Воспоминания - Михаил Кретчмер

Начальник дивизии, всмотревшись в мою маршировку, пришел в восторг, скомандовал мне «на лево, кругом, — марш», и кричит «хорошо!» я кричу в свою очередь: «рад стараться, ваше превосходительство». Генерал приходить в еще больший восторг и кричит: «браво»; я опять кричу: «рад стараться и проч.». Генерал велит мне маршировать во всю длину выстроеннаго полка, для образца гения моих ног. Дохожу до конца. Командует опять на лево, кругом, марш, что я, конечно, и делаю и, знай себе, откалываю пред целым полком, держа деревяшку-палаш по унтер-офицерски. Пот льет с меня градом, но не от усталости, а от стыда. Ведь мне уже 19-й год и я уже кое-что сознаю. Во все время моей генеральной маршировки, музыканты трубачи не перестают наигрывать австрийский учащенный марш и даже играют его усерднее обыкновеннаго, как мне казалось, в насмешку мне. Но этим мучения мои еще не окончились. Его превосходительство говорит командиру полка Туманскому: — «Смотрите, смотрите, какой у него размер шага, какой каташ, какая выправка; да смотрите же с каким он чувством марширует!» А полковник Михаил Иванович, взявши под козырек, говорит: «Да, действительно так, я даже нахожу, ваше превосходительство, что в его маршировке есть много даже поэзии». Ну, думаю я, теперь высмеют меня товарищи кантонисты. И действительно, смеялись не только товарищи, но даже офицеры. Как только мы в строю с полком, офицеры сейчас идут к нашему эскадрону и просять меня: «Пожалуйста К. промаршируй нам с чувством». Я забыл сказать, что начальник дивизии дал мне целый рубль; такой суммы он никому и никогда не дарил. Но я не только не был рад этому рублю, но проклял его вместе с его дарителем.

Его превосходительство настолько был умен, что не понял насмешки над ним командира полка Туманскаго, который в это время был уже флигель-адъютантом, потому что наш полк был «подарен» в шефство на маневрах в Вознесенске, великой княгине Марии Николаевне, при чем Туманский получил не только орден и звание флигель-адъютанта, но даже премиленькую и прехорошенькую женку, фрейлину Марии Николаевны, которую я имел счастье целовать в самыя миленькия, розовыя губки, по следующему случаю.

Командиру полка угодно было выбрать из обоих наших эскадронов шесть человек кантонистов из дворян и велеть по очереди посылать к себе на ординарцы, но без всякаго оружия. Обязанность наша состояла в том, чтобы безотлучно находиться в передней и докладывать о каждом приезжем, кто бы он ни был, а также убирать в зале, когда разбросаны газеты и книги, что мы и исполняли. Однажды, Михаил Иванович вызвал меня на двор и говорит: «Когда соберутся сегодня офицеры к завтраку, то ты ухитрись поцеловать мою жену в губы, да только, смотри, осторожно, не ударь ее головою», Разумеется, я в точности исполнил приказание, за что командирша полка выдрала за уши не только меня, но и муженька своего. К осени этого же года я «командовал уже корпусом». Не помню фамилии генерала, который приезжал из Петербурга инспектировать полки и нас кантонистов, и который чрезвычайно остался нами доволен, в особенности мною, и подарил мне десять руб. сер.

Когда на смотру после ружейных приемов пришла очередь фланкировки пиками и рубки палашами, то его превосходительство пришел в такой восторг, что закричал «hora! bis! bis!» и даже ногами затопал, вышло очень оригинально и смешно, что генерал, да еще инспектор, апплодирует фронту.

Корпусным командиром мы застали генерала от кавалерии Никитина, котораго в скорости сменил Сиверс, а последняго барон Офенберг. Никитин был старик 80-ти лет и любимец покойнаго государя Николая Павловича. Старик этот позволял себе иногда чудить. Он смотрел нас кантонистов неоднократно, и каждый раз обходилось все благополучно. Но в 1838 г. был нам назначен смотр в Сватовой-Лучке около школы и манежа перваго эскадрона, который перевели из Преображенной в полковой штаб. У корпуснаго командира была особенная страсть смотреть портянки и наши ноги, для чего на каждом смотру приказывал нам сбрасывать сапоги. Все знали эту слабость старика и потому портянки и ноги наши были всегда в наилучшем виде. И на настоящем смотру, все у нас было в исправности, но, как видно, старику захотелось, во что бы то ни стало, поймать кого-нибудь с грязными портянками. Осмотрев наши портянки, а также ноги, и ненайдя ничего подозрительнаго, ему вдруг пришла фантазия, чтобы наши унтер-офицеры, которых было по девяти в каждом эскадроне, и которые в полной форме стояли на правом фланге, сбросили сапоги и показали свои ноги и портянки, чего прежде никогда не делалось; унтер-офицерам не так-то легко было раздеться как нам и они не могли сделать этого без посторонней помощи. Штрипки, лядунка с крючками назади, палаш и перчатки-краги, все это не позволяло самому раздеться. Приказано нам раздевать наших унтер-офицеров, неисключая вахмистров и учителей, что мы исполнили в один миг. И, о ужас! что увидел корпусный командир: ноги и портянки одна грязь! Только у одного унтер-офицера учителя 1-го эскадрона, Ефремова, оказалось все в исправности; корпусный командир приказал ему вести Всех остальных унтер-офицеров фронтом к речке Красной, которая была не более как в десяти саженях. Ефремов скомандовал: «шеренга направо, скорым шагом марш». Унтер-офицеры, босые, неся сапоги и портянки в руках, замаршировали к речке, и корпусный командир, стуча по земле толстой палкой, безотлучно находившейся с ним, приговаривал: «раз, два, раз два, раз два», пока они не пришли таким церемониальным маршем к речке. В это время под кручей речки приютился унтер-офицер нашего эскадрона, Ченский, который как-то ухитрился удрать из фронта, когда приказано было раздеваться, потому что не имел вовсе портянок. В этой круче был небольшой выступ, на котором он и прилепился, держась руками за кустик бурьяну, Неизвестно, что было причиною бурьян оборвался, или выступ осунулся, но только Ченский в полной форме бултыхнулся в речку, где было глубины более трех сажень. Корпусный командир от такой неожиданности отскочил назад, а Ченский, доставь до дна Речки, вынырнул на поверхность воды и закричал сколько было мочи: «спасайте, братцы!» Мы стояли вольно и потому Все бросились к реке, человек 20, живо разделись и спасли Ченскаго. Смешно даже теперь вспомнить картину, как Ченский в полной форме и в каске с размокшим плюмажем при лядунке и огромном палаше, в крагах, барахтался в речке и как кантонисты вытаскивали его.

Но этим эпизодом Смотр еще не окончился. Все постройки военных поселений находились в ведении поселеннаго же начальства и корпусный командир любил всегда их осматривать. И в настоящее время он обратился к окружному начальнику, тут же присутствующему, полковнику Макарскому, с предложением: