Эйзенхауэр. Солдат и Президент - СТИВЕН АМБРОЗ

"Вот, — сказал Кеннеди, — мой совет заключался в следующем: мы не должны были показывать, что замешаны в этом деле". Эйзенхауэр возразил изумленно: "Г-н Президент, как вы могли ожидать, что мир в это поверит? Где кубинцы получили корабли, чтобы плыть из Центральной Америки на Кубу? Где они получили оружие? Где они получили средства связи и все необходимое им оборудование? Каким образом вы смогли бы сохранить в тайне сведения о том, что Соединенные Штаты оказывают помощь в подготовке вторжения? Я считаю, если вы начинаете заниматься такого рода вещами, то результат должен быть только один. Это — успех".

Кеннеди ухватился за последнее предложение. "Да, — сказал он, — я заверяю вас, что после всего происшедшего, если подобная ситуация повторится, она закончится успешно". Довольный, Эйзенхауэр промолвил: "Я рад слышать это". Бывший президент сказал Кеннеди: "Я буду поддерживать все, что нацелено на предотвращение проникновения коммунистов и создания ими баз в Западном полушарии". Но он также предупредил: "Я считаю, что американский народ никогда не одобрит прямую военную интервенцию нашими вооруженными силами, за исключением случаев провокаций, направленных против нас и настолько очевидных и серьезных, что каждый поймет необходимость подобного шага"*4.

Чувство разочарованности Эйзенхауэра в Кеннеди стало возрастать, когда Кеннеди, отвечая на один из вопросов в связи с поражением в заливе Свиней, бросил вызов русским, предлагая соревноваться в полете на Луну. Эйзенхауэр посчитал это серьезной ошибкой, и он высказал по этому поводу свое мнение, хотя лишь в частной беседе. Тем не менее его критика достигла американских астронавтов, и один из них, майор Фрэнк Борман, написал Эйзенхауэру в июне 1965 года.

Эйзенхауэр направил Борману длинный, тщательно составленный ответ. "Я критиковал в текущей программе исследования космоса, — писал он, — ее концепцию, в соответствии с которой она была коренным образом пересмотрена и расширена сразу же после фиаско в заливе Свиней". По мнению Эйзенхауэра, бросать вызов русским в гонке полета на Луну было "неразумно". Престиж Америки не годится выставлять на обозрение в такой манере, потому что "он основывался только на одном единственном проекте или эксперименте, извлеченном из тщательно спланированной долговременной программы исследований, объединявшей связь, метеорологию, разведку, а также будущие достижения в области военной техники и науки, и имел своим главным приоритетом — что, по моему мнению, было неудачным — гонку или, другими словами, спортивное состязание". Как результат этого, продолжал Эйзенхауэр, "расходы возросли драматически", а выгоды, заложенные в космическую программу, были утеряны*5.

14 октября 1963 года Айк праздновал свой день рождения — ему исполнилось семьдесят три года. После того как он оставил Белый дом, двенадцать раз он был в госпитале им. Уолтера Рида, но никогда не задерживался в нем больше чем на несколько дней, так как все его недуги были незначительными. Его общее физическое состояние для человека в возрасте, перенесшего обширный инфаркт, паралич и операцию по поводу кишечной непроходимости, было великолепным. Он регулярно играл в гольф, совершал пешие прогулки, занимался в саду, поддерживая себя в активной форме.

Вскоре после того как Айк переехал в Геттисберг на постоянное жительство, Джон писал, что был "поражен и обеспокоен поведением старика". Джону казалось, что движения отца стали замедленными, голос менее звучным, "и даже в течение рабочего дня у него было время, чтобы оторваться от работы и поговорить на темы, которые раньше он счел бы случайными. Я опасаюсь за его здоровье". Но вскоре Джон понял, что был не прав — просто его отец старался расслабиться, тем более что раньше у него не было такой возможности. Эллис Слейтер полагал, что Айк "редко выглядел лучше — он кажется хорошо отдохнувшим". Он стал уставать быстрее и чаще, чем прежде, но в то же время он обладал замечательной способностью восстанавливать силы после хорошего ночного сна. Его ум был таким же острым, как и всегда, прежними оставались его заинтересованность и озабоченность событиями общественной жизни*6.

Его друзья постепенно уходили из жизни. В марте 1962 года умер Пит Джоунс. После похорон Эйзенхауэр полетел в Бейджа в Калифорнии с оставшимися друзьями, чтобы порыбачить, поохотиться и поиграть в бридж. Айк поднимался в 5 часов каждое утро, намереваясь быть в ущелье, когда белокрылые голуби начинали летать, как только всходило солнце. В первый день он подстрелил двенадцать голубей, на следующий день — шестнадцать, а на третий — тридцать, и каждый раз больше всех других из его компании. После охоты он шел на океан ловить рыбу марлин, и ему опять сопутствовала удача, днем он плавал в бассейне, а вечерами играл в бридж.

За Айком и его друзьями хорошо присматривали — кроме Моани были еще управляющий-мексиканец, повар, трое горничных, четверо рабочих, управляющихся с багажом и другой подобной работой, три самолета и пилоты, два катера с командами и взвод солдат мексиканской армии, которые на джипах доставляли компанию в ущелье для охоты. По просьбе Айка пилоты летали над Калифорнийским заливом, и Айк мог видеть, как киты кормили своих детенышей. Айк пробыл в Бейдже две недели и, когда не был занят чем-либо другим, писал статьи для "Ридерс дайджест" и "Сатердей ивнинг пост" о безрезультатности встреч на высшем уровне и о том, как важно соблюдать ответственность в вопросах финансовой политики. В общем, это был именно тот образ жизни, который Эйзенхауэр намеревался вести после выхода в отставку. И, следует добавить, — который, по мнению большинства американцев, он заслужил и должен был иметь.

Конечно, и богатые друзья Эйзенхауэра думали так же. Начиная с зимы 1961/62 года Эйзенхауэры каждый год ездили поездом в Палм-Дезерт, где один его друг предоставлял в его распоряжение дом, а Джеки Кохран и Флойд Одлум приспосабливали для него под офис свое ранчо, где он мог принимать друзей (расходы оплачивали они). Один из друзей давал ему автомобиль.

В его офисе царила атмосфера чрезвычайной занятости. После выхода в отставку Айк получал 7,5 тысяч писем в месяц и на две трети из них хотел отвечать сам. Но это оказалось чрезмерным для Энн Уитмен. Он настоял, что диктовать будет только ей — во время пребывания в Белом доме она была единственным человеком, которому он когда-либо диктовал. Уитмен привыкла к большим нагрузкам, но, когда ее босс был президентом, она могла призвать на помощь двенадцать машинисток. В Палм-Дезерте и в Геттисберге в ее распоряжении были всего две машинистки, и, в отличие от секретарей в Белом доме, они отказывались работать более восьми часов в день и пяти дней в неделю. Из этого следовало, что на Уитмен приходился громадный объем машинописной работы. Кохран заметила, что "у Энн даже нет времени перекусить. Я за всю свою жизнь ни разу не встречала человека, способного работать с такой же интенсивностью". Но Айк едва ли замечал это. Он так привык, что ради него люди шли на все, что считал это само собой разумеющимся.