Выкупленная жизнь (СИ) - Лавру Натали

Ушла я от Ярослава ни с чем. Непонятно было, как подействует транквилизатор, если вколоть его. Все эти беспочвенные домыслы… Такое чувство, что Ярослав просто боялся создавать нечто настолько серьёзное и значимое. Надо было что-то делать.

Я решила, что в каждый свой приезд в Москву буду наведываться к Ярославу и давить на него, чтобы добиться хоть каких-то действий. Также нужно было взять у Дилана кровь на анализ, возможно, это поможет разработке антигена продвинуться дальше.

Я прилетела в Краснодар ночью. Ключи от квартиры Дилана были в сумке, при мне. Как только я вошла в дверь, меня обуял страх. Как жить здесь — одной? Раньше мы с Диланом свободно могли находиться далеко друг от друга, но я знала, что он скоро вернётся, что мы помиримся или снова поругаемся. А теперь ничего не было ясно. Теперь мы были обречены проводить вместе лишь один день в месяц. В душе поселилось волнующее чувство, что нужно скорее искать выход из этого тупика.

«Средство есть, его просто нужно найти…» — внушала себе я.

Несмотря на недоверчивое отношение к колдунам и ведьмакам, я решила, что попробую хоть что-то выяснить у них.

Встала я уже днём. В холодильнике нашла заплесневевшие продукты и тут же выкинула их. Из еды нашлись только порционные пакетики риса, я сварила один, его и съела.

Моё внимание привлек конверт на столе Дилана, некоторое время я стояла, боясь прикоснуться к его вещам. Но конверт оказался адресован мне. В нём была пластиковая карта, пароль к ней и записка: «На случай, если…».

«Мне кажется, я начинаю себя ненавидеть…» — пробормотала я себе под нос.

Собирая некоторые вещи, чтобы увезти их в деревню, я поняла, что забыла кое-что сделать: встать на учёт по беременности. Пришлось отсрочить встречу с Диланом ещё на пять дней и пройти все стандартные процедуры.

На приёме меня пожурили, что поздно встала на учёт, но на УЗИ сказали, что беременность протекает хорошо и что предположительно это мальчик. Впервые я ощутила присутствие внутри меня живого человека, настоящего, а не воображаемого.

Кроме как ходить по врачам и сдавать анализы, мне было нечего делать, я слонялась по квартире и каждая вещь напоминала мне о событиях, которые уже остались в прошлом. Не сказать, что мы с Диланом жили дружно и хорошо, но мне казалось, что всё самое страшное мы уже пережили. Тут мне на глаза бросилось размытое коричневое пятно на обоях, которое вот уже полтора года как было оставлено мной. Засохшая чужая кровь. Когда-то давно я забыла его оттереть, и оно так и осталось на стене, напоминая о монстре, живущем во мне.

И тут меня осенило: не согласись я когда-то давно работать танцовщицей в клубе, никто бы не попытался меня изнасиловать и не был бы убит мной, Дилан с мамой не укололи бы меня транквилизатором, я бы не обнаружила дорогу в Верхний Волчок на обрыве, Захар никогда не встретил бы меня и Василич не оказался бы повешенным. Всё бы случилось не так: Филин до сих пор был бы жив, а война шла без меня. Возможно, волков истребили бы охотники, а может, наоборот… Столько всего из-за каких-то танцев.

Давно не танцевала…

«Дилан, я готова никогда больше не танцевать и во всём слушаться тебя, лишь бы ты вернулся ко мне таким, как раньше…» — говорила в пустоту я.

Вот такая сломленная жизнью девочка. Я слонялась по квартире, даже не пытаясь подавить в себе истерику, мысленно просила прощения у Дилана и забирала все сказанные в запале самонадеянности слова. Да, я стала главным кошмаром в жизни своего самого дорогого человека. И кошмаром для себя самой. Эти глупые обещания…

Перед отъездом в деревню мне пришлось поговорить с Владимиром Александровичем, причём уже не по телефону, а вживую и у него дома. Со мной обошлись резко и предельно конкретно; речь шла о будущем ребёнке: они будут его любить и принимать участие в его воспитании, но о хорошем отношении ко мне и речи быть не может, я раз и навсегда вычеркнута из списка их родственников. Мать Дилана, Лидия Николаевна, тоже присутствовала при разговоре, но не участвовала в нём и ни разу даже не посмотрела на меня, а просто сидела с таким лицом, как будто её оскорбили до глубины души.

