В «игру» вступает дублер - Идиля Дедусенко

Вдова профессора явилась не в десять, а в одиннадцать.

– Проспала! – с кокетливой улыбкой оправдывалась она. – Если бы мне пришлось когда-нибудь работать, меня бы непременно уволили за прогулы.

Фрау Антонина очаровательной улыбкой утвердила своё право на некоторое легкомыслие. Она достала из сумочки банку кофе со сгущёнными сливками, по пачке галет и сдобного печенья. А потом жестом фокусника извлекла шоколадку. Всё, разумеется, было немецкое. Анна не находила слов от неожиданности, а Антонина поспешила объяснить:

– Это не в счёт оплаты! Просто мне скучно одной завтракать. Давайте вместе попьём кофе. У вас ведь найдётся кипяток?

– Да, чайник ещё не остыл, только чуть-чуть подогрею.

На кухне Анна старалась осмыслить поведение гостьи. Ничего подозрительного. В самом деле, одной и чашку чая не проглотить с удовольствием. Эта Антонина, кажется, «весёлая вдова». Анна усмехнулась своему каламбуру и понесла чайник в комнату.

– В школе я учила французский, – весело объявила Антонина. – Кто же знал, что нас завоюют немцы, а не французы? Теперь вот надо учить немецкий. А как, скажите, будет «Я люблю тебя»?

– Ихь либе дихь, – поддаваясь её хорошему настроению, сказала Анна.

Антонина несколько раз повторила, прихлёбывая кофе. И премило вздохнула:

– Ах, это самые важные слова! Особенно для женщины. Я привыкла, чтобы меня любили, невзирая на чумной мор и войну! Мой бедный муж меня обожал, но, увы, это длилось недолго. Мы прожили чуть больше двух лет, и он умер в самый неподходящий момент – за две недели до начала войны! Я осталась без поддержки, без утешения. Не так-то легко найти подходящую замену, когда кругом стреляют! Хорошо, что есть вещи, драгоценности, а то не знаю, как бы я жила.

Свою биографию «безутешная» вдова рассказывала, мило обкусывая смоченную в кофе галетку. Языком она занималась примерно с тем же прилежанием, с каким это делает шаловливый ребёнок, питающий отвращение к книге.

Выйдя от Анны, Антонина скривила губы: разыгрывай тут светскую любезность перед какой-то учительницей. Раньше она её на порог бы не пустила, а теперь приходится к ней самой ходить. А как не пойдёшь? Фишер, по всему видать, шутить не любит. Только вряд ли эта блондиночка чем-нибудь опасна: тихая, пугливая.

Антонина так и заявила Фишеру, который в тот же вечер явился с расспросами. Он с усмешкой посмотрел на неё и сказал:

– Сейчас все боятся! – не отступала от своего фрау Антонина, уж очень ей не хотелось ходить на эти бессмысленные занятия.

– Вы же у неё не единственная ученица?

– Похоже, что единственная.

– А как же господин Ларский? Или он берёт уроки в другое время?

– Ах, Ларский! Наверное, ему удобнее в другие дни.

– Возможно. А вы не находите, что фрёйлейн Анне было бы удобнее объединить двух учеников вместо того, чтобы давать уроки в разные дни?

– Наверное, – пожала плечами Антонина.

– Так почему она этого не делает?

– Откуда я знаю?

– Я вас учу мыслить, фрау Антонина. Зайдите неожиданно в другой день, вслед за Ларским. Не сразу, конечно, а через несколько минут.

– Вы мне слежку предлагаете! – возмутилась Антонина.

– Я вам предлагаю вашу личную безопасность, – чётко выговорил каждое слово оберлейтенант и при этом так выразительно посмотрел на Антонину, что она внутренне содрогнулась.

Во вторник Зигфрид пришёл с новой информацией о переформировании в немецких частях.

– Это короткое сообщение, Анечка, надо его сейчас же передать.

Анна достала «Юрку», взялась за ключ. «Та-та-та», – стучал передатчик, и где-то за сотни километров радист ловил в эфире такое нужное сообщение. И вдруг раздался стук в дверь. Какая досада: осталось всего два слова.

– Давай, Анечка, давай, – шепнул Зигфрид, а сам прыгнул к двери, оттуда можно было осторожно глянуть в окно.

Стук повторился, долгий, настойчивый. Зигфрид старался через окно рассмотреть, кто стучит. Анна тем временем закончила передачу, быстро спрятала «Юрку» и тоже выглянула. В краешке окна мелькнула лакированная сумочка.

– Антонина! – догадалась Анна.

– Антонина?

Мелькали секунды, Зигфрид думал: «Случайность? Нет, уж слишком настойчива. Выследила». Вдруг быстро распорядился:

– Расстегни блузку, будешь застёгивать на ходу. Оставь дверь в эту комнату приоткрытой. Иди! Ничего не бойся! Впусти её!

Он быстро сдёрнул с кровати покрывало, смял одеяло, скинул пиджак и бросил на стул. Когда Антонина вошла, «удивлённая» тем, что ей так долго не открывали, то через приоткрытую дверь увидела, как около неприбранной постели натягивает на себя рубашку молодой мужчина.

– О-о-о, – разыгрывая милое смущение, сказала профессорская вдова, – я, кажется, некстати.

Анна то бледнела, то краснела, не в силах вымолвить хоть слово, и это вполне соответствовало волнению девушки, застигнутой врасплох при интимных обстоятельствах. Наконец пролепетала:

– Сегодня урок у господина художника…

– Вижу, вижу, – с подчёркнутой галантностью проговорила Антонина, бросив насмешливый взгляд на смятую постель.

Зигфрид вышел. Застёгивая последнюю пуговицу на пиджаке, плотно прикрыл дверь и с видимым смущением произнёс:

– Анна Петровна, я не нашёл там словаря.

– Он…он, наверное, здесь, на этажерке, – спохватилась Анна, доставая словарь. – Вот же он.

– Аннушка, представьте нас, – чуть капризно потребовала Антонина.

Анна уже овладела собой, представила, Антонина и Зигфрид протянули друг другу руки.

– Я решила занести лекарство вашему отцу, – сказала вдова, обращаясь к Анне. – Вы говорили, что он часто болеет, потому вам и приходится подрабатывать.

Она достала две упаковки, положила на стол.

– Это очень помогает при простудах… Ну, не буду вам мешать сегодня. А в другой раз, может, позанимаемся вместе? И вообще, Аннушка, почему бы вам не объединить нас? Это такая экономия времени для вас, а у нас занятия пойдут веселее. Я постараюсь не опаздывать. Когда мне прийти?

– Приходите как обычно, – твёрдо ответила Анна, уже преодолевшая растерянность. – Господин художник занимается давно, а вы будете изучать язык с самого начала. Объединить такие занятия невозможно.

– Жаль. Но, может, мне ещё повезёт, и мы снова встретимся?

Зигфрид развёл руками: дескать, всему хозяин – случай.

Вечером, держа отчёт перед Фишером, Антонина брезгливо заявила:

– Там банальная любовная связь! Они так растерялись, что не успели застегнуть все пуговицы и расправить постель.

– Возможно, возможно, – задумчиво проговорил Фишер. – Попробуйте всё-таки сблизиться с фрёйлейн Вагнер.

А Зигфрид и Анна после ухода Антонины ещё некоторое время сидели за столом над раскрытым учебником, пока она не скрылась в конце переулка. Тогда Зигфрид подошёл к Анне, положил руку на её голову:

– Испугалась?

Анна подняла на него глаза, полные слёз.

– Что было делать, Анечка, – тихо и ласково сказал Зигфрид. – Пришлось поступиться твоей репутацией, чтобы не подвергать тебя опасности. Мне кажется, этот визит не случаен. Ну, успокойся, девочка, успокойся. И ничего не бойся, просто будь более осторожна. Успокойся, я с тобой.

Он опять гладил её по голове, как маленькую. Анна прижалась к нему и прошептала:

– Я ничего не боюсь, когда ты со мной.

Она посмотрела на него с таким глубоким чувством, что Зигфрид понял: сейчас только от него зависит, что произойдёт дальше. Он в волнении сжал её плечи, прикоснулся губами к волосам, к шее.

– Анечка, Анечка…

– Я ничего не боюсь, – снова прошептала она.

Он слегка отстранил её, чтобы взять на руки. И в этот момент между ними встало лицо Саши, укоризненно-весёлое, такое, каким было в минуты их шутливых ссор. Нет, слишком свежа ещё рана. Зигфрид со стоном закрыл глаза. Анна увидела его бледное лицо, перепугалась:

– Тебе нехорошо?

– Дай, пожалуйста, воды, – попросил Зигфрид.

Когда Анна вернулась со стаканом совсем не нужной ему воды, Зигфрид был уже вполне спокоен. Уходя, он обнял Анну за плечи, поцеловал в щёку и сказал:

Гук выдаёт вексель

Хроника. По плану «Эдельвейс» 3-й и 40-й танковые корпуса армии фон Клейста должны были начать наступление в районе Пятигорска и Прохладного в юго-восточном направлении: на Орджоникидзе, Грозный, Махачкалу, Баку…

Домой Петрович вернулся под вечер. Кряхтя и вздыхая, снял с себя потрёпанное пальто, шапку, затопил печь, поставил на плиту большой закопчённый чайник. Потом присел на табуретку, стал парить натруженную за день больную ногу, приговаривая, словно мать над хворым ребёнком:

– Потерпи, милая, потерпи…

Кто-то постучал. Стук условный, но Зигфрид стучит не так. Кто это? Анна? Она не знает его «берлоги», да и нельзя ей сюда приходить. Обмотав ногу тряпкой и опираясь на палку, старик заковылял к двери.