Сад и канал - Андрей Столяров

Что-то взвизгнувшее пронеслось у меня над головой.

— Ложи-ись!.. — закричал я.

А поскольку жена, прижимая к себе обоих Близнецов, как испуганная гусыня, лишь оглядывалась и переминалась, то я силой повалил на пыльный асфальт всех троих и держал их, придавливая, чтобы они не вздумали подниматься. К счастью, болото сюда не доходило. Лежать было можно. Место взрыва частично огородил застрявший трамвай. Больше всего я боялся, что нас растопчут. И поэтому непрерывно повторял: Ложись!.. Ложи-ись!.. — Но, по-моему, на меня никто не обращал внимания. Гомон стоял в липком воздухе. Царила жуткая паника. Люди сталкивались — не зная, куда бежать. Рослая, спортивного вида девица, будто ящерица вынырнувшая из-под ног, очень резко приподнялась на локтях и нехорошим тоном сказала:

— Мужик, пропусти…

Глаза у нее были совершенно безумные. Лоб — наморщен. В это время ударил второй «чемодан». И попал, по всей вероятности, в самую середину Канала, потому что раздался тяжелый и смачный чавк, а затем наступила тишина — протяженностью, как мне показалось, не меньше жизни — заложило уши, крепким невидимым обручем сдавило голову — я заметил накрашенные губы девицы, замершие на полуслове, вероятно, протикало в диком томлении секунд двадцать пять, и только после этого разразился еще один мощный чавк, и сырые ошметки тины застучали по кочкам.

— Бежим!.. — выдохнул я.

Жена по-прежнему ничего не соображала. Я силком, точно ватную куклу, поставил ее и, подхватив немного заторможенных Близнецов, будто трактор, попер их по направлению к перекрестку. Двигаться было чрезвычайно тяжело, мешали тела, лежащие в разнообразных позах, кое-кто уже начинал шевелиться, но я надеялся, что нам все-таки удастся проскочить. Мельком я оглянулся на окна нашей квартиры. Все три окна были распахнуты — тихий ленивый ветер шевелил занавески, а за тюлевой невесомостью их угадывалась некая чернота. И в этой черноте из динамика невыключенного репродуктора, словно заколачивая в сознание тупые длинные гвозди, мерно и безостановочно стучал метроном.

У меня защемило сердце. Потому что мне не хотелось — уходить навсегда.

— Где рюкзак с теплыми вещами? — спросила очнувшаяся жена.

Я даже вздрогнул. Рюкзака, разумеется, не было. Я, наверное, сбросил его, когда начался обстрел. Да, конечно, шевельнулись смутные воспоминания, как я, низко присев, отдираю с себя неудобные узкие лямки. Значит, рюкзак пропал. Возвращаться за ним не имело никакого смысла. Я догадывался, что обстрел ведется по площадям, то есть, ровно и методично накрывается район за районом. Два снаряда, упавших поблизости друг от друга, это — предел. Надо было воспользоваться образовавшейся паузой.

— Быстрее, быстрее! — сказал я.

Пока все лежат, я намеревался пересечь пробку, образовавшуюся на перекрестке. Я не видел, что именно там происходило, но я видел беспорядочное обширное скопление машин и людей, и какие-то странные нахохлившиеся фигуры в плащах — маячащие надо всеми.

Времени у нас совсем не было. Если верить слухам, то немецкие танки уже прорвали последний рубеж — выйдя клиньями куда-то к больнице Фореля. Продовольственный склад за Обводным каналом продолжал гореть. Были сходу захвачены Пушкин и Гатчина. Разворачивалось сражение в районе Пулковских высот.

Там, по-видимому, были сосредоточены главные силы. Вероятно, была перерезана дорога на Мгу. Говорили, что передовые подразделения вермахта появились в Ульянке. Те войска, которые были там расположены, не сумели их задержать и сейчас — разбитые, в панике — откатываются по проспекту Стачек. То есть, в нашем распоряжении оставалось не более двух часов. К сожалению, я совершенно не помнил подробностей. Кажется тогда, непосредственно в сорок первом году, весь июль происходили упорные и кровопролитные бои под Лугой, и кольцо блокады затягивалось в течение долгих недель: часть гражданского населения действительно успела эвакуироваться. Тоже, впрочем, какая-то небольшая часть. Но теперь, разумеется, все могло быть иначе. «Ретроспекция» как залповый выброс могла развернуться за пару часов. И меня мало утешало, что весь город скоро будет усеян «мумиями» — потому что до этого времени еще следовало дожить.

А дожить было трудно. Не я один оказался такой сообразительный. Многие, видимо, поняли, что появляется шанс прорваться вперед. Толпа нарастала с каждой секундой. Наше продвижение замедлилось. Невысокий солдат с азиатскими чертами лица, без пилотки, в расстегнутой до пупа гимнастерке очень цепко схватил меня за руку и сказал:

— Послушай, товарыш… Товариш, подожди!.. Скажи, пожалюста, как отсюда пройти на Выборгский сторону?.. Что за черт такой, кого ни спросишь, никто не знает!..

Он придерживал меня за локоть и шагал нога в ногу, от него совершенно явственно исходил крепкий запах вина, а раскосые смуглые скулы обметаны были небритостью. Чрезвычайно коротко я объяснил ему, как пройти, а потом, не удержавшись, спросил, забыв осторожность:

— Почему вы не в своей части?.. Что, собственно, происходит?..

Наверное, этот вопрос ему задавали не в первый раз, потому что солдат, будто кошка, невероятно ощерился — и отпрыгнул, присев на полусогнутых кривоватых ногах.

— А где мой част, скажи!.. — крикнул он. — Ты мне скажи, я туда пойду!.. Умный, да? Все понимаешь?.. Ну скажи мне, скажи мне тогда, где мой част?..

Кажется, он выкрикивал что-то еще. Но густеющая толпа напирала, и его заслоняли. Кто-то очень начальственно бросил ему: Помолчи!.. — Я — молчу, молчу, — ответил солдат. — Я всю жизнь молчу и буду молчать. Тут же — как будто шлепнулось что-то мягкое. И донесся протяжный болезненный хриплый стон. Раздалось: Он — с ножом!.. Боже мой!.. Помогите!.. Милиция!.. — Яростная возня закипела примерно метрах в трех от меня. Шарахнулись оттуда ошеломленные помятые люди.

И вдруг многоголосый вопль прорезался вдоль всей улицы. Было такое впечатление, что кричат даже камни. В одну минуту все дико перемешалось. Напирающая волна швырнула нас прямо на перекресток. Затор там был довольно удручающий. Столкнулись два трехтонных грузовика. Лобовые стекла у обоих вылетели, радиаторы были перекорежены. Между ними, расплющившись, умудрился застрять «Москвич» допотопного образца. Удивительно похожий на «Москвич» Лени Курица. Даже цвет у них в значительной мере совпадал. Присутствовала милиция, наверное, сотрудники ГАИ. Все кошмарно орали, теснили друг друга. Почему-то не пропускали никого на противоположную сторону. Поддаваясь общему настроению, заревели Близнецы. И жена затряслась в состоянии, близком к истерике.

А я сам, наконец, разглядел эти странные нахохлившиеся фигуры в коротких плащах. Шесть одетых по-средневековому всадников выезжали на перекресток. Разноцветные тяжелые копья колыхались у них в руках, и блестели на солнце начищенные кольчуги. Как кузнечик, танцевал перед ними тщедушный милиционер — тыча щепочкой пистолета в фырчащие конские морды.