Алмазная скрижаль - А. Веста

   Все же решился? Ну что ж, тогда пришло время поведать тебе о тайных ритуалах секты саббатеев. Их сакральная символика пережила тысячелетия. Жрецы этой ближневосточной секты практиковали следующее ритуальное действо. «Во вторник, если Марс достигнет точки своей кульминации, приходят жрецы в храм Марса, одетые в красную одежду, обмазанные кровью. Они несут с собой красноголового человека, голова которого от сильной красноты блестит, и ставят его в наполненный маслами и медикаментами бассейн, где платье его и кожа быстро размягчаются. Он целый год остается погруженным в масло. Когда затем последует распадение, то берут голову этого освященного тела. Они верят, что голова эта в течение семи лет будет предсказывать им успехи и несчастия…» Свидетельство это оставил нам средневековый писатель Шамсутдин Мохаммед Ибн Абу Фалеб Димешки. Название этой священной говорящей главы «Терафим». Терафимы, названные безобидными домашними божками, изготавливались в Месопотамии. Примечательно, что именно туда скрылся от гнева «красноголового» Исава кроткий Иаков… Впоследствии слово «Терафим» был переозвучено, как «Серафим», дословно «пылающий». Изображается он, как известно, в виде огненно-красной головы, окруженной крыльями.

   …Упоминание о встрече с говорящей головой мы находим и в русских летописях. Царь Иван Васильевич Грозный под страхом смерти изгнал из своих пределов странствующего иудея, везущего на Русь подобную диковинку…»

   Вадим Андреевич даже немного рассердился на беззащитную рукопись. Рыжий, похожий на обезьяну Щелкунчик – один из сеиримов? Что имела в виду Мария Муравьева? Может быть, своей гибелью она предупреждала, что не каждый двуногий – человек? И блуждающий в лабиринтах генетического кода рыжий зверь когда-нибудь покажет оскал питекантропа?

   За ночь мороз высушил лужи. Стеклярусный ледок на гребнях сугробов лопался и осыпался, вызванивая что-то весеннее. По тонкому свежевыпавшему снежку играло румяное мартовское солнце. Тенькала синичка. Час этот, звонкий и пустой, как голова Вадима Андреевича после бессонной ночи, к чести его проведенной без никотина, радовал неведомыми ожиданиями, даже в движениях появилась забытая резвость.

   Развитое за много лет оперативной работы чутье подсказывало: сегодня должно произойти нечто неординарное.

   Дело «экспедиции смертников» вынырнуло из многолетних архивных отложений, как ископаемый акулий зуб из пресноводной тины, и теперь лежало в его рабочем сейфе. Несколько вечеров он провел в архиве МВД, пользуясь неограниченным кредитом у главного архивариуса, худенькой дамы, с нескромной надеждой поглядывающей на могутные плечи Вадима Андреевича и его строевую выправку.

   Желтая, словно подпаленная по углам папка хранила множество следов. Среди них была отметка и об отмененной за давностью лет сугубой секретности этого дела. В самом начале 1962 года Академия наук СССР организовала экспедицию, в документах она именовалась «Гиперборея-62». Экспедиции предстояло исследовать берега озера Орьма, бассейны рек Нименьги и Лепши, дойти до озера Спасского. Потом экспедиция должна была продвинуться на север до Архангельска. В районе деревни Осковской ее видели в последний раз: 22 мая отряд переправился через озеро Долгое. Исчезли десять из одиннадцати участников «экспедиции смертников». Среди них были биологи, антропологи, палеоботаники, трое археологов и даже палеолингвист и астрофизик. Состав экспедиции уже немало удивил Вадима. Видимо, наука собиралась сделать решительный бросок на Север. Из материалов дела явствовало, что в живых остался лишь один из участников экспедиции – художник Хорда В.П., отставший от экспедиции в районе озера Долгое из-за обострившейся болезни. В деле о розыске эта личность впоследствии не фигурировала. В маршрутных картах экспедиции значились озера Спасское и Долгое. Вадим напрягся, не веря в удачу. Туда же, судя по карте, направлялись Вавилов и Реченко. Вадим долго вычерчивал на карте почти равносторонний треугольник, острием вниз, соединявший места трагедий.

