Лётчики - Иван Рахилло

— Товарищ командир части, что это за манипуляции производятся во время парада?.. Какая часть у вас идёт справа?..

— В правом крыле? Отдельный отряд Хрусталёва.

— Полюбуйтесь-ка! Никакого соблюдения воздушной дисциплины. Вызвать командира отряда для личных объяснений!

— Слушаю!

Мартынов сплюнул: «Вот короста на мою голову навязалась!.. Всю часть опозорили!»

Самолёты мыкались, напирали друг другу на хвосты и кое-как наконец приняли строй угольника. Вся эта суета происходила как раз над самым городом, когда от летевших частей требовалась предельная стройность и выдержка.

«Зря я доверился Хрусталёву, — думал Мартынов, растирая уставшую от долгого напряжения шею, — надо рассортировать людей, а то, чего доброго, и до катастрофы доведут».

Самолёт, подплясывая, подбирался уже к полигону. В первый заход промерялась база для прицела, бомбы сбрасывались со второго захода. Далеко на рыжей траве лежало белое колечко — прицельный круг. В коробчатом от мороза комбинезоне, от холода уже не чувствуя ног и лица, Голубчик кое-как промерил по прибору базу — слёзы застилали глаза. Он не был уверен в правильности расчетов, но какие уж тут расчеты, когда трясутся руки и зубы стучат непрерывно, как в лихорадке. Скорей бы на землю!.. Холодные ножи ветра пронзали Голубчика, один раз он глянул на себя в зеркальце и увидел там синее, крошечное, как у новорожденного, личико. Но отвлекаться нельзя — вот уже круг вошёл в прицельное кольцо и медленно пополз к отсчитанной чёрточке; раз и два он дернул скрюченными, ничего не ощущающими пальцами за рычаг — и обе бомбы, сперва плашмя, потом опускаясь книзу тяжёлой частью, сорвались из-под фюзеляжа: летят, летят — вот уж, кажется, грохнутся оземь, как далеко ещё до цели. Андрей, перевалившись за борт, следит за бомбами — трах, одна угодила прямо в край круга, распустившись крошечным дымком, вторая перелетела далеко вперёд. Хорошо хоть и одна!

Голубчик, уже ничем не интересуясь, согнулся на сиденье. Во время работы он ещё кое-как отвлекался от холода, но сейчас мороз становился нестерпимым. Над самым городом ему вздумалось поразмяться и чуть разогреться — он с бешенством начал выбрасывать в стороны руки. «Подзаймусь гимнастикой, авось и разгоню кровь!» Следовавшие сзади машины поняли его жесты как сигнал — перестраиваться, быстро выдвинулись вперед и пошли крыло в крыло с Клинковым. Команда в воздухе подавалась условными сигналами, выполняемыми руками. Задние поднажали (эту суматоху как раз и наблюдал в бинокль стоявший на аэродроме Краунис). Заметив беспорядок и не поняв, в чем дело Хрусталёв отдал знаком приказание звену Андрея оторваться и следовать угольником: двое убавили газ и приотстали, задние продолжали налезать на хвосты. При такой болтанке дело случайно не окончилось катастрофой. Голубчик сидел, присмирев, сразу согревшись от ужаса. Хрусталёв, проклиная всё на свете, вел машину на снижение.

Вечером того же дня Голубчик со свёртком под мышкой уныло шагал в город. У железнодорожного переезда его повстречала знакомая продавщица из магазина.

— Куда это вы?

Он неопределенно махнул ладонью.

— В баню.

— Ну, что ж, желаю вам как следует попариться!..

— Спасибо, — выдавил сквозь зубы Голубчик и, загребая ногами пыль, тронулся по дороге.

В кармане у него лежала путёвка, адресованная коменданту гарнизонной гауптвахты.

Хрусталёв получил от начвоздуха личный выговор.

26

Волк нигде не появлялся. Он сидел дома в одиночестве и пил водку. Обед ему приносила Машутка, бодрая старуха с такими кривыми ногами, словно кто пытался из каждой её ноги выгнуть по дуге и на половине оставил эту затею. Судьба Машутки была тесно связана с авиацией. В 1919 году она поступила поварихой в авиационный отряд и провела с ним всю гражданскую войну. Она совершенно свободно, как заслуженный, боевой командир, оперировала цифрами, названиями частей и местечек.

Рассказывали, что помоложе она, несмотря на кривоногость, была довольно привлекательной, но за последние годы сразу сдала и осела, как избушка, построенная на разбитой дождями почве. Она жила при кухне в квартире Волка и, коротая одиночество, привечала у себя бездомных кошек. Машутка была очень привязана к Волку: убирала его комнату, обшивала, стирала бельё, получала пайки и таскала водку.

