Осетинский долг - Музафер Дзасохов

Обе сестры знали о цели моей поездки и с нетерпением ждали меня. Я без обиняков выложил им все, да и зачем было утаивать правду. Бади расплакалась. Больше всего ее мучила мысль, что дом наш превратится в опустевшее гнездо. Себя ей тоже было жалко: мы-то все в сияющем огнями городе жить будем, а ей суждено прозябать в этой глухомани среди гор.

— Если тебе там не понравится и очень уж затоскуешь, я незамедлительно заберу тебя оттуда, — успокаивал я ее, не зная, что можно предложить еще в данной ситуации.

Она, разумеется, понимала, в какой переплет мы попали и что иного выхода пока не предвидится. Но внутренне ей было трудно смириться, и она мучилась. Да и нам было не легче. Разве есть что-нибудь дороже сердцу, чем родной порог, чем родительский дом! А она вынуждена покидать его. Заколоченные наглухо окна, амбарные замки на дверях — кровь стынет, когда представишь себе такую грустную картину… Будут ли называть наш необитаемый дом «домом таких-то» или он станет «домом, в котором жили такие-то»?

Что оставалось Бади — она согласилась. Но сказала, как отрезала:

— Если не будете навещать меня каждое воскресенье, убегу. Если вы не появитесь хотя бы в одно воскресенье, в понедельник меня там не будет!

Как и договорились с Алмахшитом, мы стали строить планы, куда девать домашнюю живность. С коровой дело посложнее, и пусть оно потерпит. С козой же и овцой тянуть нечего. Говорят, покупать хлеб — это дорого, а вот продавать — дешево. Так и у нас. Когда обзаводились скотинкой, на базаре она стоила дорого. А когда подоспела пора сбывать ее с рук, цены упали ниже некуда. Темиркан недавно побывал на базаре в Христиановском и рассказал, что за овцу больше четырехсот рублей не дадут. Может, говорит, чуть позже, ближе к праздникам, скот подорожает, но нам-то ждать некогда. Не зря Нана повторяет, что у бедняка и дорогую-то вещь только по дешевке купят.

В ближайшее воскресенье мы с Темирканом снарядились на базар. До Джермецыкка козу и овцу мы чуть ли не волокли за собой, а потом привязали их одну к другой и погнали впереди себя.

Темиркан оказался прав: за отменно откормленную овцу мы выручили лишь триста восемьдесят рублей — считай, чуть не задаром отдали.

Удивительное это дело — торговать. Продавец набивает цену, покупатель сбавляет. Откуда только у покупателей столько замечаний и придирок набирается?! А продавец где столько слов находит, чтобы расхвалить свой товар, лицом показать? У покупателя и у продавца цели разные: один метит купить подешевле, другой сбыть подороже. На этот раз в выигрыше оказался покупатель. Еще по дороге на базар за овцу нам давали четыреста рублей, но ударить по рукам мы не решились. Не послушались мы житейской мудрости: какую цену первой предложат, за ту и отдай… А козу — ту и вовсе за триста рублей уступили.

Бади не решалась сама забрать свои документы из школы, и мы отправились туда вдвоем. Директор не мог успокоиться, пока не выспросил все подробности и не разузнал всю подноготную. Лишь после этого велел секретарше принести документы Бади.

— Если там не слюбится-стерпится, возвращайся без стеснения: всегда рады принять назад, — говорил он, провожая нас до самого выхода.

В тот же день мы прибыли в Цуалы. Директор интерната был другом Алмахшита.

— Привел к тебе племянницу, — начал Алмахшит. — Очень хорошая девочка. Ей еще два года надо учиться. Присмотри за ней.

Просмотрев бумаги, директор удовлетворенно сказал:

— Отметки хорошие. В этой школе требования высокие. Если там она училась успешно, значит, у нас будет среди лучших учеников.

Он вызвал воспитательницу, которая провела нас в общежитие, показала Бади комнату, где она будет жить вместе с другими девочками. При этом воспитательница сочла нужным заметить, что девочки эти из хороших семей.

Бади настояла, что проводит меня. Когда я садился в автобус, она вновь затараторила:

— Приезжайте в воскресенье. Помни, буду очень ждать…

Автобус тронулся, вдруг какая-то женщина, спускавшаяся с горы, принялась махать руками и что-то кричать. Шофер обождал ее. Я заметил слезы в глазах Бади. Про себя досадовал на опоздавшую к автобусу женщину, которая спешила к остановке. Не остановись автобус, мне не пришлось бы видеть эти слезы и не возвращался бы я домой в подавленном настроении.

