Марьина роща - Евгений Толкачев

Ваня Кутырин, Петя Славкин и Ваня Федорченко пристрастились к многосерийным приключенческим картинам и ловчили просмотреть каждую серию «Парижских тайн» или какой-нибудь «Печати дьявола». А Володя Жуков переодевался в потертый костюм покойного отца-актера и таинственно возвращался поздно ночью. Товарищи не без труда дознались, что ему удается по знакомству попадать на закрытые ночные сеансы, где демонстрируют «парижский жанр», но повести с собой он никого не может… Когда-нибудь, потом…

А потом Володя стал отходить от компании, пропускал занятия, бывал бледен, рассеян и остался на второй год в пятом классе гимназии. Он пришел в отчаяние, собирался бежать из дому, а потом выяснилось, что мать, разумеется, огорчена, но не сердится на него (с кем не бывает недоразумений в таком возрасте?); раны души стали легко заживать, и лето он провел в Серебряном бору, где жила Тося Иванова из гимназии Иловайской, хорошенькая пепельная блондинка с актерскими задатками.

Маловато осталось от «дружинушки хороброй», но троим еще можно было называться мушкетерами. Замечено, что у молодых людей, перешедших в шестой класс, начинает ломаться голос, появляется критическое отношение к признанным авторитетам, обостряется тяготение к абсолюту справедливости и растет презрительное отношение к девчонкам. Вместе с некоторым внешним огрубением утончается деликатность и чуткость к товарищу. Этим можно объяснить, что мушкетеры не входили в подробности, кто из них Атос, кто Портос, — боялись обидеть Ваню Федорченко. Ваня был хромой и в мушкетеры не годился.

Очень тяжело переживал Ваня свою хромоту. Сверстники рано дали почувствовать ему неполноценность. Насмешки глубоко обижали его; потом стало казаться, что он привык и не слышит их, — конечно, это было не так: просто ребятам надоедала одна тема. Нет, к этому нельзя привыкнуть… Обостренный слух ловил малейший обидный намек, подозрительный взор — любую мимолетную усмешку, и болезненная мнительность все относила на свой счет. Ваня глубоко страдал. От сверстников отставать не хотелось, а приходилось: многие игры ему были недоступны. Оставалось только читать, читать запоем, забывая все, в том числе обиды, воображать себя не только умным, но и сильным, и ловким, и подвижным… Хромота не мешала любить природу, музыку, искусство… Но все это было самоутешение, хотелось быть не слишком умным, но таким же физически полноценным, как другие мальчишки. Когда он был меньше и насмешки ребят доводили до слез, он бежал домой искать утешения у родителей. Отец нравоучительно говорил:

— Не обращай внимания. Человеку на роду положено много всего перенести, а это еще не худшее горе… А вот в жизни из-за куска хлеба придется куда больше страдать от сильных…

— А для меня ты всякий хорош! — восклицала мать и прижимала сына к груди.

Нельзя всегда помнить о плохом. Любое чувство со временем притупляется. Ваня привык считать себя человеком второго сорта. Отцовские нравоучения о скромности сильно влияли на него. В самом деле, что еще ждало впереди? Отец получает гроши, ни на какое улучшение не рассчитывает. Все, что у них есть, — это вот домишко в Марьиной роще — материнское приданое. Вся надежда семьи на него, на Ваню: кончит он гимназию, университет, станет врачом или учителем, будет прилично зарабатывать и отблагодарит отца за заботы, за полученное образование. Так говорили книги, так думали окружающие. Если честно сказать, не очень заманчивые перспективы для юноши с уязвленным самолюбием. А сколько нужно силы и упорства! Но все же Ваня принял героическое решение — оправдать надежды родителей.

А возраст требовал своего. Слабоватый, тщедушный, Ваня любил силу и ловкость, завидовал сверстникам. В цирке он бывал в раннем детстве и презирал его, как зрелище недостойное. Мушкетеры уговорили Ваню, и вот он впервые увидел здесь чемпионат французской борьбы, услышал волшебное «Парад, алле!» — и влюбился в борьбу, борцов, арбитра в поддевке, в праздничный свет дуговых фонарей…

Сперва влюбленность была тихой и немного стыдливой. Но потом оказалось, что многие взрослые, серьезные люди увлекаются борьбой. Для кого же иначе в таком количестве выпускают фотографии, открытки и целлулоидовые брошки с портретами всемирно известных чемпионов: пластического Луриха, пламенного Майсурадзе, непобедимого Поддубного, гибкого Саракики? Почему полны оба московских цирка и летние сады, когда там проходят чемпионаты, и пустуют, когда в программе нет борьбы?

