Тимур — сын Фрунзе - Виктор Евгеньевич Александров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Самолет лег в правый разворот, горизонт резко сместился, и Тимур увидел аэродромное поле, ангары, мастерские, несколько замерших на земле самолетов, похожих на отяжелевших пчелок; крылья распустили, а взлететь не могут… А вот и белое полотнище посадочного «Т», поодаль — квадрат с фигурками курсантов.
Олег впереди, машет пилоткой. Ему определенно не терпится — следующая очередь его.
Когда У-2 снова оторвался от земли, унося в воздух Баранцевича, курсанты обступили Тимура:
— Ну как?
Глаза их старшины еще не потеряли восторженного блеска, а щеки горели широким, с ладонь, румянцем. Признался откровенно:
— Как? Как во сне. Дух захватывает и хочется еще лететь и лететь… — Глянул из-под руки в вышину, вспомнил свои обязанности старшины. — Ребята, все! Наблюдаем за полетом.
Чуть в стороне от возбужденных товарищей стоял Владимир Ярославский и сдерживал добродушную улыбку — ему-то, аэроклубовцу, было хорошо знакомо чувство первого полета. Подумал лишь: «На его месте Котомкин-Сгуров ответил бы не так — обязательно бы с нотками превосходства. Такой уж он человек, Сгурич, самолюбивый, любит прихвастнуть. А Тимка — молодчина, простяк! Полетал и не думает скрывать своей мальчишеской радости…»
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
В клубе хорошая библиотека. Тимур оценил ее сразу, как только в один из вечеров внимательно просмотрел картотеку. Девушка-библиотекарь, привстав, перегнулась через барьерную накладку.
— Товарищ курсант, вас что интересует?
— Все занимательное и полезное, — задвинув ящик, сказал Тимур. — А того и другого у вас немало.
Он подошел к стойке и, предъявив курсантскую книжку, попросил записать его. Оформляя читательский билет, девушка поставила общий порядковый номер — 2756 — и запнулась.
— Вы Фрунзе? — И более внимательно оглядела высокого курсанта с белесой стриженой головой.
Тимур, как всегда, когда был чем-то недоволен, свел брови.
— Разве там нечетко написано?
— Напротив, очень даже четко, — сказала она и быстро заполнила графы. — Распишитесь.
Ровными буквами, без всяких хвостиков и росчерков, полностью написал: «Фрунзе».
— Так что ж вам дать почитать?
— Разрешите пройти к стеллажам? — Девушка почему-то медлила с ответом. — Не полагается — так собираетесь разъяснить мне? — весело спросил Тимур.
— Совсем другое хотела сказать, — наконец поборов смущение, возразила она. — Политрук Шубин, мой начальник, разрешил допускать активных читателей к полкам.
Тимур широко улыбнулся:
— Торжественно обещаю быть активным! — и, приподняв откидную доску, подошел к полкам, пробежал глазами корешки книг. Неожиданно спросил: — А у вас романы, повести на иностранных языках есть?
— Очень немного. Вон там, за вторым стеллажом, — показала она ручкой-самопиской.
Продолжая прислушиваться к его тихим шагам, к шелесту страниц, девушка решила предложить ему ознакомиться с полкой новинок, но в библиотеку вошел Коршунов и положил на барьер несколько книг.
— Прошу списать, а эти… — он протянул листок, — а эти подобрать. Желательно к утру.
Она бегло просмотрела список и покапала головой:
— Опять ни одной художественной.
— Досточтимая товарищ Свищева, сейчас мне недосуг заниматься беллетристикой, — то ли в шутку, то ли всерьез сказал Коршунов. — Новая группа у меня. Ребята подобрались пытливые, дотошные. Надо многое освежить в памяти.
Тимур узнал голос своего инструктора, и ему стало неловко оттого, что стал невольным свидетелем откровения лейтенанта. И он вышел из-за стеллажа.
