Ведьма - Жюль Мишле

Она не смеет отказать.

«Нет ничего проще, сударыня! Сегодня вечером, часов в девять, вы будете пить ее. Запритесь. Превращенная, вы будете рыскать по лесу, тогда как все будут думать, что вы дома».

Все происходит, как сказано. Утром дама чувствует себя разбитой, усталой. Вероятно, ночью она сделала тридцать миль. Она охотилась, она убивала. Она вся в крови. Может быть, кровь от царапин, нанесенных ей терниями.

Для той, которая совершила это чудо, — сколько гордости и опасности! Дама, потребовавшая от нее эту услугу, принимает ее мрачно.

«О ведьма, какая у тебя страшная сила! Я и не подозревала! Теперь мне страшно. Как хорошо я понимаю, что тебя ненавидят. Что за чудный день, когда тебя сожгут. Я погублю тебя, когда захочу. Сегодня вечером мои мужики задали бы тебе своими серпами, если бы я сказала им словечко о прошлой ночи… Убирайся, гнусная, черная старуха!»

Знатные покровители толкают ее на путь странных приключений. Так как только замок спасает ее от попов, от костра, то в чем может она отказать своим страшным покровителям? Если барон, вернувшийся из крестовых походов, например из Никополя, последователь турецких обычаев, пригласит ее к себе и поручит ей похитить для него детей, как ей поступить? Подобные набеги, принимавшие огромные размеры на востоке, где порой две тысячи пажей сразу вступали в сераль, были весьма в ходу и у христиан (в XII в. у английских баронов, позднее у мальтийских рыцарей). Знаменитый Жиль де Рэ, единственный барон, которого за это судили, был наказан не за то, что похищал детей крепостных (явление не редкое), а за то, что принес их в жертву Сатане.

Та, которая похищала их, которая, несомненно, не имела представления об ожидавшей их судьбе, находилась между двух огней — с одной стороны, вилы и серпы крестьян, с другой — пытки в башне, если бы она отказалась исполнить волю феодала. Ужасный итальянец, прислужник Жиля де Рэ, легко мог истолочь ее в ступе. Со всех сторон опасность и — прибыль. Трудно вообразить более страшное и более соблазнительное положение. Сами ведьмы не отрицали те нелепые способности, которые им приписывал народ. Они признавались, что при помощи куклы, прокалываемой иглами, они могут околдовать, заставить худеть, умереть кого угодно. Они признавались, что при помощи мандрагоры, вырванной из земли у подножия виселицы (зубами собаки, околевавшей, как они говорили, после этого), они могут извратить рассудок, превратить человека в животное, сделать женщину помешанной. Еще хуже было безумное бешенство, вызываемое дурманом, заставлявшим до упаду плясать, подвергаться всяким постыдным действиям, о которых человек не имел сознания и не сохранял воспоминаний.

Отсюда беспредельная ненависть и крайний ужас. Автор «Молота ведьм» Яков Шпренгер рассказывает с содроганием, что видел однажды, в снежный день, жалкую толпу, растерявшуюся от страха, пораженную всевозможными болезнями, которая заполняла все подходы к небольшому немецкому городку. Никогда, замечает он, такая большая толпа не паломничала к святым местам. Весь этот народ шел, хромая, еле передвигая ноги, падая, к ведьме просить заступничества Сатаны.

Как должна была гордиться и радоваться старуха, видя у ног своих такую толпу.

II. Молот ведьм

Ведьмы мало заботились о том, чтобы играть втемную. Они, напротив, открыто хвастали своими подвигами, и из их уст собрал Яков Шпренгер значительную часть рассказов, украшающих его руководство. Эта картина педантическая, смешно построенная по шаблону делений и подразделений в духе последователей Фомы Аквинского, но вместе с тем наивная, написанная человеком убежденным, охваченным искренним страхом, человеком, не видящим из страшной борьбы Бога и Сатаны, борьбы, в которой Бог обычно предоставляет дьяволу победу, иного выхода, как преследовать последнего с факелом в руке, сжигая как можно скорее тела, в которых он поселился.

Вся заслуга Шпренгера состояла лишь в том, что он написал более обстоятельную книгу, венчающую целую систему, целую литературу. За древними пенитенциариями, руководствами для исповедников, расследующих грехи, последовали directoria, составленные для расследования ереси, величайшего из грехов, для суда над колдовством, величайшей из всех ересей, были созданы специальные руководства, как, например, «Молот ведьм». Эти руководства, постоянно обогащаемые новыми подробностями ревностными доминиканцами, достигли своего совершенства в «Malleus» Шпренгера — книге, которая служила ему самому путеводителем в его важной миссии в Германии и которая на целое столетие осталась уложением и светочем для инквизиционных трибуналов.

