Феномен Табачковой - Светлана Ягупова

На белый ватман легли зеленые веточки аспарагуса, кружевные, будто изморозь на стекле. Сюда же угодил и аляповатый сервиз. Но на девственно белом фоне, да еще рядышком с хрупкой хрустальной вазой, такой изящной и печальной, он выглядел ничтожеством, несмотря на свой важный вид.

Когда в доме не осталось ни одной более-менее интересной вещи, которая не попала на ватман, села перед старинным зеркалом и принялась писать автопортрет. Едва сделала несколько штрихов, как пришла Зинаида Яковлевна Черноморец с громадной дорожной сумкой, застегнутой на молнию. В сумке что-то шебуршало, царапалось, а лицо Черноморец выражало предчувствие приятного сюрприза. Она осторожно поставила сумку перед Табачковой и со словами «Отныне кончается твое одиночество!» щедрым жестом рванула змейку. Из сумки вывалился бежевый кот с черной мордой, черными лапами и черным хвостом. Он издал совсем не кошачий звук, то ли каркнул, то ли скрипнул, как ржавая дверь, сверкнул голубым глазом и с ходу очутился не серванте. Анна Матвеевна в ужасе бросилась к хрустальной вазе, спрятала ее за стекло.

— Сиамский, — торжественно объявила Черноморец. — Красавец-то какой, а?

— Господи, страшила несусветная, — прошептала она. — Откуда?

— У соседа своего, бухгалтера Мимолюбова выклянчила. Для тебя. Нет, если не нравится, я найду, куда его пристроить, — обиделась Зинаида Яковлевна, не находя в лице подруги ожидаемой радости.

Анна Матвеевна догадалась, что Черноморец лукавит. Скорой всего, Мимолюбов охотно расстался с этим чудовищем. Подозрения укрепились, когда подруга сообщила:

— Зверь — отличный! Единственный недостаток — любит жрать бумагу. Мимолюбов грешит поэзией, так кот бумаги его потрошит. Тот напишет стишок, отвернется, кот — цап! — и сожрет написанное.

Такая расправа со стихами неизвестного ей бухгалтера показалась Табачковой забавной и вызвала к зверьку симпатию. Кот уже не казался ей страшным. Нет, он был очень мил. Правда, она с опаской поглядывала на цветы и аквариум. Черноморец поняла ее тревогу и успокоила, что кот не дурак, в воду за рыбой лезть не станет. И цветы лопать не будет — у него во дворе растет своя трава.

— Это что же, прогуливать его надо? — всполошилась Анна Матвеевна.

— А ты думала! Смотри какая шкурка — настоящая норочка! Охотятся за такими котами, по пятьдесят рэ за шкуру берут, а за живого на рынке четвертную. Да, Мимолюбов тут инструкцию приложил, — она полезла в сумку. — Вот. «Кот сиамский по имени Профессор (в просторечии Прошка) Питается гоголем-моголем, жареными кабачками и свежим хеком без головы. После трех дней голодовки ест все, что угодно, даже домашние тапочки. Не кусается, не царапается. Правда, ночью, бывает, храпит, как мужик, или лазает по коврам и занавескам, цепляется крючком хвоста за теплобатарею, висит вниз головой. Когтем может открыть ящик и распотрошить его содержимое. В остальном — умное, приличное животное. Все недостатки восполняются собачьей преданностью и ласковым нравом». Говорят, их можно научить разговаривать, — закончила от себя Черноморец.

Анна Матвеевна сидела, не шелохнувшись. Хотела было вскочить и закричать, что ей не нужно такое чудовище, которое лазает по занавескам и шкафам, храпит, как мужик, да еще питается гоголем-моголем, но была так поражена откровенностью Мимолюбова, тем, что не утаил ни одну из котовских способностей, что не могла и слова вымолвить. Тут Прошка вскочил ей на колени и выразительно заглянул в глаза.

— Совсем по-человечьи! — восхитилась она. В замешательстве погладила левую бровь. Животное, видать, и впрямь необыкновенное. После некоторого раздумья кивнула: — Ладно, оставляй.

Вопреки инструкции кот оказался спокойным и ленивым Ничего страшного не вытворял, и Анна Матвеевна посчитала инструкцию поэтическим вымыслом бухгалтера. Правда, на полировке четко отпечатывались следы кошачьих лап, и поначалу это раздражало — приходилось ежеминутно вытирать их. «Так тебе и надо. Не было бабе хлопот, купила порося», — ворчала она, убирая за котом. Но человек ко всему привыкает, и очень скоро ей уже казалось, что Прошка был у нее всегда.

Кот оказался идеальным собеседником, с ним можно было говорить о чем угодно. Он сидел, слушал, лениво щуря голубые глаза, и как бы в знак понимания поводил ушами. Все-таки ом был не таким, как обычные коты. Выяснилось, что он подвержен простудным заболеваниям, и когда чихал, создавалась иллюзия, будто в доме больной ребенок. Бывало, среди ночи ему вздумывалось заводить жутким некошачьим басом призывную серенаду, она тянулась к нему в темноте, чтобы погладить, но тут же отдергивала руку зеленые искры так и сыпались с его шерстки.

Страдая от одиночества, кот часами просиживал у зеркала, изучая и обнюхивая свое отражение. И она решила выводите его на прогулку.

Чтобы Профессор не сбежал, сшила ему тряпичную упряжку, но на свободе в него вселялся бес: он рвался побегать, полазить по деревьям. Мешал поводок. Тогда она проявила изобретательность, привязав к ошейнику толстую леску рыбацкого спиннинга. Теперь Профессор мог бежать куда угодно спиннинг легко разматывался, а накручивая леску на катушку, можно было вернуть кота назад.

Прогулки с Прошкой, кроме неловкости, приносили и удовольствие. Редко кто проходил мимо ее питомца равнодушно Все норовили коснуться его густой ровной шерстки, восхищались голубизной его глаз и рассказывали всякие небылицы об этой заморской породе, завезенной в страну знаменитым кукольником Образцовым; у кого-то подобный кот ловил в ставке рыбу, кто-то научил своего говорить «мама». Слушая эти россказни, Анна Матвеевна дивилась потребности человеческой в чуде и не спускала с Прошки глаз.

Благодаря коту поняла, насколько относительны представления человека о красоте. Одни находили Профессора ужасным, другие великолепным. Ей же он казался то прекрасным чудовищем, то чудовищно прекрасным. Не уставая, рассказывала она соседям о его повадках, развенчивая миф о злобности сиамской породы, и знакомила с его меню: гоголь-моголь, жареные кабачки и свежий хек без головы.

После каждой прогулки Профессора нужно было Долго расчесывать, рыться в его шерстке, отыскивая блох. И это занятие не раздражало, даже нравилось, успокаивало.

Потом пристрастилась к рисованию его Написала с кота десятки этюдов. Он был изображен в разных позах, в разные минуты своей кошачьей жизни; за едой, нюхающим цветочки, висящим вниз головой на планке теплобатареи, спящим на спине, играющим в мяч, сидящим на дереве, у аквариума с рыбками, в ванной, крадущимся за голубем.

— Невольник ты мой усатый, — мучилась она, наблюдая, как Профессор рвется на волю, где его подстерегали тысячи опасностей.