Дочь «Делателя королей» (ЛП) - Филиппа Грегори

— Зажги огонь, — я задыхаюсь. — Нам нужна горячая вода и эль.

Он смеется прямо мне в лицо.

— Вы сошли с ума! — говорит он, дико глядя на меня. — Мы идем ко дну, а вам понадобился горячий эль.

— Моя сестра рожает! Нам нужна горячая вода!

— Зачем? — он словно играет в вопросы и ответы. — Чтобы помочь ей родить корм для рыб? Ее ребенок утонет вместе с ней и со всеми нами.

— Я приказываю тебе! — говорю я сквозь зубы. — Я, Анна Невилл, дочь «Делателя королей», приказываю тебе!

— Ей придется обойтись без воды и без эля, — отвечает он, внезапно потеряв интерес.

Пока он говорит, поток воды врывается через дверь. Она водопадом низвергается вниз по лестнице и заливает плиту.

— Дай мне белье, — сдаюсь я. — Тряпки. Все, что угодно. И деревянную ложку.

Расставив ноги шире, он достает из-под стола корзину с белыми холстами. Из другого ящика он вытаскивает деревянную ложку, а из шкафа небольшую бутыль темного стекла.

— Бренди, — говорит он. — Можешь дать ей это. Выпей сама пару глотков, малютка горничная, может, будет веселее тонуть.

Я хватаю корзину и начинаю подниматься по ступенькам. Очередной толчок бросает меня вперед, я оказываюсь на палубе, мои руки заняты, и я мчусь к двери каюты, чтобы успеть до приходя следующей волны.

В каюте мать склоняется над стонущей Изабель. Я вваливаюсь внутрь и ногой захлопываю дверь, мать поднимает голову.

— Огонь на камбузе зажгут? — спрашивает она.

Я молча киваю. Корабль содрогается, и мы вздрагиваем вместе с ним.

— Садись, — говорит она. — Это займет много времени. У нас впереди долгая и тяжелая ночь.

Всю ночь я думаю только об одном: если мы пересечем это море, если переживем весь этот ужас, в конце пути нас ждет тихая пристань и надежный приют в Кале. Мы причалим к знакомой пристани, где нас ждут наши слуги с сухой одеждой и горячим питьем, они перенесут нас на берег, и быстро доставят в замок; там Изабель будет лежать в нашей спальне, придут повитухи, и мы сможем обвязать ее напряженный живот освященным поясом и приколоть на рубашку реликвии паломников.

Там, в своей спальне, она получит надлежащий уход, а я буду рядом с ней. В ее распоряжении будет не меньше полудюжины повитух и врачей, они все подготовят для ребенка: пеленки, колыбель, кормилицу, священника, чтобы благословить ребенка в момент его рождения и очистить комнату.

Пока Изабель дремлет, я сплю в кресле, а моя мать лежит вместе с ней. Иногда Изабель кричит, тогда мама встает и щупает ее твердый живот; Изабель плачет, потому что не может терпеть боль, а мать сжимает ее руки и говорит, что сейчас все пройдет. Тогда она успокаивается и, тихо всхлипывая, снова ложится на подушки. Шторм стихает, но все вокруг нас грохочет, на горизонте вспыхивают молнии, ударяя в море, тучи нависают так низко, что мы не можем разглядеть землю, хотя уже слышим, как волны разбиваются о французские скалы.

Приходит рассвет, но небо едва светлеет, волны накатывают одна за другой, словно море так и этак подкидывает нас в ладонях. Матросы пробираются на нос корабля, где сорвало парус, они обрезают канаты и сбрасывают его за борт. Повар разводит огонь на камбузе, и каждый получает кружку горячего грога; для Изабель и всех нас присылают подогретое вино. Три фрейлины вместе с моей сводной сестрой Маргарет приносят чистое белье для Изабель и убирают испачканные простыни. Изабель спит, пока боль не разбудит ее; но она так устала, что просыпается только от самых болезненных схваток. Она становится совсем безразличной от усталости и страдания. Я кладу руку ей на лоб и чувствую, что она вся горит, хотя лицо ее бледно; только на щеках пылают два красных пятна.

— Что с ней? — спрашиваю я Маргарет.

Она ничего не отвечает, только качает головой.

— Она больна? — шепчу я матери.

— Ребенок застрял, — говорит мама. — Как только мы причалим, сразу позовем повитуху.

Я бессмысленно смотрю на нее, даже не понимая, что она говорит.

— Ребенок застрял? Это плохо?

— Да, — прямо отвечает она. — Это плохо. Я уже видела такое, и это очень больно. Иди спроси у отца, когда мы прибудем в Кале.

Я снова выхожу из каюты. Теперь идет дождь, равномерный и сильный, он льет с темного неба; море пенится под кораблем и тянет нас вперед, хотя встречный ветер сильными порывами бьет в лицо. Отец стоит на палубе, рядом с капитаном и рулевым.

— Миледи Мать спрашивает, когда мы доберемся до Кале? — говорю я.

Он смотрит на меня, и я вижу, что он потрясен моим видом. Мой головной убор лежит в каюте, волосы растрепаны, платье порвано и окровавлено, я насквозь промокла и стою перед ним босая. И на лице у меня написано отчаяние: я всю ночь была рядом с сестрой, и понимаю, что она может умереть. Я не в состоянии что-то сделать для нее, разве только сходить на камбуз за водой и ложкой.

— Через час или два, — отвечает он. — Скоро. Как Изабель?

— Ей нужна повитуха.

— Она ее получит через час или два, — говорит он с теплой улыбкой. — Передай ей, что я даю слово. Она будет ужинать дома в нашем замке. И она получит лучших врачей Франции.

Его слова подбодрили меня, и я улыбаюсь в ответ.

— Приведи себя в порядок, — продолжает он. — Ты сестра королевы Англии. Обуйся и смени платье.

Я кланяюсь и ухожу в каюту.

Мы ждем. Это очень долгие два часа. Я отряхиваю платье; у меня нет сменной одежды, но я заплетаю косу и надеваю головной убор. Изабель стонет во сне и просыпается от боли. Наконец я слышу крик впередсмотрящего:

— Земля по носу! Кале!

Я вскакиваю из кресла и смотрю в окно. Я вижу знакомую линию высоких городских стен, острую крышу башни собора, замок на вершине холма и наши окна, светящиеся в темноте. Проливной дождь мешает видеть, но я ясно различаю окно моей спальни, в нем горит свет, ставни оставили открытыми до нашего приезда. Это мой дом. Здесь мы будем в безопасности. Я чувствую, как моя спина распрямляется, словно она была сгорблена под грузом усталости и страха. Мы дома, и Изабель в безопасности.

Вдруг раздается скрежет, ужасный скрежет. Я смотрю на стены замка, где десятки людей тянут рычаги большой лебедки, ее шестерни скрипят и скрежещут, когда они начинают медленно поворачивать ее. Я вижу, как перед нами в устье гавани из глубины моря медленно поднимается цепь, увешанная пучками водорослей. Она закрывает нам путь.

— Быстрее! — кричу я, словно мы можем поднять паруса и проскочить над цепью, пока она поднялась не слишком высоко.

Но нам не нужно мчаться на этот барьер; как только они узнают нас, цепь опустят; как только они увидят штандарт с медведем Уорика, они впустят нас. Отец самый любимый адмирал, который был у Кале. Кале его собственный город, он не принадлежит ни Йоркам, ни Ланкастерам, он верен только нам. Это дом моего детства. Я смотрю на замок, и вижу орудийную площадку под моим окном, туда одну за другой выкатывают пушки, словно замок готовится к обороне.