Книга Блаженств - Анна Ривелотэ

Спустя несколько минут ничего не значащей и ни к чему не обязывающей беседы М. рассматривает на стенде работу Матильды. Это объект, что-то вроде кофейной мельницы в виде женской фигурки. Дама в барочном наряде стоит в позе борца сумо. Ее фарфоровая головка с высокой прической насажена на ось рукояти и вращается вместе с ней. Между ножек дамы, затянутых в белые чулочки, — грубая навинчивающаяся решетка от мясорубки, а под ней выдвижной ящичек, в который обычно высыпается свежемолотый кофе. Но вместо кофе на дне ящичка — полфунта омерзительно натурального на вид сырого фарша. Фарш, конечно, не настоящий — Матильда долго экспериментировала с массой для моделирования.

— Как называется эта работа? — спрашивает М.

— «Блаженства», — отвечает Мати. — Жернова блаженств перемалывают даму изнутри, превращая в фарш, пока от нее не останется одна пустая оболочка.

— Вы много об этом знаете?

Отступая, Матильда идет по кругу. М. осторожно, чтобы не спугнуть, следует за ней. Мати перечисляет:

— Есть семь смертных блаженств. Сон после рассвета, вино до заката, возвышение над равным, украшение себя, обладание вещами и волшебные порошки.

— По-моему, вы забыли седьмое блаженство.

— Я никогда о нем не забываю.

Иногда Матильде кажется, что она напрасно преувеличивает свою сексуальность. По большому счету, секс имеет смысл только в двух случаях: для того, чтобы зачать ребенка, и по любви, когда без этого просто никак. Но таковы уж правила игры, ею же самой и установленные. Пусть М. думает о ней как о женщине, одержимой сексом. Это лучше, чем если он не будет думать о ней совсем. Матильда ищет подтверждений своего существования, Матильда утверждает свое бытие в чужих мыслях, ей необходима эта работа.

А когда мы логинились на этом свете, все ставили флажок напротив «помнить меня». Хочется быть незабвенной, просто из кожи вон лезешь, а ведь наверняка окружающим запоминаются совсем не те вещи, которые ты им навязываешь, не те жесты и словечки и цветовые акценты и голосовые модуляции, которыми ты обозначаешь территорию своей непохожести. И пока ты храбро врешь, что твой дедушка был княжеского рода, собеседник видит только шпинат, застрявший у тебя в зубах. И ты никогда, скорее всего, не узнаешь о том, что мальчик, подглядывавший за тобой из соседнего окна, пока ты курила на балконе, всю жизнь будет стряхивать пепел с сигареты безымянным пальцем. Чужие воспоминания о твоей собственной персоне, чужие сны о тебе — вот что не дает тебе покоя. Все оттого, что твоя уникальность для тебя самой слишком естественна и потому парадоксально необнаружима, и ты тратишь время в поиске подтверждений. И зачем лезть в чужую голову, зачем быть Джоном Малковичем, зачем смотреть на мир чужими глазами, если в поле зрения не будет тебя самой? Ты так придирчива к портретам, и фотографиям, и текстам, описывающим тебя, и диктофонным записям собственного голоса, даже к отражениям в зеркалах: может быть, они хороши, но насколько близки к оригиналу? Ты желаешь познавать себя как объект, тебе прискучила субъективность. Ты размышляешь, какова ты в постели, насколько искренней выглядит твоя улыбка, надеясь однажды выхватить ясным взором свой образ и очароваться им. Но как избавиться от мыслей о том, что кто-то вспоминает о тебе с отвращением? Например, тот, кого соблазнила по пьяни, да так и уснула под ним, дыша перегаром и, возможно, храпя. А может, остаток ночи он потратил на то, чтоб смотреть, умиляясь, на пьяное дитя с нежной грудью и пухлым ртом. А может, он просто забыл о тебе, как лампочку выключил, и в его вселенной ты навсегда захлебнулась абсолютным небытием. А может, кто-то, о ком совершенно позабыла ты, думает о тебе как о прекрасной и редкой комете и пытается угадать, каким он тебе запомнился. А может, начхать и бросить эту головоломку, этот нерешаемый пазл из мнимых отражений, над которым ты бьешься и бьешься лишь потому, что не можешь, не умеешь, никак не научишься любить себя.

