Грозное лето - Михаил Соколов

Председательствующий заметил:

— Инесса, вы не записаны, поэтому я не могу предоставить вам слово. И от вас записался Ленин, который, надо полагать, скажет все и за вас.

— Скажет, скажет все, не беспокойтесь.

Плеханов сделал вид, что не слышал этих ее слов, и продолжал читать реферат:

— …Маркс, как известно, говорил, что пролетариат не имеет отечества, но Энгельс писал в предисловии к итальянскому изданию «Манифеста», что без единства каждой нации в отдельности невозможно международное объединение пролетариата. А коль это так, значит, пролетариат национален и обязан защищать свои национальные интересы, свою страну, коль ей угрожает порабощение, то есть выступать против нападательной войны, если она ему навязана. Германия и Австрия навязали данную войну всей Европе, и повергшиеся их нападению страны и народы должны защищать свои национальные интересы, свои нации.

— Еще раз — жулябия, — громко произнес Ленин, наклонившись к Инессе, — Энгельс говорил о войнах нации, угнетенной завоевателями, войнах против угнетателей нации, за освобождение нации и ее возрождение. Референт явно смещает эпохи борьбы, например, Италии — с австрийскими завоевателями, за итальянское национальное государство, и эпоху империалистических войн одних империалистов — против других, австро-германских — против франко-русско-английских, за передел уже поделенного прежде мира и его богатств. Нельзя же так безбожно перевирать историю!

— Не в бровь, а прямехонько в глаз! Я целиком присоединяюсь к таким словам! — торжествовала Инесса и лукаво смотрела на Плеханова.

Плеханов остановился, бросил острый взгляд в сторону Ленина, потом в притихший зал, ожидавший, что сейчас грянет нечто, что сразит большевиков насмерть, и наконец сказал:

— Я всегда говорю: там, где присутствуют Плеханов и Ленин, там всегда разыгрывается борьба. Но вот вопрос: кто окажется победителем с точки зрения истории? Я утверждаю, что не Ленин.

Инесса задорно сказала:

— С точки зрения истории победа будет на стороне большевизма! А большевизм — это и есть Ленин, милостивые государи.

Ленин недовольно заметил Инессе:

— Ну, зачем же так, Инесса Федоровна? Они подумают бог знает что.

— А и пусть их.

А зал уже наполнился аплодисментами, стуком кружек о скамьи, гулом, возгласами одобрения словам Плеханова, и казалось, что меньшевики чувствуют себя победителями полными и неодолимыми, так что большевики озирались по сторонам и как бы ожидали, что на их головы посыплется град упреков, а то и физических ударов, и недоуменно переглядывались.

И лишь откуда-то сзади, от самого последнего ряда столиков, раздался голос твердый и уверенный:

— А вы, господа хорошие, не торопитесь, не торопитесь с историей-то. По крайней мере, до сих пор она ничего хорошего о вас еще не говорила.

Голос был громкий, его все услышали, и Инесса спросила у Ленина:

— Кто бы это мог быть? Там наших никого нет, позади. Похож на голос Федора Линника. Вы не находите? Но ведь у него, Надя говорила, открылся бронхит.

— Последствия сибирской ссылки. Очевидно, почувствовал себя лучше и приехал.

Во время перерыва все обзавелись свежим пивом, и Инесса купила кружку для Ленина, но он пить не стал, — Плеханов продолжал читать свой реферат, вернее, заканчивал читать:

— …Не будем трусливо запираться на замок, предоставляя соседу унять напавшего на него разбойника, а свяжем разбойнику руки и накинем на него смирительную рубаху. Что касается меня, то я заявляю: я не стану очень придерживаться принципов, если необходимо объединить все усилия перед лицом грозного противника, ради защиты от него своей земли и нации. Вот почему я считаю необходимым заявить во всеуслышание, что стою на стороне тех, кто подвергся нападению Германии и ее союзницы Австрии. И что я стою на стороне французских социалистов и осуждаю немецких, на стороне защищающихся и против нападателей. Полагаю, что на этом должны стоять все социалисты! — заключил он и сел на любезно придвинутый к нему плетеный стул.

Инесса возмущалась, что-то шептала Зиновьеву, что сидел рядом с попивавшим пиво из своей кружки Бухариным, и лицо ее, все еще болезненное после тюрьмы в России, пылало. Ленин записался один, больше никто из большевиков не записался, и она переживала за Ленина, видя и зная, как он волнуется и что-то пишет быстро, без единой помарки, — план выступления, видимо. И все время думала: дадут ли ему меньшевики слово, не устроят ли какой-нибудь пакости, и принимала близко к сердцу все, что делалось вокруг Плеханова, которого проводили с кафедры, как героя: бурей аплодисментов и криками «браво!». И возмущалась.