Как пришел Шпренгер к тому, чтобы приняться за исследование этого вопроса?

Он рассказывает, как однажды в бытность свою в Риме, в рефектории, где монахи устроили гостиницу для паломников, он видел двух чехов: молодого священника и его отца. Отец вздыхал и молился за успех паломничества. Растроганный Шпренгер спросил его, чем он так опечален. Оказалось: сын одержим. Не убоявшись трудов и расходов, старик привел его в Рим, ко гробу святых. «Где же ваш сын?» — спросил монах. «Рядом с вами». «Услышав такой ответ, я почувствовал страх и невольно подался назад. Взглянув на молодого священника, я был удивлен, видя, как он ест со скромным видом и отвечает с кротостью. Он рассказал мне, что крупно поговорил с одной старухой и та его околдовала.

Шпренгер, все из чувства сострадания, стал водить одержимого из церкви в церковь, от мощей к мощам. На каждой остановке — заклинания, припадки, крики, судороги, бормотание на всех языках и странные прыжки. И все это происходило на глазах у народа, который шел за ним, удивляясь, содрогаясь. Дьяволы, столь обычные в Германии, в Италии были сравнительной редкостью. Несколько дней спустя в Риме ни о чем другом не говорили. Эта нашумевшая история привлекла, без сомнения, внимание и доминиканца. Он занялся этим вопросом, скомпилировал все «Молоты» и другие рукописные руководства и стал первым авторитетом в вопросах одержимости. Его «Malleus» возник, очевидно, в те двадцать лет, которые отделяют это происшествие от великой миссии, полученной им в 1484 г. от папы Иннокентия VIII.

Для этой миссии в Германии необходимо было остановить выбор на человеке ловком, умелом, деловом, сумевшем бы победить отвращение немецкого прямодушия к мрачной системе, которую предполагалось ввести. В Нидерландах Рим потерпел сильное поражение, вызвавшее негодование против инквизиции и закрывшее ей поэтому и Францию (за исключением Тулузы, старой альбигойской страны, где она была введена).

Около 1460 г. римский проповедник, став старейшиной Арраса, решил нанести удар камерам риторики (литературным кружкам), в которых стали обсуждать религиозные вопросы. Он сжег как колдуна одного из этих риторов, а с ним вместе и богатых буржуа, и даже рыцарей. Затронутое дворянство возмутилось. Общественное мнение громко протестовало. Инквизиция была оплевана, осыпана проклятиями, в особенности во Франции. Парижский парламент решительно закрыл перед ней свои двери, и Рим лишился благодаря этому неловкому шагу возможности ввести на всем севере господство террора.

В 1484 г. положение вещей казалось более благоприятным.

Инквизиция, принявшая в Испании такие страшные размеры, подчинившая себе королевскую власть, стала, казалось, учреждением воинствующим, призванным самопроизвольно развиваться, проникнуть всюду и все взять в свои руки. Правда, в Германии она встречала препятствие в виде ревнивой оппозиции духовных князей, имевших свои собственные трибуналы, свою частную инквизицию, и не желавших признавать римскую. Однако положение, в котором находились эти князья, беспокойство, в которое их ввергали крестьянские движения, делали их более сговорчивыми. Весь Рейн и Швабия, даже восточные области вплоть до Зальцбурга казались минированными. То и дело вспыхивали крестьянские бунты. Страна точно представляла огромный подземный вулкан, незримое огненное море, которое местами обнаруживалось извержениями. Иностранная инквизиция, более страшная, чем немецкая, являлась как нельзя более кстати, чтобы сломить бунтовщиков, сегодня сжигая как колдунов тех, которые завтра, быть может, стали бы в ряды повстанцев. Превосходное народное оружие, способное сковать народ же, удивительно придуманный громоотвод! На этот раз бурю хотели направить на головы колдунов, как в 1349 г.

Недоставало только исполнителя этого плана. Инквизитор, который впервые воздвигнет свой трибунал лицом к лицу с ревниво оберегавшими свои привилегии майнцским и кельнским дворами, лицом к лицу с насмешливым населением Франкфурта и Страсбурга, должен был быть человеком умным. Его личная умелость должна была уравновешивать, заставить забыть до известной степени неприятный характер его миссии. Рим, впрочем, всегда гордился своим умением подбирать нужных людей. Мало придавая значения самим вопросам, дорожа больше личностями, Рим думал — и не без основания, — что успех дела зависит от характера посылаемых в каждую страну агентов.