Не мечом единым - Владимир Карпов

Вечер поэзии, конечно, не получился, было так муторно и нехорошо на душе, что Колыбельников решил сейчас не начинать неприятный и, видимо, долгий разговор. Молча майор пошел к выходу. Зубарев сопровождал его, следуя строго на полшага позади, шел тоже молча, ступая в ногу со старшим, и, видно, сам любовался тонким знанием строевого этикета. Нигде это не записано, однако он вот знает, именно так полагается идти — чуть позади и до тех пор, пока старший не разрешит остаться. «Буду идти хоть до самой квартиры», — мягко ступая, радостно думал Зубарев, выйдя уже во двор и видя, что начальник не спешить его отпустить. А Колыбельников между тем невесело думал о том, что не осуществили его замысел во втором батальоне и от этого страдает дело. «И виноват в этом прежде всего я. Смалодушничал. Пощадил Зубарева. Надо было проверить, что он намечает, а я не стал задевать его самолюбие. Добреньким хотел быть». Колыбельников остановился, посмотрел в счастливые, радостные глаза капитана, пожав плечами, спросил:

— Неужели вы не понимаете, товарищ Зубарев? То, что вы делали сегодня, это не политическая работа, а мероприятие ради галочки.

Зубарев опустил глаза, постарался изобразить виновного. Именно постарался, в душе он ликовал: «Толкуй, толкуй! О том, что тебе не понравится мой вечер, я мог сказать еще после того разговора по телефону. Было все здорово: выходили четко, никто слов не забыл, ни разу не сбился».

Колыбельников понимал: в коротком разговоре на ходу ничего не добьешься, поэтому отпустил незадачливого капитана:

— Идите. Подумайте. Мне бы очень хотелось, чтобы вы сами поняли, в чем недостаток. Обязательно хорошо подумайте. Мы еще поговорим с вами об этом вечере подробно.

Зубарев вернулся ко входу в казарму; его грызла досада: «Ну чего он ко мне придирается? Целыми днями кручусь на работе, и все не так!»

У крыльца встретился капитан Пронякин. Командир роты иронически улыбнулся и сказал, будто масла в огонь подбавил:

— Стишки читаем?

— Колыбельников мудрит. — Зубарев хотел сгоряча высказать все, что он думает о майоре, нелестные слова так и просились на язык, но вовремя сдержался — все же Колыбельников заместитель командира полка, а капитан Пронякин ротный, к тому же подчиненный Зубарева.

Да и не до разговоров было Зубареву, он махнул рукой и вошел в казарму.

Колыбельникова в штабе ждал полковник Прохоров. Как только замполит вернулся из второго батальона, дежурный по штабу тут же сообщил:

— Вас просил зайти командир полка.

В кабинете командира, как всегда, было чисто и прохладно: полковник держал окна настежь — любил свежий воздух, курить у себя не разрешал.

Прохоров как–то особенно внимательно посмотрел на заместителя и спросил:

— Как прошел вечер?

Колыбельников хотел было отругать Зубарева, но подумал: «Природа Зубарева не наделила поэтическим слухом, что поделаешь!» — и, стараясь избавиться от неприятного осадка, с которым шел из второго батальона, весело доложил:

— Все хорошо, Андрей Николаевич, особенно удачно прошло у майора Кулешова.

— Так–так, — неопределенно поддакнул Прохоров и опять посмотрел на Колыбельникова.

— Что–то случилось? — насторожился майор, уловив пристальный взгляд командира.

Прохоров подумал: «Не хочется огорчать тебя, но придется».

— Случилось, Иван Петрович. Бумага вот пришла из штаба. И дела в ней далеко не поэтические — самая что ни на есть будничная проза. На вот, читай. — Полковник подал Колыбельникову несколько страниц, напечатанных на машинке.

На первом листе, сверху, крупными буквами: «Приказ по итогам проверки хода боевой подготовки». Далее говорилось о том, что офицеры штаба округа выезжали во многие части и проверкой установили: в большинстве частей (перечислялись их номера) учеба идет по плану с высокими показателями. Но в некоторых частях обнаружены серьезные недостатки. Далее конкретно было сказано, какие именно и у кого выявлены упущения и промахи. В одном из абзацев Колыбельников увидел номер своего полка и фамилии командира и свою. Тут же было написано: «В Н-ском полку во время учений с боевой стрельбой пятой роты произошло чрезвычайное происшествие — ранен рядовой Голубев, но командование полка не донесло об этом в вышестоящий штаб и, желая скрыть ЧП, пытается выдать его за героический поступок». Далее говорилось о неправильных действиях командования полка, о том, к чему могла привести поздняя госпитализация рядового Голубева, и так далее. А в заключение: «Обратить внимание полковника Прохорова на недопустимость подобного поведения, майору Колыбельникову как главному виновнику попытки скрыть и неправильно истолковать происшествие объявить выговор».

«Ах, майор Дергачев, это твоя работа, — подумал Иван Петрович. — Твоя формулировочка…»

— Вот так, Иван Петрович, — грустно сказал командир, — отличились мы с тобой.

— Отличились не мы, а Дергачев! У нас все было сделано правильно. Надеюсь, вы в этом не сомневаетесь?

— Ни капли. Мне обидно за вас, такое вы проделали полезное дело — и вдруг взыскание.

Колыбельникову было приятно участливое отношение командира, он попытался даже пошутить:

— Так выговор выговору рознь, Андрей Николаевич. Майор Дергачев необъективно доложил командованию…

Прохорову искренне было жаль заместителя, он уважал его, ценил, с ним легко было работать.

— Я уверен, разберутся. Если бы мне тоже не поставили на вид, я бы написал объяснение, а теперь неудобно, скажут, оправдывая вас, обеляю себя.

— Не надо этого делать, Андрей Николаевич. Будет партийная конференция, мы свое слово скажем. У нас есть возможность защитить свою точку зрения. Верхоглядство никогда не приживалось в нашей армии. Дергачев еще будет краснеть за этот доклад.

— А до той поры будешь камень за пазухой носить? — усмехнулся Прохоров.

— Будем работать, Андрей Николаевич. Осенняя проверка покажет, как мы работали. И от поиска новых средств в идеологической работе я не отступлюсь!

— Дело говоришь. — Прохоров был рад, что Колыбельников так перенес взыскание. Конечно, переживать он будет, немного у него было выговоров за службу, но все же тяжелый осадок в душе, видимо, надолго не останется.

Когда Колыбельников ушел, Прохоров все же решил обратиться в политуправление округа, не письменно, а хотя бы устно, по телефону, защитить Колыбельникова. Заместитель начальника политуправления полковник Рогов выслушал его внимательно. В заключение Прохоров горячо сказал:

— Я знаю, приказ обсуждению не подлежит, и я этого не делаю. Я докладываю о том, что у нас произошло. На учениях я был самый старший по должности и по званию. Почему же вы всю ответственность возложили на моего заместителя? Остаться в строю раненому солдату разрешил я…

Рогов помолчал, потом мягко сказал:

— Очень приятно слышать, что вы защищаете своего замполита. Но, Андрей Николаевич, мы его наказали не за то, что раненый остался в строю, а за то, что Колыбельников не доложил письменно о случившемся — это его прямая обязанность. Ранение есть ранение, значит, у вас были недостатки в организации стрельб. Мы не можем допускать, чтобы в мирное время ранили солдат из–за чьей–то недоработки. — Полковник помолчал и спросил: — Действительно раненый солдат сам решил остаться в строю или Колыбельников ему подсказал?

— Товарищ полковник, неужели вы сомневаетесь в порядочности Колыбельникова? Может быть, вы думаете, что он струсил, побоялся ответственности? Иван Петрович не из тех людей. Поступок Голубева мы считаем действительно благородным, Колыбельников до учений много работал с этим солдатом. Если бы вы лично заинтересовались этим делом, вы были бы на нашей стороне.

Рогов засмеялся:

— А сейчас я, значит, против? Не надо так противопоставлять, Андрей Николаевич, все мы грешны — и вы, и мы. Не ошибается только тот, кто ничего не делает.

Хотел было Прохоров подпустить шпильку по адресу майора Дергачева — ошибается, мол, и тот, кто мало что делает, — но сдержался. Если Рогов разберется сам, этого будет достаточно, чтобы оправдать Колыбельникова и понять необъективность доклада проверяющего из их штаба.

Вечером Колыбельникову позвонил подполковник Никишов, попросил зайти к нему. Колыбельников сложил бумаги в сейф, вышел из штаба полка. На пути к проходной он встретил капитана Зубарева. По тому, как всегда готовый к действию, исполнительный капитан отводил сегодня глаза, майор понял, что Зубарев знает о наложенном взыскании, хотя и не полагается такой приказ доводить до младших по званию и должности офицеров.

— Константин Григорьевич! — громко окликнул его майор Колыбельников.

Зубарев быстро обернулся, подошел и вскинул ладонь к фуражке:

— Слушаю вас, товарищ майор!