Блестящий шанс. Охота обреченного волка. Блондинка в бегах - Эд Лейси

— Спасибо за помощь. Ты где служил?

— Мне повезло. Я служил на территории Штатов. В основном все время провел в Калифорнии. Там познакомился с Руфью и привез ее сюда на ферму. Ей тут не очень понравилось — поначалу.

Ему «повезло»… Интересно, какими глазами он смотрел бы сейчас на эту ферму и на Бингстон, если бы ему действительно посчастливилось попасть в Европу. Он двинулся к дому, а я спросил:

— А ты не был знаком с Робертом Томасом, о котором я сегодня прочитал в газете?

— Мы с Обжорой были добрыми приятелями. Ну что он еще натворил?

— Да в газете пишут, его убили в Нью-Йорке.

— Обжору укокошили? Мы уже несколько дней не были в городе, и я не видел газет и по радио ничего не передавали. Обычно в нашей газете читать нечего, но это…

— А я думал, ты в курсе. Ты же сказал, что вы с ним были приятели.

— Ну да, в детстве. Да я Обжору уж не видел… лет десять! После того, как я однажды его взгрел, он уже нам не досаждал.

— В газете написали, он был большим хулиганом, — заметил я и остановился разжечь свою трубку — на самом же деле я тянул время, чтобы подольше не возвращаться в дом.

— Ну, он был не такой уж плохой. Белый парень вроде Обжоры — да у него же ничего не было за душой, вот ему и доставляло удовольствие задирать цветных ребят. Я его частенько встречал в лесу, вечно он шатался без дела, иногда даже у нас яйца крал. Он же голодал! Однажды, когда я заметил, как он ворует наши персики, — он обозвал меня. А я был не по годам здоровый, ну и врезал ему, а он начал реветь и просить пощады. Никогда не забуду, как он канючил. Я ему тогда сказал, что ради Бога, пускай рвет наши персики, да только не обзывается. С тех пор он стал наведываться к нам, и я ему выносил горячей еды. У него всегда были при себе сигареты. Мы выходили в поле, садились там и начинали дымить да травить разные байки. Ну а когда он подрос, мы с ним мало виделись. Так говоришь, его убили? Ну надо же!

— А что, кто-то в Бингстоне мог иметь на него зуб?

— He-а. Кто ж его тут помнит…

Раскрылась задняя дверь, и мы оказались в снопе света.

— Гарри, ну что ты там стоишь на холоде? — позвала тетя Роза. — Я ужин разогрела.

Мы вошли в огромную кухню, и мне в глаза сразу бросился древний водяной насос рядом с раковиной, старомодный круглый стол и исполинская угольная печка. Кофе закипал, яйца скворчали на сковородке, а Руфь резала здоровенный батон кукурузного хлеба. У меня было ощущение, что это семейство впервые за многие годы разбудили посреди ночи и для них это было целым событием.

— Мистер Джонс прочитал, что Обжора Томас гигнулся. Он говорит, в нашей газете написано.

Френсис укоризненно взглянула на меня, а дядя Джим сказал:

— Ну, теперь-то, наверное, все успокоятся. У нас всегда говорили, что добром он не кончит. Что, машина сбила?

— Его убили, папа. В Чикаго.

— В газете написано — в Нью-Йорке, — поправил я.

Руфь, хлопоча у стола, заметила:

— Если бы у нас тут было электричество, мы бы могли смотреть телевизор и быть в курсе всех новостей. А то сидим как в лесу!

— Джим обещал к осени этим заняться, — подала голос тятя Роза. — Давайте-ка садитесь и хватит болтать.

Стол ломился от обильной еды, и на протяжении ужина меня донимали расспросами про Новый Орлеан и Чикаго, поинтересовались, не стану ли я заказывать запчасти к «ягуару» в Англии, а старик пощупал мой костюм, и ему явно захотелось спросить про его цену, но он не решился. Все эти ленивые разговоры под мерцающей масляной лампой создавали у меня ощущение призрачности происходящего со мной. И уж совсем странным было то, как смотрела на меня тетя Роза — с нескрываемым неодобрением, точно я был любовником Френсис.

Мы уехали от них час спустя. Френсис сидела за рулем старенького «шевроле» с продранной обивкой и запахом цыплячьего помета в салоне. Я сказал им, что появлюсь через день-два, чтобы забрать «ягуар», и мы все обменялись такими сердечными рукопожатиями, точно провели бурное многочасовое застолье.

— Я приду за тобой завтра в обед и отвезу к Тиму, — сказала Френсис. — Он расскажет все, что тебя интересует, о Мэй Расселл и Обжоре Томасе. Он брат Мэй.

— Так, значит, он белый.

— Конечно.

— А я-то думал, мы идем к твоему приятелю.

— Тим мой приятель.

Я помотал головой.

— Я-то решил, что ты сторонишься белых, как чумы.

— Ерунда. Есть много хороших белых. Беда в том, что плохие белые — просто отвратны!

