Итоги № 3 (2012) - Итоги Итоги

— Написали?

— Еще как. Резонанс был огромный, мне вручили какие-то почетные грамоты, включили в горком комсомола. Но после двух-трех таких материалов я все-таки ушел в секретариат. Там началась совсем другая жизнь. Там была ручная верстка, иногда я сам верстал газету, по локоть в типографской краске. Главным оружием был строкомер. Это был главный инструмент в секретариате, потому что им было очень удобно резать колбасу. После подписания номера обязательно появлялась выпивка, и колбасу всегда резали строкомером, воспользоваться ножом было бы моветоном. Мы еще писали за рабкоров и селькоров, резвились вовсю. Однажды дали рабкору такую заметку: «Группа самаркандских альпинистов покорила высочайший пик области — гору Голгофа. Там они обнаружили хорошо сохранившуюся мумию. Голова мумии была украшена компромиссами, а в руках она держала омонимы и синонимы». Рабкор радостный бежал в кабинет редактора.

У меня была хорошая характеристика: молодой, женатый, член партии. И меня пригласили ответственным секретарем в республиканскую молодежную газету «Комсомолец Узбекистана», которую мы между собой называли «Хамсомолец Узбекистана» — от слова «хам». Все мы были конформистами, циниками, нам хотелось работать в журналистике, хотелось зарабатывать. А я так вообще пользовался служебным положением по полной программе. Когда стал заместителем ответственного секретаря, учился еще на третьем курсе. И ко мне приходили мои преподаватели — кандидаты и доктора наук, — которым нужны были публикации, чтобы получить следующую ученую степень. А публиковаться больше было негде — только в областной партийной газете. Я молча доставал зачетку, получал «отлично» и ставил в газету их тексты. Но каким-то чудом мы оставались романтиками, ждали чего-то смутно-прекрасного, мечтали о другой жизни...

— Ташкент понравился?

— Главное впечатление от Ташкента в то время — землетрясения. Мы сидели на четвертом этаже и первое время выбегали на улицу. Жутковато, когда сидишь работаешь, и вдруг по стене ползет трещина. Толчки, все дребезжит, столы прыгают. А потом махнули на это рукой и хладнокровно продолжали работу.

— Вы там, впрочем, не задержались...

— Да, довольно скоро уехал в Москву. Произошло это совершенно случайно: замглавреда пригласили работать в ЦК комсомола в сектор печати, радио и телевидения. А у него были какие-то другие планы. И он рекомендовал меня. Вызывают меня в ЦК комсомола, я прохожу собеседование, про национальность папы не говорю. И оказывается, что я им подхожу. Тогда я впервые в своей жизни столкнулся с системой автоматизированной кадровой политики. Выглядело это так: было множество твердых картонных листов с дырками, заполненных данными соискателей. И вот завотделом ЦК ВЛКСМ брал спицу и протыкал толстенную пачку этих листов с дырками. Каждая дырка что-то означала — это, в сущности, была анкета. Вот он так протыкал дырку «член КПСС». И все, кто не члены КПСС, падали на пол. Второй спицей он протыкал дырку «женат». Все холостяки падали на пол. Третья дырка «до 28 лет», все, кто старше, падали на пол. И вот из этой пачки все упали на пол, кроме меня.

— Страшно было? Все-таки из Ташкента в Москву, серьезная организация.

— Страшно было, когда получил задание: написать статью за подписью первого секретаря ЦК ВЛКСМ Евгения Михайловича Тяжельникова в «Военно-исторический журнал». Тема была что-то вроде «Влияние комсомола на стратегию битвы при Курской дуге». У меня близко не было никакого понятия о предмете, кроме каких-то элементарных вещей из школьной программы. Но я все-таки написал. И статью даже очень высоко оценили. Причем Тяжельников — доктор наук, нужно было соответствовать. Надо отдать ему должное: гонорар получил я.

— Комсомол был в то время кузницей кадров для будущей постперестроечной России. Но вы и оттуда довольно быстро ушли. Что опять случилось?

— Вы не поверите, но снова рекомендация. Работала у нас Ирина Михайловна Червакова, которая раньше была секретарем горкома комсомола в Норильске. И она тоже выросла в среде политических зэков, которые туда приехали и там осели. Вообще Норильск был городом, куда рвалась интеллигенция, потому что обретала там уникальную аудиторию: туда приезжали Окуджава, Высоцкий, Галич и многие другие. Ирина была совершенно уникальным человеком. Ей предложили стать заместителем главного редактора в молодежной редакции телевидения, где ее все обожали, потому что она уже много лет проработала в ЦК и курировала именно это направление. Все прекрасно знали, что она честный и очень порядочный человек, который никогда не подставит, всегда будет отстаивать своих. Но она вдруг поняла, что не может постоянно идти на сделки с совестью. И приняла решение, которое всех повергло в шок. Ирина сказала, что бросает ЦК комсомола и уезжает в город Лесосибирск Красноярского края работать в детском доме. Можете себе представить: взяла своего маленького сына Мишу и уехала со всех комсомольских пайков и квартир в Сибирь! Потом она написала об этом повесть, которую напечатал журнал «Новый мир». А тогда все были в шоке. И вместо себя Червакова порекомендовала меня.