Когда Юлий наконец-то нагнал Матильду, в ее руке был продолговатый черный конверт.

— Что это?

— М. дал мне приглашение на ужин, который устраивает X. в Палаццо Лоредан. Будет большая тусовка.

— Ты идешь с ним?..

— Зачем же. Приглашение на два лица. Я иду с тобой. Сегодня в десять.

Эта досада в глазах Юлия, всплывающая и тут же уходящая на дно, как поплавок. Как будто нетерпеливая рыба внутри него тянет и дергает приманку, насаженную Матильдой на крючок. Матильде не нужна эта рыба. Для Матильды она несъедобна. Матильда всегда отпускает рыбу обратно. Но рыба-Юлий все возвращается и возвращается, какими бы долгими ни были промежутки между этими возвращениями. Если бы не секс, это тянуло бы на добрую дружбу, ведь так или иначе они вместе уже десять лет. К радости Юлия и горькому сожалению Мати, отказаться от секса друг с другом им не под силу, и наверное, пора объяснить, почему.

Будущее для Матильды всегда обладало преувеличенной притягательностью. Она словно страдала временной дальнозоркостью, порой почти не различая того, что происходит с нею здесь и сейчас. Где-то там, в будущем, существовали волшебные двери, за которыми было заперто от нее все самое интересное. И она бежала, бежала, не переводя дыхание, а будущее, как ему и подобало, все отодвигалось от нее. Завтрашний день всегда оставался завтрашним, а блеклое, невыразительное сегодня продолжало обступать ее со всех сторон.

В то время как сверстницы Матильды вовсю влюблялись в одноклассников и соседей по двору, переживали все свойственные возрасту любовные коллизии, плели интриги и претерпевали крушения иллюзий, Мати оставалась холодна. Ее любовь, как ей представлялось, ждала где-то за поворотом, до которого всегда оставалось еще несколько шагов. На самом деле, она так быстро бежала по направлению к своему упоительному будущему, что любовь просто не могла за ней угнаться. Многие из ее подруг уже успели выйти замуж и даже развестись, а сама Матильда была близка к отчаянию, когда первая любовь наконец настигла ее. Должно быть, устав, Мати потеряла бдительность, замедлила бег и вдруг обнаружила, что тот самый поворот, за который ей так не терпелось заглянуть, находится прямо у нее перед носом. Не сбавь она скорость, так и проскочила бы его, не заметив.

Особенно поучительно было то, что нагнавшая Матильду любовь преподнесла ей в качестве объекта не загадочного незнакомца, встречу с которым Мати предвкушала, торопясь в будущее. Объектом оказался тот, с кем она к тому времени пять лет проучилась на одном курсе архитектурного института.

Шел девяносто восьмой год. После дефолта, в самом начале предпоследнего семестра, хозяйка квартиры, которую Мати снимала пополам с подругой, вдвое подняла арендную плату. Платить столько они не могли, и подруга перебралась к родственникам в Чертаново. Матильда перевезла вещи к родителям, но скорее бы отгрызла себе руку, чем вернулась к ним жить. Ее отношения с мамой Ниной переживали не лучшие времена. Погруженная в невеселые думы, она сидела в кафе над чашкой стремительно остывающего кофе. Кай расположился за столиком напротив с бутылкой болгарского вина; он бросал на Мати короткие беспокойные взгляды. Так прошло минут двадцать или тридцать, обоим было скучно и одиноко. Когда заходишь в кафе с единственной целью убить время, нужно быть готовым к тому, что схватка предстоит нешуточная. Чувствуя угрозу, время меняет агрегатное состояние. Оно становится вязким и клейким, облепляет тебя, лишая доступа кислорода, и начинает течь втрое медленнее.