Мэрилин Монро - Дональд Спото

Не прошло и нескольких дней, как студия вызвала Арнольда Шульмена (первого сценариста), у которого сложилось впечатление, что на студии хотели просто позабыть об этой картине, но не могли этого сделать, потому что у них был целый набор подписанных контрактов и они должны были платить людям. Я лично обожаю Мэрилин Монро, и после того, как ясно изложил Питеру Леватесу и еще парочке милых джентльменов из «Фокса», что вижу ситуацию именно так, они не менее четко дали мне понять, каков их план: прикрыть фильм.

Как вспоминал Дэвид Браун, студия на тот момент была уже почти банкротом, а среди кинофильмов и телевизионных сериалов, реализовавшихся на «Фоксе», у ленты «С чем-то пришлось расстаться» была самая высокая финансовая смета. Ситуация была в любом случае катастрофической, независимо от того, закончат картину или нет. Если ее снимут по существующему сценарию и она попадет в кинотеатры, то наверняка окажется одной из самых слабых, наименее смешных и трудно поддающихся восприятию «комедий», которые вышли из стен данной киностудии, — сегодня это хорошо видно из восьми часов неиспользованного материала и почти шестидесяти минут смонтированной киноленты. Окончательная версия, которую смогли получить в июне, производит уже совсем другое впечатление, но тогда никто не верил, что картина когда-либо будет завершена, — за исключением Мэрилин, которая, по мнению Дэвида Брауна, была актрисой, всегда точно знающей, что именно ей требуется и какая вещь выгодна для ее карьеры, — и сейчас она предчувствовала: если картина из-за нее потерпит провал, то ничего худшего для ее карьеры нельзя и вообразить. Она отдавала себе отчет, что в соответствии с контрактом ей придется сыграть в этой кинокартине. Невзирая на личные проблемы, она оставалась профессионалом. В конечном итоге, ей никогда не удалось бы стать Мэрилин Монро, если бы у нее не было больших амбиций, которые она не утратила и в 1962 году.

Шульмен резюмировал все это следующим образом: новое руководство студии, управляющее ею в период невообразимого финансового хаоса, хотело вынудить Мэрилин отказаться от роли, что дало бы им возможность обвинить актрису в нарушении контракта и разорвать его. «Неважно, что там написано, — сказал Шульмен Мэрилин в конце этой недели, — они собираются расторгнуть договор».

Таким образом, когда Мэрилин явилась в дом Гринсонов, у нее была причина для беспокойства: хотя нельзя сказать, чтобы в данном вопросе она руководствовалась болезненными иллюзиями и химерами, но тут, однако, актриса немедленно поверила, что новые хозяева «Фокса» считают ее ненужным товаром. Однако Гринсон, занимаясь Мэрилин, принимал во внимание в первую очередь свои потребности, а не ее. Его метод действий нарушал основополагающие принципы лечения пациентки: он пригласил ее пожить в свой дом под предлогом, что к себе она сумеет въехать только под конец будущей недели. К Хосе Боланьосу Гринсон отнесся как к делу почти побочному и не одобрил его (в противном случае мексиканца бы так быстро не отправили восвояси). В итоге Мэрилин, до крайности послушная своему психотерапевту, снова доверилась Гринсону, а не собственной расторопности и практичности, и прилепилась к нему, а не к тем людям и друзьям, которых выбрала себе сама. Даже адвокат Милтон Радин, приходившийся Гринсону родней и сказавший как-то, что «любил и восхищался [Гринсоном] как братом», согласился с тем, что, невзирая на любые сознательные мотивы действий Гринсона, тот «не должен был до такой степени втягивать Мэрилин в свою семью. Он все время огорчался из-за нее, а потом и меня вовлек в это дело. Что тут скажешь, Мэрилин действительно пробуждала сочувствие, а мой шурин был человеком сердобольным».

Во вторник, 6 марта, когда Мэрилин еще жила у Гринсонов, в Лос-Анджелес приехал Джо; когда он узнал, что его бывшая жена находится на Франклин-стрит, то пришел навестить ее, желая, в частности, предложить помощь в подготовке к переезду, который окончательно запланировали на четверг и пятницу. Однако, когда он прибыл в дом Гринсона, произошло странное и тревожное событие, свидетелем которого был врач, проходивший у Гринсона стажировку.

Придя в дом этого психотерапевта, молодой врач-практикант узнал, что Мэрилин Монро сейчас наверху, «в своей комнате», где она часто пребывала в течение последнего года, и находится под воздействием успокоительных препаратов, поскольку переживает нервный кризис. Он счел в тот момент (и не изменил свое мнение через годы), что подобная ситуация не должна иметь место у выдающегося психиатра, которому следует учить слушателей и тому, каковы границы, в рамках которых допустимо оказывать людям помощь, и тому, что в работе с пациентом необходимо сохранять собственную профессиональную идентичность.

Однако ситуация стала еще более непонятной.

Джо Ди Маджио вошел в дом, а Мэрилин Монро была наверху. Узнав, что приехал Джо, она хотела с ним увидеться, но Гринсон не позволил им встретиться. Он попросил Джо остаться внизу и побеседовать с ним; вскоре Мэрилин у себя наверху начала помаленьку скандалить — как человек, которого против воли заперли в больнице и который хочет повидаться с семьей или своими гостями. Невзирая на это, Гринсон настоятельно хотел оставить Джо внизу, что доводило Мэрилин едва ли не до бешенства.

Тогда-то и произошло самое странное. Вот слова очевидца-практиканта:

Джо по-прежнему настаивал, чтобы пойти наверх и увидеться с Мэрилин. Тогда Гринсон обратился ко мне со словами: «Вот видите, это хороший пример нарциссического склада личности. Вы заметили, как она умеет требовать? Все должно быть так, как она того хочет. Бедная женщина, она не перестала быть ребенком».

Молодой стажер не проронил ни звука, но был потрясен этим инцидентом еще много лет и в результате потерял уважение к своему наставнику. Не нужно спрашивать мнения специалиста — и без того здесь наглядно видны классические признаки проекции[466], поскольку нет сомнения: в данном случае именно Ральфу Гринсону требовалось все держать под своим контролем и именно его нарциссическая личность добивалась, чтобы Мэрилин делала то, чего хочет он Достоин быть отмеченным и тот факт, что Гринсон пренебрег всеми принятыми принципами профессиональной этики, разговаривая о своей пациентке с третьей стороной, да еще и при постороннем человеке.

Генри Уэйнстайн также вспоминает, что Гринсон сходным образом нарушил профессиональную этику, сказав как-то ему: «Генри, не обращай внимания на эти ее бредни. У нее их масса — таким типичным вымыслом девочек является, к примеру, то, что они хотят переспать с собственным отцом. Она как-то фантазировала на эти темы». Трудно сказать, действительно ли в этом состояла мечта Мэрилин или же тут была причина страха; Гринсон тогда уже настолько сильно поддался механизму проекции, что с таким же успехом мог считать самого себя символом того отца, который сексуально привлекает Мэрилин. В любом случае, в беседе с Уэйнстайном о Мэрилин он проявил разительное отсутствие угрызений совести. Так что растущая подозрительность Мэрилин по отношению к Гринсону вовсе не была параноидальными бреднями. «Полагаю, — сказал Уэйнстайн через многие годы, причем с сочувствием к ним обоим, — что Ральф находился в зависимости от нее».