Дорогие мои мальчишки - Лев Кассиль

— Батюшки, опять тревога! — всполошилась Наталья Евлампиевна и стала собирать чашки со стола.

Мичман встал.

— Мне по тревоге на месте быть полагается, по своему заведованию.

Где-то далеко застучали зенитки. Заголосили пароходные гудки на Волге. Зенитки ударили ближе. Затрещали пулемёты у пристани.

Капка вскочил и потянул за собой Виктора.

— Мне тоже надо… Дома-то девчонки одни. Перепугаются.

Мичман, быстро застегнув китель, уже надел фуражку и торопливо двинулся к выходу.

Но вот сквозь треск, сквозь разнобойный стук зениток проступил какой-то чужой, враждебный ноющий гул.

— Летит, — сказал мичман, прислушиваясь, и посмотрел на потолок.

Шершавый вой пронёсся над крышей, что-то со страшной силой грохнуло поблизости, домик тряхнуло, пол сместился под ногами, раздался звон стекла и плеск воды, сорвало ставни на одном окне. Когда все пришли в себя, на полу, прыгая среди осколков стекла, бились золотистые аквариумные рыбки. У Корнея Павловича было порезано стёклами лицо, текла кровь, но он, не обращая внимания на это, дрожащими руками осторожно, как берут бабочек, прикрывал ладонью бьющееся тельце рыбки и переносил её в другой, уцелевший аквариум.

Глава 20. Так будет зваться корабль

Капка и Виктор бежали по улицам. Трескучая сумятица ночной тревоги царила в чёрном небе. Над головой, в недоброй выси, гудели моторы самолётов. Прожекторы толклись в облаках. Огненные паучки зенитных разрывов бегали в небе над Волгой. Где-то на окраине уже занималось зарево.

— Зажигалками садит, — сказал опытный в таких делах Сташук.

У Капки стучали зубы. Его всего трясло. Первый раз он попал в такую переделку. До этого дня тревоги были лишь предупредительными и скоро давали отбой.

— Ну, чего ты? — сказал Сташук и крепко взял Капку за локоть. — Это ничего. Вот только бы он фугасками не стал опять…

Он не договорил. Снова над ними, свирепо распарывая воздух, что-то завыло, просвистело… Виктор повалил Капку на землю и прикрыл его сверху своим телом.

— Лежи, лежи смирно, макушку заслони, рот раскрой.

— А зачем рот раскрывать? — почему-то шёпотом спросил Капка.

— Физику не знаешь? Чтобы звуку легче было, а то оглохнешь.

Огромная вспышка зло разодрала тьму. Тяжело грохнуло. Земля заходила ходуном вокруг.

— За переездом трахнуло, — сказал Сташук. — Лежи, лежи, ещё летит, рот раскрой. А глаза, если страшно, лучше зажмурь.

— А ты?

— Я уж на всё глядеть привык. Лежи.

Опять полыхнуло, и сразу затем ударило: где-то, значит, совсем близко. Потом наступила неверная тишина. Казалось, что всё прислушивается и только ждёт момента, чтобы снова загрохотать. Зенитки не стреляли. Прожекторы молча ощупывали небо.

— Побежали! — скомандовал Сташук и, подхватив Капку под мышку, поднял его.

Запыхавшись, прибежали они домой. Дома было темно и пусто. Капка догадался, что Рима унесла Нюшку в щель, которая была отрыта во дворе. И действительно, там они и нашли девочек. Рима сидела на дне небольшого рва, держа на коленях закутанную в пуховую шаль Нюшку. Снова рвануло где-то. Нюшка молчала и лишь смотрела на страшное небо широко раскрытыми, перепуганными глазищами. Она не плакала; только, когда где-нибудь близко падала бомба, ещё теснее прижималась к сестре.

— Одни вы тут? — спросил Капка, чувствуя себя виноватым перед сёстрами.

— Зачем одни? — раздался голос из темноты, и Капка разглядел верного Валерку Черепашкина.

— Ты здесь откуда?

— А я видел, что ты к мастеру пошёл, значит, думаю, дома девчонки совсем одни. Ну и всё!..

— Ясно! — отозвался голос, густой, как тьма, из которой он шёл. Это был Тимсон. — За мной Валерка ещё давеча прибежал, когда к тебе флотский этот припёрся. Мало ли что… Отбрил ты его?

— Тихо ты… Вот, познакомьтесь, — пробормотал Капка.

— Сташук! — сказал юнга, наугад протягивая в темноте руку.

Тут какая-то вспышка на минуту ослепила всех. И потом Валерка и Тимсон долго трясли друг другу руки в кромешной тьме: каждый был убеждён, что он жмёт руку юнге Сташуку…

Тревога уходила на юг, за Волгу, как уходит гроза, не сразу угомонившись, ещё погромыхивая вдалеке, напоминая о себе вздрагивающими зарницами. Отбоя не давали. И, пока тянулись эти ночные часы, в щели под нависшим сухим бурьяном обо всём договорились.