Увлечение было в разгаре, когда отличился Петя Славкин. Собрав друзей-мушкетеров, он с таинственным видом повел их к трактиру «Уют», поманил во двор и зашептал:

— Смотрите!..

Человек огромного роста неуклюже орудовал метлой во дворе. Метла гнулась, как былинка, то взрывала целую яму, то со свистом гнала пыль…

— Ваня, здравствуй! — крикнул Петя.

Богатырь повернул к нему озабоченное детское лицо, просиял и протянул медвежью лапу.

— Знакомьтесь, мушкетеры, — представил Петя. — Это Ваня Чуфистов, здешний дворник, самый сильный человек в Марьиной роще. Он все может.

Богатырь застенчиво улыбался:

— Ну уж, что уж…

Он подставил мальчикам согнутые руки, ребята уселись, и богатырь, легко ступая, бегом пронес их по двору. Потом несколько раз одной рукой подбросил и поймал Петю Славкина. И все это шутя, без малейшей натуги.

Совет мушкетеров решил выставить своего борца против таинственной «Черной маски», клавшей всех своих противников на открытой сцене в Зоологическом саду. Трое юношей пришли в Зоосад днем. В летнем театре был только один сторож.

— Нам бы повидать арбитра французской борьбы…

— Он в это время не бывает, приходите под вечер.

Под вечер арбитра застали в ресторане. Он пообедал, курил и задумчиво орудовал зубочисткой. Опытным взором окинул юношей и сразу потерял к ним интерес: жидки очень.

— Чем могу служить, молодые люди?

Он внимательно выслушал предложение, подумал и произнес:

— Видите, в чем дело, молодые люди… Как я понимаю, ваш борец еще не борец, а просто сильный человек. Чтобы стать борцом, ему надо учиться, освоить приемы… У меня чемпионат профессиональный, подбор хороший. Есть, конечно, и «яшки», но без них скучно и дорого, есть две «звезды», остальные «апостолы», в общем все солидно. Любителей не держу, с ними много возни и мало толку… Приводите вашего силача, посмотрю, что тут можно сделать, но про «маску» забудьте и думать, не выпущу любителя против «маски». Пивка по кружечке?.. Ну, как хотите. Адью!

За небольшую мзду сторож расшифровал техническую терминологию арбитра:

— «Яшки» — это по-ихнему плохие, старые или слабые борцы, их кладут на лопатки средние борцы — «апостолы». А «звезды» — это особо дорогие, настоящие силачи. У них, между прочим, вроде театра: все заранее определено, кто кого победит… А своего силача приводите, здесь он все больше заработает… А то есть у них такие борцы, как дядя Пуд, для смеху. Толщины — во! — в три обхвата, а слаб до того, что его должен держать, кто с ним борется, иначе дядя Пуд сам себя на лопатки положит. Много здесь мошенства…

…Через год Иван Чуфистов числился «апостолом», клал «яшек», но покорно уступал таким «звездам», как Заикин, Крылов, Шемякин. Его портреты тоже появились на целлулоидовых брошках.

Уезжала Марфуша из деревни без грусти. Москва, так Москва. Жаль было котенка: пестрый игрун, он признавал ее за хозяйку, баловал с Марфушиной косицей, неумело, но усердно мурлыкал и спал у нее в ногах. Пожалуй, немного жаль было мамку, хотя она всегда охала и проклинала тяжелую жизнь и детей, которых бог зачем-то посылает бедным людям. Может быть, эти жалобы и не относились к Марфуше, но ей было обидно: она не зря живет, делит с матерью всякую работу. Прежде, верно, как совсем маленькая была, только ей и дела было, что за птицей ходить да грибы-ягоды собирать.

Отец… что ж, отец было ничего, только что-то скучно, скучно становилось при нем, — хмурый, неласковый, котенка все норовил пнуть ногой, ворчал:

— Ну, чего всяку погань разводить?

А разве котенок — погань? Лягушка — погань, змея или там ящерка — погань, а Васька — теплый, ласковый и все, все понимает.

Тетя Маша везла в Москву племянницу Нюру да Антонову Катьку, заодно взяла и Марфушу. С тетей Машей не страшно ехать, она Москву во как знает!

Ехали весь день в душном дребезжащем вагоне, где вповалку на мешках и корзинах спали люди. Тетя Маша быстро нашла местечко и пристроила девочек. Ели лепешки-подорожники и смотрели в тусклое окно, за которым то опускались, то поднимались проволоки; по ним можно письмо-весточку домой послать, кто писать умеет. А девочкам эти проволоки ни к чему, им надо работать и хозяину угодить. Хозяин на фабрике строгий, ему нельзя плохого слова сказать, а он может, потому что он хозяин. И мастерицам надо угодить, и всем ласково говорить: «Как прикажете, тетенька».