Дом наш будто ослеп. Когда Дунетхан одна в доме, никогда не зажжет лампу. Сидит в темноте и терпеливо ждет. Странная привычка. Я намеревался возвратиться засветло, но не получилось. Дунетхан сидит опять в темноте, и попробуй узнай, о чем она думает. Войти в дом без стука — напугается, постучать — еще хуже. Однажды, когда она была еще маленькой, я как-то, спрятавшись за углом, пугнул ее в шутку. С тех пор она стала очень боязливой. Хорошо еще, заикой не стала. Хоть бы Хуыбырш залаял. Так нет, он еще издали узнал меня по походке и только ластится, подпрыгивая от восторга. Я решил громко поругать его. Но без толку; никто не выглянул.

С улицы послышался шум. Хуыбырш ошалело залаял, да я еще подзадорил его. А он и рад стараться. Лает, рвется, словно с цепи сорвался.

И тут распахнулась дверь.

— Казбек?

— Он самый!

— Да ну тебя — я так напугалась!

— Чего?

— Думала, другой кто! Где ты пропадал? А Бади там осталась?

— Не на полдороге же, там, конечно.

— И она не запросилась домой?

— Плакала… от радости.

— Ври больше! Бедняжечка моя!..

— И никакая не бедняжечка! Там же не сироты живут, у всех есть отцы и матери. Ребятам там очень нравится, не выгонишь, — хорохорюсь я, чтобы приободрить Дунетхан.

— Даже и такие есть?

— Сколько угодно. Ведь не во всех селах есть десятилетки. Поэтому многие заканчивают десятилетку в интернате. И там вовсе не плохо.

— Что еще она сказала? Для меня ничего не передавала?

— Только просила, чтобы в воскресенье ее навестили…

— Чур, и я с тобой!

— Нет. Давай навещать по очереди.

Вопрос с коровой еще не был решен. Корова у нас была замечательной, только мечтать можно — молока давала много, домой из стада сама являлась, теленка вовремя отвадила сосать. Мы с ней никаких забот не знали, а вот теперь вынуждены избавляться от этой чудо-коровы. Как это сделать — ума не приложу.

Утром я выгнал ее со двора пастись и повстречал Бимболата. Он был в курсе наших дел и, увидев меня, спросил, как они идут. Я не мог не поделиться с ним первейшей своей заботой: куда деть корову?

— Пока не надо продавать ее.

— Как же быть? Кто будет присматривать за ней?

— Оставьте у нас. Эту зиму как-нибудь переживем. Прокормим вашей кукурузой, стеблями… Хоть сыром моя хозяйка вас обеспечит. В городе-то все дорого, как бы без коровы-то не запели ваши финансы печальные романсы. А летом, на каникулы, небось сюда же?

Прав Бимболат. Чем не вариант? Однако… Мы и так в неоплатном долгу перед ним… А теперь вновь утруждать, и не только его самого, но и его семью?

— Ну, что ты на это скажешь, Казбек?

— Лучшего-то и не придумать, но…

— Что «но»?

— Да ведь всю жизнь на вашей шее висим…

— Брось ты это! Послушай — дело ведь говорю.

Короче — отвел я корову к Бимболату. И двор наш совсем опустел. Из четвероногих остался один Хуыбырш. Даже кур и тех не осталось. А Хуыбырш то в курятник шмыгнет, то в стойло — выходит оттуда растерянный и вопрошающе смотрит на меня. Как развеять его недоумение? Да и само-го-то его куда девать? Жаль его. И как не пожалеть — ведь живая душа. Эх, Хуыбырш, Хуыбырш… Так ничего не придумав, зашел к Темиркану:

— Не знаю, как и начать…

— Что-то не припомню тебя таким робким.

— Я… Это…

— Ну-ну, рожай… Я слушаю.

— Как же с Хуыбыршем-то?

— С Хуыбыршем? А что с ним?

— Да с голоду помрет и… друг наш был верный в трудную годину. А теперь, значит, предать его, бросить… Станет бездомным, будет бродяжничать, побираться у чужих ворот. Люди нас проклинать будут из жалости к Хуыбыршу…

— И что же ты надумал?

— А ты не хочешь взять его к себе?

— Если доверишь, почему бы и нет. Правда, собак держать никогда не приходилось…

— Хуыбырш, он толковый. Только привязать бы его да подержать, пока не привыкнет. Вообще-то он не чета другим — по улицам не болтается, границ своих владений придерживался четко.

— Когда забрать можно?

— Сам приведу его, тебе не дастся…

Да и мне удалось это с трудом. До угла рядом бежал, но стоило свернуть к дому Бимболата, как уперся, замахал хвостом, всем видом показывая, что шутки он понимает, но всему должен быть предел. Я допускал подобный оборот дела и потому запасся веревочкой. Привязал его за шею и с помощью ласки сумел довести до места. Увидев Темиркана, Хуыбырш приветливо помахал хвостом.

— Сюда веди. Под сарай.

Собака доверяла мне и пока, видимо, ничего не подозревала. Я привязал ее к столбику.