   С первого взгляда дело показалось Вадиму явно не полным. Кто-то основательно перетряхнул документы. Некоторые страницы были ювелирно удалены. Папки аккуратно расшиты, а потом снова приведены в первоначальный вид. Вадим позвонил в архив, пытаясь выяснить, кто забирал дело в последний раз. Архивариус, обрадованная его звонком, уверяла, что дело десятилетиями лежало невостребованным, но при переезде архива кое-что вполне могло быть утрачено. Да и дело этой категории подлежит уничтожению за давностью лет. Фиолетовая штемпельная печать, как на куске рыночной говядины, действительно утверждала приговор над делом пропавшей экспедиции. Остаток дня Вадим «прокручивал» по адресному бюро возможных свидетелей «лепшанского дела» – так окрестил он его для памяти. Родственники пропавших без вести, их коллеги, научные вдохновители экспедиции различной степени компетентности значились «выбывшими по смерти» или просто отсутствовали в мире живых без уважительной причины. Напротив одной фамилии стояла странная пометка, напоминавшая заключенную в круг букву «Т». Пометка казалась довольно свежей. Чернила еще не успели выцвести и глянцевито отсвечивали. Хорда В.П. – художник экспедиции. Вадим долго запрашивал по адресным файлам эту несминаемую фамилию и наконец раздобыл адрес через вездесущего Исхакова.

   Поиски Хорды забросили Вадима Андреевича аж за сто первый километр. Подслеповатые оконца Краснозорьска тускло пялились в заснеженные поля. Двухэтажный барак на окраине, обвешанный балконами с линялым бельем и плетьми дикого винограда, истыканный мачтами индивидуальных антенн, походил на выброшенный на сушу фрегат, весь в оборванных парусах и саргассовых водорослях. Покатый коридор был порядком выстужен, изъеден крысами и полон недвижных призраков старых велосипедов, бумазейных медведей, сломанных удилищ и швейных машинок. Вадим Андреевич, чертыхаясь, прокладывал путь по щербатым доскам-сходням к унылой дряхлой двери под тринадцатым номером. Видимо, расселять матросов с «корабля мертвецов» никто не собирался, всем им в ближайшие несколько сезонов уже предстояло иное переселение, туда, где бытовые удобства уже не будут иметь решающего значения. На дробный и настойчивый стук дверь медленно отворилась. На пороге сверкнули окуляры очков и добродушная лошадиная улыбка. Все это принадлежало даме весьма преклонных лет. Сухонькой птичьей лапкой она цеплялась за палку с резиновым наконечником; тщедушное тельце было завернуто в байковый халат яростной узбекской расцветки.

   – Здравствуйте, следователь Костобоков. – Вадим поднес удостоверение к самым стеклам очков. – Мне нужен Хорда В.П., художник.

   – Я Хорда Виктория Павловна, – баском проговорила женщина. – И художник тоже я… Заходите, замерзли, наверное?

   Это действительно была мастерская художника. Причудливое вдохновение художницы Хорды оставило следы кисти на потолке, занавесках, валиках старенькой софы.

   – Виктория Павловна, простите за позднее вторжение. Я знаю, вы участвовали в экспедиции на Нименьгу и Спасское в 1962 году. Если возможно, расскажите мне о задачах экспедиции, о людях…

   Лицо Виктории Павловны озабоченно стянулось морщинками. Теперь она походила на грустного пони, глядящего на мир из-под густой нечесаной челки с застрявшими соломинками-сединками. Добрые глаза смотрели растерянно и виновато.

   – Сорок лет никто не вспоминал… А теперь зачем-то понадобилось. Экспедиция должна была комплексно изучить северо-восток Архангельской области, где были обнаружены древние городища и необычные петроглифы. Все участники были молодыми, талантливыми, и каждый собирался подтвердить свои собственные дерзкие гипотезы. Уж сколько лет прошло, многое забылось… Простите, мне тяжело об этом говорить.

   Виктория Павловна виновато замолчала. Грустно позвякивая чашечками, она накрывала чай на низком журнальном столике, грустном шике семидесятых. Вскоре на столе появился засохший пасхальный куличик, и Виктория Павловна принялась мужественно пилить его чем-то, отдаленно напоминающим ножовку. Вадим Андреевич благодушно вызвался ей помочь, и она уселась, как девочка, на диванчике, сложив на коленях разбитые ревматизмом руки. Из-под стола послышался шорох. Что-то серое прошмыгнуло у ног и затихло под батареей.

   – Прося, Просенька, выйди, дружок… – Под ржавыми переборами батареи энергично зашуршало. – Это моя подруга Прося. Ей не нравится, когда ее называют крысой. Она у меня почти ручная.

   Виктория Павловна увлеченно мучила сухарик пустыми розовыми деснами, поминутно обмакивая его в чай. Может быть, она и вправду ничего не знала… А может быть, обиделась на долгое забвение… Вадим уже подгадывал время к последнему поезду, как вдруг Виктория Павловна заговорила громким свистящим шепотом: