Призрак Проститутки - Норман Мейлер

Вот тут я уже не мог удержаться от неприятных вопросов. Встречалась ли она с Проституткой потому, что не могла преодолеть любовь к нему? Или же из жалости? Нет. Не стала бы она каждые две недели посещать его, идя из жалости на супружеский обман. В таком случае, может быть, она тоже занималась Небожителями и ничего не говорила мне об этом, потому что Проститутка не хотел, чтобы каждый из нас знал об участии другого? (А может быть, Киттредж знала обо мне — еще один вопрос?) Я чувствовал себя как взбунтовавшийся раб на постройке пирамид — каждый новый вопрос тяжелым камнем жестокости ложился на мою спину, ибо что такое жестокость, если не давление на самое больное место, а усталому мозгу невыносима неясность. Я сброшу сейчас все камни. Не в силах я вынести еще один вопрос.

— Если хочешь, — сказал я Розену, — я поднимусь наверх к Киттредж.

Он покачал головой:

— Подожди минутку. Я хочу быть уверенным, что мы готовы.

— Зачем, в чем еще дело?

— Можем мы еще раз посмотреть на то, с чем мы имеем дело? Исходя из того, что это все-таки тело Проститутки.

Я вздохнул. Глубоко вздохнул. Мы были словно две акушерки, рассматривающие родившееся чудовище — большую и уродливую загадку. А что такое загадка, как не неспособность понять, является странное существо, вошедшее в нашу жизнь, А или Z, добрым или злонамеренным, настоящим или фальшивкой? Однако оно, бесспорно, тут, прямо перед нами, неотвратимый дар потустороннего.

— Я не думаю, чтобы это был труп Проститутки, — сказал я.

— Давай предположим, что это так, — сказал Розен. — Пожалуйста.

— Каким образом он ушел из жизни? Это убийство? Самоубийство? — Эти вопросы я будто выпалил.

— Самоубийство представляется мне сомнительным. Исходя из фактов, — сказал Розен. — Он передвигался по катеру с помощью рук, но перелезть через поручни без помощи нижней части спины и бедер невозможно. Насколько я понимаю, ему пришлось бы одной рукой держаться за штаг, а другой стрелять из дробовика. После чего он упал бы навзничь в море. Зачем выбирать такое неудобное место для самоубийства?

— Для того, чтобы не запачкать кровью катер.

— В этом есть резон. В предположении о самоубийстве мы с десяти процентов продвинулись на двадцать.

— Каждая мелочь помогает, — сказал я. На мне снова начало сказываться выпитое. Я почувствовал первые сигналы другого чудовища. Раза два в год — не больше — меня сваливала с ног сильнейшая головная боль, королевская кузина мигрени, на другой день после которой у меня ненадолго наступали провалы в памяти: я ничего не помнил из того, что в последние сутки было со мной. Вот такой шторм, казалось, возникал сейчас в тропиках моего мозга. В тропиках мозжечка. В тропиках полушарий. — Главное, Арни, — сказал я, — прочистить свой продолговатый мозг.

— Гарри, ты просто классный шут. И это все, что ты можешь предложить? Только, пожалуйста, не срывайся.

— У англичан, — сказал я, — есть один метод проверки на вульгарность. Он состоит в следующем: правильно ли ты спускаешься с лестницы? Еще «Гленливета», старина? — Я налил виски. Черт с ней, с надвигающейся головной болью. Есть ураганы, которые с суши уносятся в море. Двумя глотками проглотив виски, я снова плеснул в стакан. — Ну, хорошо. Убийство. Убийство, произведенное нашими людьми.

— Не исключай КГБ.

— Нет, давай говорить об убийстве нашими славными собратьями. Ведь это приходило тебе в голову, верно?

— Я то и дело возвращаюсь к тому, что ты сейчас сказал, — заявил Розен. Да, я чувствовал, что это стало казаться ему реальностью после моих слов.

— Миллиарды, — сказал я. — Кто-то может потерять миллиард и даже больше.

— Когда речь идет о таких суммах, людей не убивают, — сказал Розен.

— Не людей вообще. Не индейцев. Двадцать или сорок индейцев. Никого не осталось. — Подумал ли я при этом о Дороти Хант?

Но с Розеном что-то происходило. Я решил, что такая у него неадекватная реакция на мои слова, а потом вдруг понял, что кто-то говорит с ним по переговорному устройству. Правая его рука была прижата к желтовато-коричневатой кнопочке в ухе, и он несколько раз кивнул, затем сунул руку в нагрудный карман, извлек оттуда микрофончик величиной с вечное перо и сказал: «Вы уверены?» — послушал, затем сказал: «Оʼкей, все».

Теперь Нед заговорил со мной. Голос его, однако, звучал не просто тихо, а почти неслышно. И он принялся раздражающе стучать мундштуком трубки о свой стакан — проверенный временем метод подсадить любую электронику, которую могли установить в этой комнате.

Почему, однако, он стал это делать сейчас? Вполне возможно, кто-то из стоявшей под дождем охраны принес с собой какое-то дополнительное электронное устройство, чтобы выявить незапланированных пришельцев. И Розена как раз предупредили об этом. Казалось, это было наиболее простым объяснением его поведения. Во всяком случае, голос его вылетал из груди с тихим свистом, словно ее придавило тяжестью. Наконец речь его стала настолько затрудненной, что он достал блокнот, написал на нем фразу, поднес к моим глазам, чтобы я прочел, и швырнул бумагу в огонь.

«Мне на ум приходит лишь один человек, — написал Нед Розен, — который работал с нами и накопил такую сумму, какую ты назвал. Однако его больше нет в совете».

Я поднялся, чтобы помешать поленья. Я перестал замечать время. За каждым биением крови, казалось, следовала долгая и продуманная пауза. Я чувствовал, как раздуваются и опадают мои легкие. Подтверждение гипотезы рождает одну из самых сильных эмоций, какие сохранились в нашем современном темпераменте.

Был человек, которого Нед мог назвать, но не собирался это делать. Дыхание не позволит. В легких его сидел пес страха. А я не мог назвать этого человека — пока еще не мог. Моя память во многом походила на старинные медные трубки, по которым банкноты и мелочь, уплаченные за покупки, путешествовали вверх и вниз по этажам универсальных магазинов. Это имя, возможно, уже попало в такую трубку и находится на пути, но — ох, мои мозги! — сколько же еще этажей предстоит ему пройти.

И вдруг имя этого человека вспыхнуло в моем сознании, причем раньше, чем я ожидал. В голове у меня явно всплыл на поверхность пузырек.

Я протянул руку к блокноту Розена. «Ты имеешь в виду нашего старого приятеля по Ферме?» — написал я.

ФЕНОМЕНАЛЬНО, — крупными буквами написал Розен.

«Неужели это действительно Дикс Батлер?» — написал я.

— Как давно ты его не видел? — вслух спросил Розен.

— Десять лет.

Он взял блокнот. «Ты бывал когда-нибудь у него на Тимьянном холме?»

— Нет, — вслух ответил я, — но слышал об этом месте.

Розен кивнул, бросил листок в огонь и, словно утомленный этой акцией, откинулся в кресле.

Я удивился столь мучительным родам. Хотя это и странно здесь звучит, но, по-моему, такое выражение как раз подходит. Он вел себя так, словно с трудом рожал. И мне подумалось, что его, должно быть, гложет не только тревога. Однако до сих пор он этого не показывал. Вплоть до настоящего момента. Смысл пребывания тех троих в лесу выглядел теперь иначе. Они находились там не из-за меня. Они ждали появления кого-то.

Розен выпрямился в кресле, кивнул, словно подтверждая, что все в порядке — а что было в порядке? — затем достал из нагрудного кармана серебряную коробочку, вынул оттуда одну белую таблетку, такую крохотную, что я решил — это нитроглицерин, и положил под язык с такою нежностью к себе, словно давал тщательно обрезанный кусочек любимой собачке. Затем, прикрыв глаза, стал сосать таблетку.

По всей вероятности, он всю ночь ждал появления Дикса Батлера. Иначе с какой бы стати ему писать: ФЕНОМЕНАЛЬНО.

Мне следовало бы ответить: ЭТО НЕСЛОЖНО. Кто может утверждать, что мы не получаем друг от друга весточек, не расписываясь за них? И не пришел ли мне на ум Дикс Батлер потому, что мысли Розена были заняты им?

Мы сидели так, думая каждый о своем, и кто мог знать, какие мысли мы разделяли? «Миллионы существ бродят по земле, и никто их не видит!» Молчание снова затягивалось.

Омега-11

Я чувствовал, как во мне растет барьер против различных страхов, исходивших от Розена. Я не желал ими проникаться. Мне необходимо было спокойно подумать о Батлере. А поразмыслить было о чем. Физически Батлер производил всегда самое яркое впечатление среди любой группы людей. Он был сильный; он был — именно так — красивый. На тренировках инструкторы говорили, что он не туда пошел, — ему бы следовало попробовать себя в Голливуде. Он не отнекивался. Он был настолько самоуверен, что готов был с этим согласиться. До того как поступить в ЦРУ, он играл ведь в профессиональный футбол и в течение двух сезонов калечился. На Ферме мы оказались в одной группе, где было тридцать человек, и он, конечно, далеко опережал всех нас по своей физической подготовке. Он был к тому же неглуп и сделал блестящую карьеру в Фирме. Мы с Диксом Батлером работали в берлинской резидентуре в 1956 году, и я видел его в Майами в 1960 году, когда мы с Ховардом Хантом помогали готовить кубинских эмигрантов для высадки в заливе Свиней, а в 1962 году мы с Диксом участвовали в одной-двух операциях в Южной Флориде, когда там среди местных кубинцев оказались шпионы Фиделя. Одной из наших задач было выкурить их оттуда. Допрашивая подозреваемых, Батлер доходил до того, что прибегал к помощи унитаза для получения признания. «Эти кубинцы вполне такого заслуживают, — говорил он. — Для разных людей и удавки должны быть разные».