Опять воскресенье - Франсиско Павон

– Он приходил к вам пятнадцатого октября?

– Вы пришли ко мне как друг или как начальник муниципальной гвардии? – спросил он, делая ударение на последних словах.

– Как начальник муниципальной гвардии Томельосо.

– В таком случае очень сожалею, но я не обязан вам отвечать.

– Почему?

– Потому что по закону вам не положено заниматься делами, которые не входят в функции муниципальной гвардии.

– Допустим. Но инспектор общего полицейского корпуса сеньор Мансилья, который в данный момент сидит здесь, в машине, счел необходимым послать меня от своего имени, чтобы не придавать важности этому чисто формальному допросу. Если хотите, я могу позвать его.

– Если у пего нет судебного предписания, он может себя не утруждать.

– Для дел такого рода в нашей стране не нужны судебные предписания. Но раз вы хотите соблюсти букву закона, я скажу, чтобы он пришел к вам сам.

– …Ну, хорошо, – согласился Гомес Гарсиа, уступая доводам комиссара. – Что вам угодно знать?

– Итак, вы согласны отвечать на мои вопросы, несмотря на то, что это не входит в мою компетенцию?

– Спрашивайте.

– Был у вас дон Антонио пятнадцатого октября?

– Был около четырех часов дня. Он приходил осмотреть мою дочь, которая хворает.

– А за что вы на него рассердились?

– Я? – переспросил он, не в силах скрыть своего удивления.

– Да.

– Я ни на кого не сердился.

– Не забывайте, речь идет о смерти человека.

– Ну и что же?

– Так… А когда он снова пришел к вам?

Гомес Гарсиа взглянул на Плиния, как бы раздумывая, стоит ли ему отвечать. Наконец он решился:

– В половине четвертого ночи.

– Больная почувствовала себя хуже?

– Да.

– Как вы уведомили его об этом?

– А зашел за ним, но его не оказалось дома, и мне пришлось подождать у подъезда.

– Вы пришли пешком?

– Нет, я привез его на своей машине.

– Сколько времени он пробыл у вас?

– Больше получаса.

– И вы отвезли его домой?

– Нет, он захотел пройтись.

– Где у вас обычно стоит машина?

– Во дворе. Туда ведет отдельный вход через ворота позади дома.

– Тогда почему вы подъехали со стороны улицы Толедо, где все перерыто из-за строительных работ?

Гомес откровенно удивился:

– Потому что я собирался отвезти доктора к нему домой, а там машина ближе всего стоит к нашему дому.

– А как, по-вашему, что с ним могло случиться?

– Не знаю.

– Кто-нибудь может подтвердить то, что вы говорили мне?

– Жена и дочь.

– Они дома?

– Да.

– Почему вы не пришли в аюнтамиенто сообщить нам, что дон Антонио был у вас до четырех ночи, ведь всем жителям города было объявлено об этом?

– Я ничего не знал ни об объявлении, ни об исчезновении доктора. На другой же день мы с дочерью уехали в Мадрид.

– А после возвращения?

– Я уже ответил на все ваши вопросы, – сказал Гомес Гарсиа, приоткрывая входную дверь и глядя на Мануэля все тем же хмурым взглядом. – И дураку ясно, что я не имею никакого отношения к смерти этого сеньора. Но, клянусь богом, как только все прояснится, я непременно доложу губернатору, что вы занимаетесь не своими делами.

– Это ваше право! А пока что, надо полагать, инспектор не замедлит явиться к вам со всеми надлежащими судебными предписаниями.

– Пусть приходит! – гаркнул Гомес Гарсиа, в бешенстве захлопнув дверь за спиной начальника муниципальной гвардии Томельосо.

Когда Плиний уже в машине рассказал не без горькой иронии о своей встрече с Гомесом Гарсией, инспектор возмутился:

– Сейчас я пойду к нему сам! Интересно, что он запоет!

– По-моему, вам не следует торопиться, посмотрим, как будут дальше разворачиваться события. Нам ведь совсем не трудно узнать, действительно ли он уезжал в Мадрид.

– Пожалуй… Теперь уже нет никаких сомнений в том, что именно Гомес Гарсиа заезжал в ту ночь за доном Антонио.

– Да… А весь сыр-бор загорелся из-за того, что дочь Гомеса беременна… или была беременна. Сара, учительница, как вам известно, говорила, что доктор без всяких обиняков заявил ему об этом… Помните, дон Лотарио, «иберийский фарс», о котором дон Антонио не успел рассказать нотариусу?

– Конечно, помню.

– Так вот, Антонио имел в виду ту сцену, которую устроил ему Гомес Гарсиа, когда доктор заявил, что его дочь в положении.

– Похоже на то.

– Как же ан осмелился в таком случае снова поехать за доктором ночью?