— Я подобрал вот эти…
— О, такие редко кто спрашивает! — воскликнула девушка.
Собравшийся было уходить Коршунов обернулся.
— Ба, курсант Фрунзе! — Он нисколько не смутился тем, что подчиненный мог слышать — даже определенно слышал! — его прямодушное признание. — Да вы, вижу, успели войти в доверие! А я и Качу окончил, и три выпуска летчиков сделал, но ни разу не побывал за сей неприступной крепостью.
Девушка покраснела и стала оправдываться:
— А вы, между прочим, сами ни разу не изъявили желания порыться в книгах. Только списки и оставляете!
— Что верно, то верно, — согласился Коршунов. — Привык на вас полагаться…
На улице Коршунов поинтересовался:
— Чем вы потрясли нашу хранительницу печати — можно посмотреть?
Тимур протянул одну книгу.
— «Иван Рахилло. Летчики», — прочитал инструктор. — Поучительный роман, знаком. К тому же автор — летчик, и наш, качинец… А еще что?
Тимур неохотно показал обложки, Инструктор даже остановился.
— На иностранных языках?.. Марк Твен, Дюма… Вы что, знаете немецкий и французский?
— Французский изучал, — уклончиво ответил Тимур.
— А немецкий? — допытывался Коршунов.
— Немецкий знаю просто так, с детства… — Он покраснел, словно сознался в чем-то нехорошем. Лейтенант не догадывался, что Тимуру такой ответ причинял почти физическую боль: ему претило чем-либо выделяться среди сверстников, а тем более — старших. И он, словно оправдываясь, пояснил: — Понимаете, все получилось случайно. Еще до школы я повадился приходить в комнату сестры, когда с ней занималась немецким наша хорошая знакомая Милида Карловна, немка. Вот я молча сидел, слушал и запоминал… А позже, когда пошел в школу и нам стали преподавать иностранный язык, я даже удивился, что, оказывается, знаю немецкий. Мне, собственно, нечего было делать на уроках иностранного. Как видите, товарищ лейтенант, этот язык я знаю действительно просто так. Французский же — иное дело. Изучал сам.
— А я догадываюсь, почему именно французским вы решили овладеть. Читал однажды, что Михаил Васильевич Фрунзе тоже изучил этот язык самостоятельно. Поэтому?
— Так, — тихо согласился Тимур.
— Да-а… — Коршунов поправил портупею и посмотрел в сторону моря. — Замечательно, когда в голове кроме родного умещаются и другие языки… Вы куда сейчас? Может, пройдемся к морю?
До обрывистого берега шли молча, а когда стали у края, Коршунов спросил:
— Здесь присядем или спустимся к воде?
— По-моему, здесь лучше. Обзор…
Коршунов достал папиросы и сел, свесив ноги с крутизны.
— Курить не предлагаю: знаю — не курите.
— Пока не тянет, — смущенно улыбнулся Тимур, опускаясь рядом.
Обзор действительно был великолепный: справа, на узком пляже, выстланном морским песком, нежились в лучах вечернего солнца курсанты; слева маячила вышка, и с нее прыгали ныряльщики, вспенивая спокойную к вечеру прибрежную гладь.
Лейтенант задумчиво продолжал:
— И я изучал немецкий, но не сам, а так, как все школяры, — их бин, ду бист, эр ист… И все. На большее не хватило терпения, а может, и воли. А ведь можно было бы… — Глубоко затянулся и медленно выпустил сквозь неплотно сжатые губы дымок. — А вы молодец — есть воля.
Тимур начал тяготиться похвалами. Взгляд его нетерпеливо и замкнуто скользнул вдоль берега. В воде курсанты перебрасывались мячом. В одном из играющих он узнал шумного и подвижного серпуховца. Безродных широко размахивался, и мяч ядром низко летел над волнистой водой и, ударяясь о чью-нибудь ладонь, со звоном рикошетировал.