Сейчас она говорила Ленину тихо, по-французски, чтобы не понял Зиновьев:

— Я потрясена благодушием этих господ, с коими вы сидите. Создается впечатление, что они пришли в концерт, где можно угоститься баварским пивом. Поразительные большевики! Вы разрешите мне отчитать их, Владимир Ильич. По-русски.

— Не стоит, Инесса, это ничего делу не прибавит… И за меня не волнуйтесь, все будет хорошо. Если мое слово не зажилят.

Нет, его слова не зажилили, а просто ждали, когда публика наполнит опустевшие кружки свежим пивом и усядется на свои места, а когда она наконец уселась, председательствовавший объявил, что предоставляет слово для оппонирования Ленину.

— Десять минут, — напомнил он.

— Хорошо. Я постараюсь уложиться, — ответил Ленин, подошел к столу, за которым восседал Плеханов, и без всякой профессорской паузы начал речь звонко и уверенно-бодро:

— Оставим на совести референта воспоминания о Калигуле и его коне или осле-сенаторе или консуле, а остановимся на более близких нашему времени событиях, повествующих о том, как кайзер Вильгельм, не ударив пальцем о палец, сразу получил около ста, по последним данным, ослов-парламентариев из рядов германской социал-демократии, проголосовавших за военные кредиты. Сей день, пятого августа, австрийская «Рабочая газета» помпезно назвала «днем германского народа». Согласитесь, что Калигула многому мог бы научиться у своего германского коллеги, доживи он до наших дней, и не рисковал бы при этом головой…

По залу прошел легкий шум, а Инесса Арманд так энергично захлопала в ладоши, что вдохновила и некоторых из поклонников Плеханова, да и он тоже несколько раз приложил ладонь к ладони.

Ленин достал карманные часы и, показав их председательствующему, сказал:

— Это прошу не считать, я тут ни при чем, — и продолжал речь: — Как же могло случиться, что немецкие социалисты выбросили в корзину все решения всех конгрессов Интернационала, которые ясно и недвусмысленно предупреждали о надвигавшейся войне, особенно Базельский конгресс, и призывали все социалистические партии сделать все для недопущения ее? А случилось то, что и должно было случиться: немецкий филистер, как говорил Маркс, победил немецких так называемых социалистов, и они испугались за свой фатерлянд, за свое мещанское благополучие, за свое личное благоденствие и стали рьяными патриотами кайзеровского и крупповского отечества. По референту говоря: не стали запираться на замок в своем доме-крепости, а храбро присоединились к несчастной немецкой буржуазии и прусским помещикам, предав все свои пышные идеалы социализма, — здесь референт совершенно прав… Но как уважаемый референт мог в одно и то же время, наряду с порицанием немецких филистеров от социализма, возвеличить таких же филистеров французских, или бельгийских, или наших, доморощенных, русских, сиречь меньшевиков?

Тут присутствующие стали в тупик: всем хотелось протестовать, кричать, но Плеханов сидел несокрушимым идолом и этак нежно заметил:

— Я всегда говорил, что с Лениным шутки плохи, любого противника встретит в штыки, но вот вопрос: а что будет дальше?

И тогда зал зашумел весело и одобрительно.

Ленин наотмашь отпарировал:

— А что будет дальше — вам, военному человеку, уважаемый Георгий Валентинович, должно быть хорошо известно: дальше будет разгром, ибо со штыками шутки плохи.

Инесса Арманд пришла в восторг и била в ладоши, но большинство присутствовавших растерялось: иные начали было невольно кричать, но Плеханов заулыбался, и зал умолк.

Ленин повысил голос:

— Французская буржуазия так же реакционна и полна империалистических вожделений, как и немецкая, и русская, или английская и бельгийская, и именно она нанимает за свои миллиарды русских черносотенцев для захвата чужих земель, немецких и австрийских, чтобы ей самой легче было делать то же самое на западе или в Африке. Позволительно спросить: в силу каких, любезных сердцу референта, причин французские социал-шовинисты есть милые социалистические душечки и куда более привлекательные, нежели немецкие, коих уважаемый референт разнес, и совершенно закономерно, в пух и прах? Побойтесь бога, Георгий Валентинович, и сведите же наконец своих национал-шовинистов к общему знаменателю: предателей Интернационала и дела рабочего класса… Иначе не понять, где у вас правая, а где — левая. Где Плеханов-марксист, а где оборонец и такой социал-шовинист, как и другие…