— Мне придется ему объяснить, почему я задаю так много вопросов. Стоит, наверное, сказать, что я репортер и пишу статью об убийстве Томаса… Нет, слишком рано еще для статьи. Может, мне не выходить из роли музыканта? Мол, я сочиняю музыкальное сопровождение и пытаюсь нащупать верную интонацию для этого телешоу, вот я и…

— Не бери в голову, тебе ничего не надо ему объяснять. Я же говорю: Тим свой парень.

Она проговорила эти слова довольно резко, а я не понял, что значит «свой парень», и не стал уточнять. Добравшись до дома Дэвисов, мы увидели свет наверху. Френсис недовольно буркнула:

— Можешь себе представить, мама меня все еще ждет!

— Ну, покажи ей свою голову и скажи, пусть она удостоверится, что в волосах не застряла солома.

Френсис сердито вздохнула и сверкнула на меня глазами. А может быть, она просто перепугалась.

— Я не хотел показаться грубым, — поспешил я оправдаться. — Это просто шутка, не очень удачная.

Она засмеялась, и ее суровое лицо просветлело.

— Да нет, по-моему, как раз смешно. Не забудь о завтрашнем дне и спи подольше. Я заеду за тобой не раньше полудня.

— Отлично. Так сколько, ты говоришь, отсюда до Кентукки?

— Зависит от маршрута. По шоссе миль двадцать. А что?

— Можешь одолжить мне эту машину?

— Конечно. А зачем тебе в Кентукки?

— Я позвоню другу в Нью-Йорк, узнаю, что там происходит. Если его телефон прослушивается и мой звонок засекут — не хочу, чтобы они поняли, что я в Бингстоне, — объяснил я и сразу понял, как все это глупо — любая географическая кар, та скажет полицейским, как далеко от границы Кентукки находится Бингстон.

Мы вошли в дом. Миссис Дэвис дремала в большом кожаном кресле и не слышала, как мы вошли. Она ужасно была похожа на хозяйку фермы — будь у нее еще золотая фикса, ее можно было бы принять за сестру-близняшку тети Розы. Я пожелал Френсис доброй ночи и пошел наверх. На лестнице я услышал, как она разбудила мать и сказала:

— Ну пошли, мама, ложись в постель. Видишь, я дома — в целости и сохранности. Мы зашли к дяде Джиму перекусить. У мистера Джонса сломалась машина.

— Я всегда тебе говорю: незачем гоняться за шикарными безделушками, — пробормотала старуха.

Я разделся и растянулся на кровати. Спать мне совершенно не хотелось. Я разжег трубку и стал размышлять о том, какое все-таки странное местечко этот Бингстон: Юг, конечно, но не совсем Юг. Взять этого полицейского: он готов был сломать мне шею из-за такого пустяка, как чашка кофе в магазине, а когда спрашивал про «ягуар», оказался чуть ли не друганом. Или эта девчонка Френсис — суровая и по-своему упрямая, а вот надо же — головой ведь рискует, помогая мне. Почему? Зачем? Какой ей резон во всем этом? А эта ферма — замкнутый в себе мирок. И как смогла эта молодая девушка, жена Гарри, приноровиться жить в такой глуши без электричества и наверняка без водопровода и канализации? Или Гарри — он-то чего вернулся в этот медвежий угол, повидав Калифорнию, большие города? А если бы он побывал в Париже, Лондоне, Риме — тогда бы смог вернуться? Сивилла подняла бы такой хай из-за одного только предложения переехать сюда жить. Да и я тоже, пожалуй. И все же по-своему это было куда более здоровое место, чем Гарлем или любой крупный город. Тут не было ни миссис Джеймс, которую на каждом шагу норовят обжулить, ни продюсеров телепрограмм, извлекающих прибыль с прегрешений каких-то безвестных наркоторговцев. Кей и Бобби казались бы существами с другой планеты, окажись они на этой ферме.

В каком-то смысле дядя Джим оказался молодец — ни тебе газет, ни телевизора, да и батарейки в радиоприемнике, наверное, не фурычат. Редко-редко видит белую рожу. Может, оно того стоит — масляной лампы и цыплячьей вони в автомобиле… Они напомнили мне одну чернокожую пару, с которой я однажды познакомился, — школьных учителей средних лет. У них была — а может, и до сих пор есть — квартирка в Бронксе. Каждое лето они уезжали в Париж и зимой, едва переступив порог своей квартирки, начинали говорить друг с другом по-французски, ели французскую пищу, читали парижские газеты… Оказываясь у себя дома, они переставали быть неграми из Бронкса и становились парижанами. Не отдавая себе отчета, дядя Джим на своей ферме пытался делать то же самое…

И тут меня ударило — так бывает, когда пропускаешь резкую блокировку защитника, земля враз уходит из-под ног — и из тебя дух вон… Я вот полеживал себе и раздумывал о ферме и о Бингстоне, точно какой-то турист или скучающий отпускник, точно меня не разыскивали по подозрению в убийстве.