Виктор Сташук обещал завтра же узнать у своего командования, какие должны быть у баркаса, сообразно возможностям, ходовые качества, оснастка, вместимость, а может быть, даже и вооружение. Капка решил, не теряя времени, наутро же переговорить со своими ребятами в Затоне и в случае чего нажать на их сознательность и местную гордость: пусть ребята чувствуют, что балтийцы обратились к ним за подмогой. «Кроме того, — сказал Капка, — будут у нас ещё работники… Ну, уж это моя забота». И он незаметно толкнул локтем в бок Тимку. Тимсон, уже задремавший, воспрянул, промычал что-то несообразное, но потом вспомнил, о чём идёт речь, и, будучи человеком практичным, осведомился, сколько пассажиров может влезть на баркас за один раз, а также как будет насчёт коек и кухни, если, например, случится идти в далёкий поход. Сташук не преминул на это заметить, что на судах бывает не кухня, а камбуз, по койкам же судят о госпиталях, а не о кораблях, и приличные люди в плавании спят на рундуках. Что касается пассажиров, то они вообще тут не предвидятся, а вот каков будет экипаж судна, это он выяснит у начальства.

Валерка — тот сразу погрузился в мечты. Корабль, настоящий корабль, собственный корабль будет теперь у них! Уж раз тут дело не обошлось без Капки, значит, может пригодиться и он, Валерка Черепашкин. Первым делом он стал прикидывать в своём воображении, как будет выглядеть корабль, в какой цвет его лучше бы окрасить. Потом фантазия бедного Валерки забушевала, готовая разорваться на части. Ему хотелось, чтобы маленький корабль мог идти под парусами. Белогрудый и молчаливый, будет выплывать он из-за острова на стрежень, на простор речной волны… Но, с другой стороны, на паруснике нельзя командовать машине «Ти-ха-ай!» и «Вперёд до полного!..» Поэтому следовало бы сделать корабль и с машиной и с парусами, ведь были же такие… Ну хорошо, а как же будет называться корабль?

Все задумались. Действительно, какое же имя дать кораблю?

И тогда Капка сказал:

— Знаешь, как пусть называется?.. «Арсений Гай». Можно так?

— Ну, это уж как начальник наш решит, — отозвался Сташук.

— Нет, пусть так и зовётся: «Арсений Гай», — упрямо и решительно повторил Капка, сам вслушиваясь в звучание этого имени, которое ему показалось в эту минуту особенно прекрасным и значительным.

— А кто это такой Арсений Гай? — поинтересовался юнга.

— Это… — Капка остановился, подыскивая слова.

Валерка горестно покачал головой, Тимсон вздохнул в темноте.

— Он наш руководитель был в Доме пионеров… Мы ему всем обязаны, мы ему клятву дали, когда он уезжал, — проговорил Капка. — Эх, Виктор, вот хороший был!.. Его на фронте убили…

— Он вместе с нами сам и синегорцев надумал, — выпалил вдруг Валерка, решив, что скрывать больше уже нечего. — Ой, ты! Тимка, чего ты меня дёргаешь?..

— Ничего.

Но было уже поздно.

— Так это вы и есть те самые, что записочку мне на первый день писали? — догадался Сташук.

— А кто же ещё?

И Валерка, пересев на всякий случай подальше от Тимки, стал рассказывать Сташуку об Арсении Петровиче, и как они с ним начали играть в синегорцев и придумали Синегорию, и какой он был весёлый, и как на рыбалке он поймал сома прямо в руки, и как, спасая ребят в бурю, не испугался, а выгреб против течения на самом быстряке, сколько он знал книжек, и что за дивные песни складывал сам, и какие сочинял смешные слова.

— Эх, Арсений Петрович!

— Этому, бывало, уж не соврёшь, — заметил Тимка.

— Ему и врать незачем было, — сказал Капка, — он был свой… Сам всё понимал. Ты ещё придумать только собрался, а он уже наперёд знает.

— И почему это так, что людей, как Арсений Петрович был, раньше всех убивают… Эх! — вслух подумал Валерка.

И замолкли мальчишки, вспоминая своего воспитателя, его весёлую мудрость, душевную дружбу с ним. Нет его больше на свете, пусть тогда хоть имя ходит по Волге, чтобы отмахивали ему встречные пароходы, чтобы читали с берега надпись на борту и спрашивали, что за человек такой был на свете — Арсений Гай… Потом потолковали о войне: «Говорят, немцы двинулись на Дон и Волгу… Сколько же везде народу мучается и не спит сейчас ночью!»

Мальчики снова смолкли в суровом раздумье. Уже часа три, как не стреляли. Хотелось спать. Кругом было очень тихо. Даже собаки притаились по дворам и не лаяли. Начинало светать. Потянуло сыроватым холодком. Ползучий туман заплывал в окопчик. А когда он растаял, зазябший Капка встал, чтобы размяться, и увидел, что Рима, держа на руках давно уже спавшую Нюшку, сама прикорнула на плече у Сташука. Юнга сидел в одной холщовой матросской рубашке. Фланелькой его была укрыта Рима.