Волк шагал по комнате. Пьяные мысли терзали мозг, на столе и на полу валялись разорванные листы исписанной бумаги: он не мог подыскать подходящих выражений для письма в Москву. Ел он мало. Машутка не спала последнюю ночь, вслушиваясь, как за дверью бесконечно раздавались шаги, скрипело перо, трещала раздираемая бумага. «Сопьётся парень». Она вытирала о подушку мокрое от слёз лицо. Утром Волк позвал её в комнату: вид его был страшен — небритый, с жёлтой, отвисшей кожей, непричёсанный и в разорванной до самого пояса рубахе.

Вот тебе пакет. Отнеси на почту. Пошли заказным.

Или, постой, лучше спешным. Квитанцию обязательно!..

Приняв письмо, она молча вышла. По дороге на почту прочитала адрес: «Москва. Штаб ВВС. Начальнику военно-воздушных сил Республики. Лично».

27

Где не пройдёт угрюмый танк,Там пролетит стальная птица…

«А птица сидела в клетке». Волк озлобленно бросил гитару на кровать. Тень оконного переплёта стояла над ним, как чёрный крест.

— К чёрту!.. Возьмусь за перчатки…

В зимних и высотных полетах у Волка мёрзли руки и ноги. Он стеснялся старости и по вечерам работал дома над усовершенствованием перчаток и валенок, решив устроить электропроводку для обогревания. «Сяду, включу штепселёк, и ноги — как на печке».

Вынув из чемодана перчатки, Волк ножницами осторожно распорол их по шву. В это время из-за крыши столовой в синюю гладь неба выскочило звено самолётов. Волк бросил перчатки на пол и уперся ладонями в подоконник. Вот они перестроились и закружились над городком. «Молодых вводят в строй…» У него от зависти подгибались колени. «Давай газишку», — беззвучно кричал он отставшему.

Он видел себя в самолёте. Незаметно для себя он двигал ногами, словно управлял педалями, и наклонял ножницы, туго зажатые в кулаке. Ветер скользит по фюзеляжу, мотор ревёт, как зверь, — он сидит в кабине. Как хорошо! Ни облачка. Набрать высоту и пикировать строем две тысячи метров. У-ух!..

Он заговорил вслух, как обыкновенно разговаривал в одиночных полетах. «Хочу летать!.. Хочу, хочу, хочу!.. Мотор — мой брат и сердце — вьюга!..»

Стук в дверь захватил врасплох. Он испуганно задвинул ногой перчатки под кровать.

— Войдите.

— Товарищ командир, вам пакет!

Волк торопливо черкнул карандашом в книжке, взял пакет, но, увидев на нём печать штаба воздушных сил, осторожно положил его на стол. Подойдя к двери, два раза повернул ключ и достал из шкафа бутылку. Горлышко дробно застучало о край стакана: один и другой — подряд. С отвращением.

Кто-то мне судьбу предскажет,Кто-то завтра, сокол мой… 

Он понюхал хлеб, как нюхают розу. Пакет лежал на столе, страшный и загадочный. Невыносимо тянуло разорвать его.

«Немножко терпенья, Волк. Такие пакеты приходят раз в жизни. Не торопись! Сбавить газ». И Волку вдруг стало весело, он распахнул окно. Листья берёз горели, как раскаленные угли. Розовая свинья, виляя задом, шла по дорожке. Волк был счастлив. «Будем жить!» Он шагнул к столу, схватил пакет и разорвал его — из середины выпал рапорт. В глаза сразу бросилась резолюция, острая, как удар шашки.

«В резерв».

Смысл слова как-то сразу не дошёл до сознания. «Не может быть!..»

Волк тяжело повалился на кровать. Голова шла кругом, комната вертелась, как земля на глубоком вираже. «Неужели конец?.. В резерв. В извозчики? В почтальоны? Нет, недоразумение!..»

И тут он припомнил, как в подобных случаях вытеснял смысл слова обратным его повторением. Он прочитал резолюцию наоборот и не поверил себе.

Ошалело вскочив с кровати, Волк судорожно схватил рапорт.

«В   р е з е р в».

Наоборот это произносилось так же. Выхода не было.

И Волк зарыдал.

28

Ближайший наперсник и собутыльник Волка летнаб Голубчик и тот из осторожности перестал заходить к бывшему другу и командиру. Он не любил опасностей. Хотя и ведал в отряде парашютной службой. На эту должность его пристроил Волк. За несение службы прибавлялось жалованье, кроме того, за каждый свершённый прыжок выплачивалось по сто рублей.

Девушки с любопытством разглядывали изящный синий жетончик с белым парашютиком, украшавший его гимнастерку. Да что девушки, весь авиагородок! Про себя Голубчик приравнивал этот жетончик к боевому ордену. Даже ставил и выше. С орденами немало народу, а он со своим синим знаком пока на весь гарнизон один-единственный! Всюду почёт и уважение.