В конце концов, я с высоко поднятой головой выдержала весь негатив, вылитый на меня, и встала, чтобы уйти. Уже когда я подошла к дверям, мне передали конверт с деньгами. Ужасно не хотелось их брать, но, вспомнив, что об этом просил отца Дилан, я взяла.

Теперь, наконец, можно было отправляться в Нижний Волчок. 26 августа. Я успевала ещё несколько дней побыть с мужем и ни о чём не думать. Я прихватила кое-что из его вещей, подумала, что пригодится.

Мне казалось, что я нахожусь не совсем в сознании, всё вокруг виделось ватным, как в компьютерной игре или сне. Похоже, для организма было слишком большим стрессом — осознавать, что всё это происходит на самом деле, здесь и сейчас. Временами я ловила себя на том, что проваливаюсь в забытье прямо на ходу и не могу вспомнить ни одной мысли, как будто несколько часов меня просто не существовало.

Я приехала в деревню уже вечером. На вокзале застала маму, она как раз заканчивала смену. Я подождала её, и мы вместе пошли домой. Мама бурно обрадовалась мне и начала выспрашивать новости. В основном я рассказывала про поездку, что в Австрии очень красиво, одним словом: Европа (но дома лучше); а ещё — про УЗИ, что предположительно у меня родится мальчик. Мама расчувствовалась, смахнула со щеки слезинку и тут же пошутила, что скоро ей становиться бабушкой.

Дома никого не оказалось, и здесь меня поджидали очередные новости: Захар устроился на работу в рабочую бригаду по строительству бревенчатых домов, как и хотел. Мама сказала, что он не появлялся уже двое суток. Что ж, это хорошо. Теперь за него можно было не бояться.

Света пришла, когда мы пили чай на кухне. Что-то в ней поменялось, она стала более открытая, улыбчивая. Однако мама смотрела на неё с тревогой. Мы старались не говорить на щекотливые темы, обсуждали в основном, какие хлопоты предстоят в связи с рождением ребёнка.

Идти в Верхний Волчок было уже поздно, но я ещё с вечера предупредила маму со Светой, что пару-тройку дней проведу с Диланом.

Ночью снова не спалось, чувство вины и тревоги пожирало меня изнутри. Я уже не обращала внимания на сны, как раньше, или, может, они мне вовсе перестали сниться.

Из памяти стёрлась половина того, чем я занималась все эти дни. Осталось лишь ощущение потерянности и тёплых заботливых рук мамы.

Начались дожди. Небо затянуло напрочь. В ближайшие пару дней солнца нечего было ждать. Разумеется, уговорить меня остаться никто не смог, рано утром я села на велосипед и поехала по лужам в Верхний Волчок.

На этот раз я шагнула в обрыв сама, чтобы не свалиться с велосипеда. Теперь, когда моё положение стало заметным, я постоянно думала о том, чтобы двигаться как можно более осторожно.

В бывшей охотничьей деревне стоял ливень такой силы, что вся каменистая земля превратилась в один большой водоём, в воронках образовались маленькие прудики. Перепрыгивать с камня на камень было бесполезно, поэтому я шлёпала по воде без разбору.

Велосипед пришлось поставить в комнату, а одежду — снять с себя и разложить на столе, чтобы высохла к моему возвращению. По телу пробежала дрожь: холодно; я закуталась в попахивающее мышами и дымом одеяло.

Уже наступил день, а я всё смотрела в окно, ждала, что дождь утихнет, но он и не думал переставать. Я решила, что в шкуре волка мне будет всё равно, дождь или не дождь, и перекинулась.

Дилана пришлось звать долго. Встретились мы уже в темноте. Он не стал прогонять меня, но чем дольше я оставалась в волчьей шкуре, тем меньше соображала, кто я и какой сейчас день, словно другой жизни не существовало, словно мы не люди. Смутно помню, что мы встретили в лесу других волков, что они вместе охотились, а я не участвовала. Помню густой запах крови матёрого вепря.

Ночью я проснулась от холода в человеческом теле, но превратиться обратно в волка никак не удавалось. Отупение, пока я вспоминала, кто я и что к чему, привело к сильному ознобу, зуб не попадал на зуб.