Народная история США: с 1492 года до наших дней - Говард Зинн

К моменту, когда я начал преподавать и писать, у меня не осталось иллюзий относительно «объективности», если это слово означает отказ от какой-либо точки зрения. Я знал, что историк (равно как журналист или любой человек, рассказывающий что-либо) вынужден выбирать из бесконечного числа фактов то, о чем надо сообщить и о чем следует умолчать. Это решение неизбежно отразит, сознательно или бессознательно, интересы историка.

Сейчас раздается громкая брань относительно того, должны ли студенты изучать факты. «Нашу молодежь не учат фактам», — заявил кандидат в президенты США Роберт Доул (кандидаты ведь всегда так скрупулезны относительно фактов) на собрании членов Американского легиона. Мне это напомнило диккенсовского персонажа из «Тяжелых времен», педанта Грэдграйнда, который распекал молодого учителя: «Учите… только фактам»[270].

Но не существует такой вещи, как чистый факт без всякой интерпретации. За каждым фактом, представленным свету — учителем, писателем, любым человеком, — стоит суждение, согласно которому этот факт важен, а другие сведения, о которых умалчивается, незначительны.

Я обнаружил, что в ортодоксальных вариантах истории, доминирующих в американской культуре, не хватает многих тем, очень важных для меня. В результате подобных умолчаний мы не только получили искаженное представление о прошлом, но, что более существенно, нам всем навязаны заблуждения относительно настоящего.

Например, есть проблема классов. В Преамбуле Конституции утверждается, что этот документ написали «мы, народ», а не 55 привилегированных белых мужчин, чьи классовые интересы требовали создания сильного центрального правительства. Такое использование правительства для классовых нужд, для обеспечения потребностей богатых и могущественных продолжалось на всем протяжении американской истории, вплоть до сего дня. На словах оно маскируется утверждением, будто все мы: богатые, бедные и представители среднего класса — имеем общие интересы.

В частности, состояние нации описывается едиными терминами. Писатель Курт Воннегут изобрел слово «granfalloon», означающее большой пузырь, который надо проколоть, чтобы увидеть сложную картину внутри. Когда президент радостно объявляет, что «наша экономика крепка», он не хочет признать, что она вовсе не является таковой для 40–50 млн человек, которые борются за выживание, хотя экономика, возможно, более или менее крепка для многих представителей среднего класса и просто непоколебима для 1 % богатейших американцев, которые владеют 40 % богатства страны.

Периоды нашей истории снабжены ярлыками, которые отражают благосостояние одного класса и игнорируют все остальные группы населения. Когда я просматривал досье конгрессмена Ф. Лагардиа, который в 20-х годах XX в. был представителем жителей восточной части Гарлема, я читал письма отчаявшихся домохозяек, которые не могли заплатить за квартиру, чьи мужья лишились работы, а дети сидели голодные, — и все это происходило в годы, известные как «век джаза», «ревущие двадцатые».

То, что мы узнаем о прошлом, не дает нам абсолютно правдивого представления о настоящем, но может заставить шире взглянуть на сегодняшний день, чем это позволяют сделать гладкие заявления политических лидеров и «экспертов», которые приводит пресса.

Классовый интерес всегда прикрывался надежной завесой «национального интереса». Мой собственный военный опыт и история всех вооруженных интервенций, в которых участвовали Соединенные Штаты, заставляют меня скептически относиться к речам о «национальном интересе» или «национальной безопасности», которыми высокие политические чины пытаются оправдать свои действия. С такими оправданиями Г. Трумэн начал в Корее «полицейскую акцию», в результате чего погибло несколько миллионов человек; Л. Джонсон и Р. Никсон вели войну в Индокитае, унесшую около 3 млн жизней; Р. Рейган дал приказ о вторжении в Гренаду; Дж. Буш-старший напал на Панаму, а затем на Ирак; Б. Клинтон бомбил Ирак снова и снова.

Может ли идти речь о «национальном интересе», когда горстка людей принимает решение начать войну, а огромное количество других людей — как в стране, так и за рубежом — умирают или остаются инвалидами в результате этого решения? Разве граждане не должны задаться вопросом, в чьих интересах мы делаем то, что делаем? Тогда, подумал я, почему бы не рассказать историю войн не с точки зрения генералов и дипломатов, а с позиции рядовых солдат, родителей, получивших телеграммы с траурной каймой, и даже с точки зрения «неприятеля»?