— Снова вас? Но почему? Вы ведь всего год как приехали?

— А пойдемте, я вам покажу. (Встает и решительно отправляется в коридор, где висят фотографии прежних лет.) Вот видите, как глаз горит? Это в студии молодежной редакции, тут же все понятно. Я всегда горел работой. Я лет до пятидесяти не умел ходить. Я бегал. По коридорам, с этажа на этаж. Для меня сесть в лифт было невыносимо — стоять, ждать, когда он подойдет, да еще будет останавливаться на каждом этаже. Я бежал по лестнице на двенадцатый этаж и прибегал раньше, чем лифт...

Так я попал в молодежную редакцию. Это было поворотным пунктом судьбы, потому что я оказался в уникальном коллективе. Там был удивительный главный редактор Валерий Александрович Иванов, про которого тогдашний руководитель Центрального телевидения Энвер Мамедов, который вообще отличался меткостью характеристик, говорил: «Главный редактор с глазами кормящей матери».

— Почему?

— Такие вот там были нравы. К примеру, если идет эфир, а главный редактор его не смотрит, его просто больше нет. Можно посмотреть программу до эфира, конечно. Но это не в счет, потому что эфир — это огромный праздник или огромная трагедия. И если ты не позвонил ведущему эфира после выхода программы — во сколько бы она ни выходила — это могло кончиться самоубийством. Я нисколько не преувеличиваю — случай был: женщина выбросилась из окна, потому что ей сказали, что она бездарность. Но в нашей редакции бездарностей не было. Было немало людей с не вполне нормальной психикой. Поэтому не позвонить после эфира было невозможно. А если ты, к примеру, звонишь в час ночи, а автор программы какая-нибудь экзальтированная женщина среднего возраста, то понимаешь: если ей сейчас сказать, что ты чем-то недоволен, может быть что угодно. Вот так серьезно люди относились к тому, что они делали.

Конечно, с одной стороны, это самовлюбленность и вера в свою гениальность. А с другой стороны — это преданность профессии и любовь к телевидению. Поэтому нужно было звонить и говорить: «Боже мой, я был потрясен, когда на шестой минуте увидел…», «Это гениально!», «Это новое слово на телевидении!» Потом на летучке уже можно было сменить тональность, потому что коллегам твоя гениальность безразлична. Особенно любил покритиковать, будучи обозревателем, Анатолий Григорьевич Лысенко. Сейчас он считается «дедушкой отечественного телевидения», а тогда его — энциклопедиста и фантазера — звали просто Толятка. У всех были клички.

— А у вас?

— Меня звали Усатый-полосатый.

— Это почему?

— Потому что когда я в первый день пошел на работу в молодежную редакцию телевидения и меня должны были представлять коллективу, я подошел к своему гардеробу, в котором висело два костюма, и выбрал самый красивый. А он был в оранжевую и черную полоску — очень напоминал узбекский халат. Я купил его в Ташкенте, когда в ЦК комсомола еще собирался. Со вкусом у меня тогда было не очень. Считал, что красивое — это то, что яркое. Вот и выбрал самый вызывающий костюм и гордо в нем ходил. А потом меня еще называли СЭМ — Сагалаев Эдуард Михайлович. Сейчас так мою собаку зовут.

— И как вас приняли в костюме?

— Когда меня представляли редакции, конечно, в глазах были скепсис и смех. И не только из-за костюма. Я ведь пришел руководить этой редакцией, будучи самым молодым среди ее сотрудников. Еще и из ЦК комсомола. Сами понимаете, мало кто ко мне отнесся благосклонно. В один из первых дней вообще казус случился. Я пошел посмотреть съемки. В этот момент шел монтаж декораций — кажется, это была программа Владимира Яковлевича Ворошилова «А ну-ка, парни!». Захожу, никто на меня внимания не обращает. Стою смотрю, что происходит, мне интересно: устанавливают камеры, расставляют свет. И вдруг подходит седой, очень раздраженный человек импозантной внешности и говорит: «А ты чего стоишь?» Я обмер, не знаю, что ему ответить. И он мне показывает: «Вот стул, бери и пошел вон туда». Это был Ворошилов. Потом мы много смеялись.