Мэрилин Монро - Дональд Спото

В такие дни Норму Джин часто брали в Китайский театр Граумана, где, как запомнилось девочке, она «пыталась вставить свою ступню в отпечатавшиеся следы подошв, но мои школьные башмаки были слишком велики для узеньких шпилек на высоком каблуке, которые служили обувью актрисам. Потом я померила свою руку по сравнению с их ладонями, однако здесь моя казалась слишком маленькой — в общем, все это очень обескураживало и расхолаживало!».

Тем не менее с такой учительницей, как Грейс, обескураженность Нормы Джин не могла длиться долго. Девочку часто брали в парикмахерский салон, где Грейс с беспокойством приглядывалась к тому, как Норме Джин пытались добавить очарования, поспешно накручивая ее волосы на бигуди и укладывая их с помощью щеток и плойки. Иногда в кафе или в кинотеатре девочку вели в дамский туалет и показывали правильную технику нанесения пудры на лицо или помады на губы; карандаш для подведения глаз и одеколон завершали маленько представление, которое проходящие мимо дамы могли посчитать несколько странным и преждевременным демонстрированием взрослости. «Если говорить про косметику, то в Грейс было что-то от фокусницы, — вспоминает Элинор Годдард, — и она обожала мучить нас самыми разными советами насчет макияжа».

В 1935 году в Голливуде состоялись премьеры двух фильмов с Джин Харлоу: «Китайские моря»[50]и «Его золотая рыбка», — и Грейс укрепилась в убеждении, что Норма пойдет по следам Харлоу, которая смотрелась на экране необычайным созданием, ослепительной звездой черно-белых фильмов, женщиной с платиновыми волосами, одетой в чисто-белые, переливающиеся наряды и — если только это было возможно — передвигающейся среди белых декораций и белого реквизита. Грейс после просмотра в 1935 и 1936 годах нескольких кинофильмов с Джин Харлоу сама перекрасилась в блондинку, и ее можно было теперь увидеть исключительно во всем белом; для Нормы Джин она тоже покупала белую одежду и даже размышляла над тем, не обесцветить ли девочке волосы перекисью водорода до платинового цвета, но благоразумие» отказалась от этой идеи: сиротский приют наверняка не был бы в восторге от подобной метаморфозы у своей десятилетней воспитанницы. Как в то время сообщала солидная «Нью-Йорк таймс», именно вслед за Харлоу и благодаря ей платиновые блондинки «начали появляться везде — среди актрис, танцовщиц, статисток и блюзовых певичек... а также в метро, на улицах и в зрительных залах театров».

«Раз за разом Грейс трогала родинку на моем носу, — рассказала многие годы спустя Норма Джин. — "Моя дорогая, ты — идеал, за исключением этого малюсенького бугорка, — говорила Грейс. — Но когда-нибудь ты станешь законченным совершенством, как Джин Харлоу". Однако я знала, что, невзирая на любые усилия, мне никогда не бывать совершенством, потому что это не дано никому, и пусть лучше меня оставят в покое». Когда Грейс смотрела на девочку, перед ее мысленным взором стояла молодая Харлоу, и она говорила о своем видении Норме Джин (которая потом повторяла его друзьям настолько часто, что оно стало у нее чуть ли не манией). У обеих были голубые глаза и слегка скошенный подбородок (что «может явиться и достоинством» — сказала Грейс); цвет волос можно было соответствующим образом изменить. Такая ранняя подготовка и настоятельные уговоры следовать образу великой кинозвезды как эталону, разумеется, оказывали воздействие на ребенка с неясной самоидентификацией, на девочку, которой недоставало нормальной семейной жизни и которая — чтобы удовлетворить столь многочисленных и столь непохожих женщин, игравших роль ее матери, — была вынуждена подчиняться самым различным эталонам, навязываемым ей. Иными словами, Норму Джин готовили к тому, чтобы в конечном итоге она стала новым воплощением кинематографических грез.

1 июня 1936 года — в день, когда Норма Джин отмечала свой десятый день рождения, — в газетных рубриках светской хроники некоторое возбуждение вызвало заявление эффектной платиновой блондинки-кинодивы о том, что после едва ли не десяти лет выступлений под девичьей фамилий своей матери она в конце концов официально поменяла свою фамилию на Джин Харлоу. Посему с данного момента она — после трех браков — перестает с правовой точки зрения носить имя Харлин Карпентер Мак-Грю Берн Робсон. Примерно в то же самое время в средствах информации начало широко распространяться известие о том, что Харлоу принадлежит к числу добровольных сотрудниц, энергично проводящих кампанию в пользу повторного переизбрания президента Франклина Делано Рузвельта, — и эта политическая ангажированность произвела на Грейс огромное впечатление.

Субботние дни, проводимые вместе с Грейс, были приятной передышкой от школы и от жизни в коллективе. Но нельзя удивляться тому, что Норма Джин считала «тетю Грейс» некой разновидностью Глэдис, эдаким эксцентричным созданием, приезжающим тогда, когда сочтет это удобным для себя, причем она, Норма, спустя какое-то время может стать для наезжающей тети чем-то несущественным — вплоть до того, что та и вовсе забудет о ней. Ведь, что ни говори, Норму Джин убрали из дома, когда там объявился Док с одной из своих дочерей.

Визиты Грейс не поддавались предвидению, равно как нельзя было вообще с уверенностью рассчитывать на них, хотя ее приходно-расходная книга с домашней бухгалтерией (старательно сохраненная) указывает, что она регулярно вносила плату за приют и за одежду для девочки. (К примеру, в 1936 году Грейс оплачивала полную ставку, что составляло пятнадцать долларов в месяц.) Почти столько же она потратила на одежду, косметику и «мелкие расходы»[51]. Норма Джин имела право опасаться, что Грейс когда-нибудь исчезнет без предупреждения, как это когда-то произошло с Глэдис. И полагала, что, видимо, так оно и случилось, когда в конце 1936 года Грейс пять суббот подряд не приезжала в приют проведать ее. В течение этого периода девочка по любому поводу разражалась спазматическим плачем. Ведь если она действительно «почти совершенство», терялась Норма Джин в домыслах, то почему же ее бросили? Одна из женщин, обслуживавших пристанище сирот, добрая душа по фамилии миссис Дьюи, просветила ее, что к большинству детей вообще не приезжает никто и никогда, но это было слабым утешением. Много лет спустя третий муж Нормы Джин утверждал, что она «могла войти в большую комнату и в толпе гостей сразу распознать каждого, кто рано потерял родителей... или побывал в приюте для сирот».

В начале 1937 года настроение Нормы Джин еще более ухудшилось. «В те годы я никогда не чувствовала себя счастливой», — сказала она как-то одной журналистке. Действительно, в ту пору педагог приюта записал в бумагах, что девочка все чаще производит впечатление «обеспокоенной и замкнувшейся в себе... и тогда она слегка заикается. Норма Джин подвержена также простудам, у нее очень часто бывает катар верхних дыхательных путей и кашель... Если в это время не проявить по отношению к ней терпение и доверительность, то она выглядит испуганной. Рекомендую поместить в хорошую семью».