Когда я начал изучать историю, меня поразило то, насколько националистический пыл — внушаемый с самого детства с помощью клятв и присяг, национальных гимнов, развевающихся флагов и громкой риторики — пронизал образовательные системы всех стран, в том числе и Соединенные Штаты. Теперь мне любопытно, как бы выглядела внешняя политика США, если бы мы стерли все государственные границы в мире, по крайней мере мысленно, и думали обо всех детях планеты как о наших собственных. Тогда мы ни за что не могли бы сбросить атомную бомбу на Хиросиму, жечь напалмом Вьетнам и вообще не могли бы воевать, потому что войны, особенно в наше время, всегда направлены против детей, и, конечно, против наших детей.

Существует и неискоренимая расовая проблема, как бы мы ни хотели от нее избавиться. Начав серьезно изучать историю, мне не приходило в голову, насколько ее преподавание и исторические работы извращены вследствие умолчания о людях небелой расы. Да, индейцы были, а потом исчезли. Чернокожие встречаются в истории в качестве рабов, затем они получили свободу и стали невидимы. Это история белого человека.

С первого класса до магистратуры мне не дали никакой информации о том, что прибытие Христофора Колумба в Новый Свет породило геноцид, в результате которого было истреблено коренное население Эспаньолы. Или это являлось только первым этапом того, что представлялось как мирная экспансия нового государства («покупка» Луизианы и Флориды, «уступка» части территорий Мексики), но было связано с сопровождавшимся несказанными жестокостями, насильственным изгнанием индейцев с каждой квадратной мили континента, пока они не были доведены до такого состояния, что осталось только запереть их в резервации.

В 1998 г. я был приглашен выступить на симпозиуме в Бостоне, в историческом Фэнл-холле, на тему «Бостонской бойни». Я сказал, что охотно сделаю это, если речь не обязательно должна иметь отношение к данному событию. Мое выступление не было посвящено убийству пяти колонистов британскими войсками в 1770 г. По моему мнению, в последние 200 лет этому событию придавалось непропорционально большое внимание, так как оно выполняло определенную патриотическую функцию. Вместо этого я решил рассказать о множестве случаев истребления цветных в нашей истории. Это выступление не укрепляло патриотическую гордость, а напоминало нам о многолетнем наследии в стране расизма, до сих пор не побежденного и требующего нашего внимания.

Каждому американскому школьнику рассказывают о «Бостонской бойне». Но кто знает об истреблении в 1637 г. 600 мужчин, женщин и детей племени пекотов в Новой Англии? Или о резне, устроенной в разгар Гражданской войны солдатами, когда были убиты сотни индейских семей на ручье Сэнд-Крик в Колорадо? Или о военном нападении 200 американских кавалеристов, уничтоживших в 1870 г. ночью лагерь спавших индейцев племени пиеган в Монтане?

Только став преподавателем Колледжа Спелмана для чернокожих девушек в Атланте (Джорджия), я начал знакомиться с работами афроамериканских историков, которые никогда не включались в списки литературы для чтения во время моей учебы в магистратуре (Уильям Дюбуа, Рейфорд Логан, Лоренс Реддик, Хорас Манн Бонд, Джон Хоуп Франклин). Изучая историю, я нигде не мог прочесть о неоднократных случаях истребления чернокожего населения при полном молчании федерального правительства, обязанного по Конституции защищать равные права для всех.

Например, в Ист-Сент-Луисе в 1917 г. произошел один из многих «расовых мятежей», которые разгорались в тот период, называемый в наших ориентированных на белого человека учебниках по истории «прогрессивной эрой». Тогда белые рабочие, недовольные притоком чернокожих, убили около 200 человек, в ответ на что У. Дюбуа написал гневную статью «Бойня в Ист-Сент-Луисе», а артистка Жозефина Бейкер[271] сказала: «От одной только мысли об Америке я дрожу и трясусь, и мне снятся кошмары».

При написании этой книги я хотел пробудить большее осознание существования классового конфликта, расовой несправедливости, неравенства по половому признаку и национального высокомерия. Но, стараясь наверстать серьезные, по моему мнению, упущения, я, тем не менее, уделил недостаточное внимание тем группам американского общества, о которых всегда умалчивалось в ортодоксальных интерпретациях истории. Я понял это и был смущен, когда получил много писем читателей «Народной истории», в которых книгу хвалили, но деликатно (а иногда и не столь деликатно) указывали на ее недостатки.