– Наверное, дочери стало хуже… а Гомесу не хотелось обращаться за помощью к другому.

– Почему?

– Тогда бы пришлось посвятить в свою тайну еще кого-то.

– А вам не пришло в голову, комиссар, что он просто хотел прикончить доктора и… концы в воду?

– Конечно, Гомес Гарсиа личность темная, и таких, как он, у нас в стране пруд пруди, но вряд ли он на это пошел бы. А вы как думаете, дон Лотарио?

– На мой взгляд, обе версии вполне приемлемы. Он мог заехать за доктором, потому что его дочери стало хуже и он решил не обращаться ни к кому другому, а мог и прикончить его. Хотя на поверку все выходит совсем иначе.

Мансилья засмеялся.

– Над чем вы смеетесь?

– Да вот над тем, что на поверку все выходит совсем иначе. Вообразите, например, что дочь Гомеса Гарсии после дневного посещения дона Антонио вдруг признается отцу, что беременна от доктора. Разве не может быть такого?

– Дружище, если мы начнем фантазировать… Интересно, что скажет вам Гомес Гарсиа на допросе?

Когда они вошли в здание аюнтамиенто, Мансилья внезапно изрек:

– Хорошо быть полицейским в провинциальных городах. Здесь не приходится гоняться за преступниками на машинах с оружием в руках. И тут, и в Алькасаре все дела сводятся к задержанию какого-нибудь забияки, разбушевавшегося в казино, в загородном питейном заведении или же во время уличной драки.

– Все эти погони за преступниками на автомобилях с револьверами в руках бывают только в детективных фильмах.

– Представляешь, Мануэль, мы с тобой гонимся за кем-нибудь в моем «Сеате-850»!

– Все зависит от того, дружище, на какой машине от пас будут удирать те, кого мы преследуем. Если на «Сеате-600» выпуска десятилетней давности…

– …Тогда начальник муниципальной гвардии Томельосо непременно ранил бы преступника из двуствольного ружья, даже если бы «Сеат-600» мчался на всей скорости.

– Пожалуй, – заметил дон Лотарио, – если такую погоню с беспрерывными выстрелами из ружья заснять замедленной съемкой, то фильм получится довольно увлекательный.

– Тем более что нет таких детективных фильмов, в которых преступление осталось бы нераскрытым, как это нередко случается в жизни.

– Но расследования уголовных дел, которые ведешь ты, действительно завершаются удачно.

– По правде говоря, здесь и не бывает по-настоящему серьезных дел. Так, одни пустяки.

– Ерунду говоришь, Мануэль, ты не провалил ни одного стоящего дела.

– Ну, что вы.

– Ладно, ладно, не хватает еще, чтобы вы переругались на старости лет.

– В этой жизни надо уметь одурачивать людей. Позволь им только сказать, что ты неудачник, и можешь поставить на себе крест. А если сумеешь внушить им, что ты человек незаурядный, то любой твой чих покажется им музыкой.

– Пусть будет по-твоему, Мануэль.

После ухода Мансильи и дона Лотарио Плиний обменялся несколькими словами с капралом Малесой, просмотрел провинциальную газету и отправился домой. У пего появилась потребность побыть одному, расслабиться, не думать ни о чем серьезном.

Он шел всегда одной и той же дорогой. И пока шел, развлекался тем, что воскрешал в памяти образы давно умерших соседей такими, какими он чаще всего их видел. Он вспоминал донью Росауру, которая так и умерла старой девой, хотя всю свою долгую жизнь занималась сводничеством, – полускрытую за жалюзи окна, наблюдающую за тем, что происходило на противоположной стороне улицы… Дона Района, который умер в день окончания войны, – стоящим на балконе, облокотись о перила; он всегда избегал здороваться с прохожими, проходившими по другой стороне улицы… Соседа, которого все называли «ротозеем», – прогуливающимся перед фасадом собственного дома, задрав голову вверх, словно боялся, что с минуты на минуту на нос ему сядет слепень… А на том вот углу – сбитого насмерть машиной сына Мелкиадаса в зеленоватом габардиновом пальто и вельветовых брюках… А за этими вот запертыми воротами – двухместную коляску седовласого доктора, которого посадили в тюрьму сразу же после войны…

Мануэлю вдруг взгрустнулось при мысли о том, что через несколько лет многие жители городка будут вспоминать о нем точно так же: «Вот за этим столом, – скажут они, – обычно сидел Мануэль, слегка расставив ноги, глядя в пол и покуривая сигарету».

У входа в дом сидела Грегория, сложив на животе руки и поджав ноги под стул. Редко его жена сидела перед домом, а тем более одна. Обыкновенно она проводила время с дочерью под навесом портика или под навесом во дворе. Наверное, ей стало невмоготу от одиночества, и потому она сидела здесь, в полумраке, совсем понурая.