УЛЫБКА ДЖУГДЖУРА - ВЛАДИМИР КЛИПЕЛЬ

– А может, пока лепешки без нас не доели, вернуться?

– Нет, нет. Жми! – дружно ответили мы.

Напротив кирпичного завода стояли бензовозы и прицеп с грузом. Водитель мощного КрАЗа предложил мне ехать в его кабине, а то на «Урале» буду мокрый по пояс. Я согласился. Впереди пошла машина Анатолия, за ней КрАЗ. Ехали медленно, чтоб не оставлять трактора, который тащил за собой огромный и тяжело нагруженный прицеп. В реке воды прибавилось, и от «Урала» порой виднелась только верхушка кабины и цистерна, будто бы плывущая по воде. Оглядываясь, я видел на воде воз, сидящего наверху сварщика Мишу в широкополой шляпе. Трактора не было видно совсем. Казалось, Валентин идет по грудь в воде. Стоит воз или идет, разобрать было трудно. Только синий дымок указывал, что трактор не заглох, работает. Караван в полном смысле плыл по реке, лишь иногда выходя на отмели.

В одном месте трактор засел посреди реки. Под ним оказалась мелкая галька, колеса воза прорезали ее, и прицеп осел на один бок, вот-вот готовый завалиться.

– Придется выручать, – сказал Виктор и развернул машину, чтоб подъехать к засевшему трактору.

Шофер Виктор Андреевич Зубков приехал на Дальний Восток из Минска да и засел тут. Два года он проработал на рыбалке в Аяне, потом это ему надоело и он перебрался в Находку. Оттуда его, как человека знакомого со спецификой Севера, перетащили в «Приморзолото», в старательскую артель. Небольшого роста, худощавый, с острым лицом, он отличался от других спокойствием, невозмутимостью, словно бы все, что ни происходит, вовсе к нему не относится. Был он в сером старом плаще, накинутом поверх лыжного костюма, в резиновых сапогах и без шапки. Спутанные густые русые волосы падали ему на лоб.

Прицеп надо было срочно выручать, потому что его могло быстро замыть в гальку, и тогда никакой силой его оттуда не вырвать. Подъехал на «Урале» и Анатолий.

– Куда тебя к черту понесло, – закричал он трактористу. – Видел же, где мы объезжали, туда и надо было держать…

Началась обычная в таких случаях перебранка, от которой дело, как правило, не двигается. Валентин сыпанул матерками. Только Виктор оставался спокойным, не реагируя на крики, хотя даже Миша на возу беспокоился, как бы ему не пришлось добираться до берега вплавь, если воз накренится и с него посыплются ящики.

Подъехав к прицепу вплотную, он сказал, чтоб Михаил закреплял буксирный трос и подавал к его машине. Удалось это сделать не скоро, с большими потугами, потому что петля толстого троса не лезла на буксирный крюк. Наконец кое-как с буксиром сладили, и КрАЗ начал пятиться. Медленно и неуклонно он тащил за собой прицеп. Канат натянулся струной, и следом пополз трактор. Скоро все три машины были на берегу, и водители начали совещаться, что делать дальше.

– Не поеду, – решительно заявил Валентин. – Утоплю трактор, мне Туманов спасибо не скажет.

Опустившись на землю, он сбросил с себя резиновую робу и начал выкручивать одежду. Он был мокрый до нитки, потому что вел трактор по грудь в воде, да еще сверху поливало.

– Что мне, жизнь надоела? Пусть немного вода спадет, тогда и поедем.

– Чего ты боишься, мы тебя вытащим. Осталось одно самое глубокое место, а там ты и без нас пройдешь,- уговаривал его Анатолий. – Поехали?

– Сказал – не поеду, – стоял на своем Валентин. Обернувшись к нам курносым лицом, он сверкнул белозубой улыбкой и сказал: – Есть три варианта: поедешь сегодня – отругают, скажут, почему вчера не приехал, поедешь завтра – отругают, почему поздно приехал, поедешь да засядешь или утопишь трактор – скажут, зачем ехал, подождать не мог,- пока вода сойдет. Вот тут и соображай, как лучше! – Он покрутил пальцем у виска. – Поэтому загораем до завтра, и никаких гвоздей!

Шоферы могли на своих машинах проехать, но им нельзя было оставлять тракториста, и волей-неволей приходилось его ждать. Заставить его они не имели права: ехать по горло в ледяной воде он не обязан, и никакими правилами такая езда не предусматривалась. Для всех был лишь один закон: собственная совесть, а трактористу было много труднее, чем им в кабинах. Поэтому без лишних слов Анатолий полез на бензобак и стал сбрасывать оттуда из ящика консервы, а Виктор принялся за костер. Шел третий час дня, пора было подкрепиться. Хлеба ни крошки, только консервы и чай, но в тайге и это хорошо.

Потом мы допоздна сидели у костра, и Валентин потешал нас разными историями из своей богатой приключениями жизни.

В молодости он жил в Ленинграде, учился там в Нахимовском училище, а потом жизнь начала бросать его по разным медвежьим углам. Четырнадцать лет он работает по геологическим партиям, водит тракторы по бездорожью, зимой и летом, да все не насытится таежной романтикой. Рассказывать он умел, и мы не раз хохотали до того, что не могли встать, и катались по земле, держась за животы, до слез и потери голоса. Возможно, что такому веселью способствовала и обстановка, в которой мы находились, а в другой, может, лишь улыбнулись бы. Здесь мы были как Робинзоны, закинутые судьбой на берег таежной речки. Она шумит у наших ног, костер бросает ввысь искры, и темные безмолвные горы слушают ночные шорохи. В небе зажигались крупные, дрожащие от холода звезды, и по низинам пал туман: мы чувствовали спинами его влажное дыхание.

Я предложил развести костер побольше, чтоб потом раскидать головешки и лечь на горячую гальку, настелив под бок веток. Анатолий и Виктор сказали, что будут ночевать в кабинах, а остальные начали деятельно отыскивать в темноте сушины и ломать ветки. Когда костер прогорел, мы улеглись и сверху от росы укрылись моей палаткой. Горячо запахло листвой, ветками ольхи и лиственничным хвойным духом. Под бок Михаилу досталось самое горячее место посередине, и он кряхтел, ворочался с боку на бок. Я смотрел на звезды и думал, что мне здорово повезло в жизни: уцелел в войне, многое повидал и всюду побывал. Месяц назад смотрел, как гаснут зори над Черным морем, не прошло и недели, как был на Джугджуре, а теперь ночую на берегу таежной реки. И, жив буду, еще много где побываю, чтоб рассказать об этом людям. Я чувствовал себя полпредом тех, кто обречен на безвыездную городскую жизнь в силу службы, плохого здоровья или по собственной воле, не находя сил совладать с сутолокой жизни.

Сырой туман запеленал землю, закрыл звездное небо, напоил влагой воздух. Дремал лес, роняя с широких листьев росные капли, плескались среди камешков заблудившиеся и отбившиеся от стремнины струйки, река несла в море воду, поддерживая вечный круговорот жизни.

Водители машин продрогли и поднялись чуть свет, начали жечь костер. А потом, когда мы встали, Анатолий лег на теплую землю и уснул, всунув руки в рукава телогрейки и положив голову на валежину. Лицо было серое, словно испитое, с каким-то детским беспомощным выражением, и он походил на большого длинноногого ребенка, слабого и измученного, и на пего было жалко смотреть. Виктор дремал сидя, по временам открывая покрасневшие, воспаленные от дыма глаза.