Каньон-а-Шарон - Арнольд Каштанов

Асаф опять не кончил работу. Он очень хотел кончить, но заходился кашлем, и руки дрожали. Он так расстроился, что не получит машину… Ира не выдержала:

— Да отдай ты ее.

— Но он же не кончил.

— Завтра кончит. Отдай.

Я вручил Асафу справку и отдал ключи: машина твоя, кончишь работу завтра.

Он удивился. Не обрадовался, не кинулся благодарить, а просто глубоко удивился. Ира приготовила ему кое-какие вещи для детей, еще что-то, нам не нужное, он погрузил все в машину и сказал:

— Отец, я тебе подарю часы. Старые, большие часы, — он показал на уровне груди, какие они большие.

Он сел за руль и покатил в сторону Бейт Лид, помахав на прощанье. Мой «фиат» кончил свою вторую жизнь, в Тулькарме пересек зеленую черту и со справкой, что он мертв, помчался навстречу жизни последней. Мы с Ирой загрустили, будто расстались с близким человеком.

Асаф исчез. Нам с Ирой было нехорошо. Даже не в незаконченной работе было дело. Он словно бы предал нас. Привязались мы к нему, что ли… Месяц спустя он появился и с порога рассказал, что возил мать в Иорданию, там ей сделали операцию на сердце.

Я решил, что он извиняется.

— Почему в Иорданию?

— В Израиле надо двадцать тысяч шекелей, а в Иордании — шесть. У меня там брат живет.

— Как машина?

— Отлично. Сто двадцать на шоссе запросто дает.

— Кофе выпьешь?

— Почему нет?

Пришла Ира. Обрадовалась, увидев Асафа, вынесла ему новую порцию вещей. Асаф медлил. Я понял, что он пришел просить денег, и ждал, когда начнет. Он начал:

— Отец…

Я отрезал:

— Нет.

Он хватал меня за руку и весело кричал:

— Ты же не знаешь, сколько я скажу! Не знаешь!

Я отворачивался, он выпалил, как что-то очень смешное:

— Десять шекелей!

Я дал и проводил его до ворот. Не успел вернуться в дом, как он окликнул:

— Отец!!!

У ворот остановился полицейский мотоцикл. Полицейский в каске, соскочив, остановил Асафа и обыскивал. Тот послушно поднимал руки и поворачивался.

— Покажи, что в пакете, — приказал полицейский.

Асаф торопливо вывалил содержимое прямо в грязь.

Полицейский брезгливо трогал вещи ногой.

— Откуда это?

— Он дал, — показал на меня Асаф.

Я кивал, сделавшись таким же, как он, суетливым и виноватым.

— А это? — полицейский выудил из вороха что-то черное и блестящее. Теперь он смотрел на меня: — Это тоже ты дал?

— Не знаю, — сказал я. — Жена собирала.

Блестящее черное платье видел впервые, но почему было не сказать: да, я дал. В сущности, я как бы присоединялся к подозрительному полицейскому. До сих пор не могу понять, почему это сделал. Конечно, мелочь, какой-то автоматизм то ли честности, то ли послушания, но ведь и на курок иногда нажимают автоматически.

— Иди спроси ее, — приказал мне полицейский.

Ира вышла, подтвердила, что платье дала она, и полицейский уехал.

Прошел еще месяц, и Асаф опять появился. На этот раз у него была другая драматичная история: ему грозила тюрьма. По его рассказу, он ни в чем не был виноват. Его отец или даже дед поставил забор на границе с соседями. Оказалось, он прихватил кусок чужой земли, сто пятьдесят квадратных метров. Теперь соседи подали в суд. Суд присудил, чтобы Асаф передвинул забор и заплатил три с половиной тысячи шекелей. До конца срока оставалось три дня, после чего Асафа забрали бы в тюрьму. Денег у него не было.

— Шесть тысяч на операцию матери, — объяснял он. — Я тогда собрал все, что могли дать родственники. Больше ничего нет. Я пойду в тюрьму — что дети будут есть?

Почему об этом должен был думать я, а не соседи, с которыми он жизнь прожил, не судебные чиновники, лучше меня знающие обстоятельства дела?

— Я сожалею, — сказал я. — Но я не могу тебе помочь.

— Я не сплю, — сказал он.— Все думаю и думаю. Голова кругом. Я достану. Но нужно время. Я придумал: кто-нибудь выписывает мне чек на три с половиной тысячи. Я несу в суд. А тот, кто дал чек, аннулирует его. Пока из суда бумаги придут в банк и банк ответит, что чек аннулирован, пройдет неделя. За это время я найду деньги.

Это было так сложно, что я не сразу и понял. Я сказал:

— Не могу, Асаф, извини.

— А твоя дочь?

— Она тоже этого не сделает.

— Я поговорю с ней. Что мне делать?

— Ее нет дома. Она не даст тебе чек, Асаф.

Он пришел на следующее утро и заштукатурил ванную комнату. Оставалось работы на час — положить поверх штукатурки известковую шлихту, но он опять исчез. На следующее утро, появившись, еще издали прокричал:

— Я нашел деньги!!!

Был уверен, что сообщает мне радость. То есть считал меня другом. Я в самом деле обрадовался, с души свалилась тяжесть — ведь мог помочь, а не помог.

Мы стояли у ворот. Асаф, который пришел пешком обычной своей дорогой от шоссе, положил на землю тяжелые мешки, отдыхал.

— Сегодня сделаю шлихту,— деловито заметил он. — Знаешь, я нашел работу рядом, на Арлозоров. Дай тачку довезти цемент. Вечером верну.

Я прикатил ему тачку. Больше никогда не видел ни ее, ни Асафа. Спустя несколько дней мимо дома проходил Хусейн, знакомый араб-каблан. Я окликнул его:

— Где Асаф?

— Зачем тебе?

— Он взял мою тачку на прошлой неделе и не вернул.

Хусейн продолжал пристально меня рассматривать. Это было странно: что он хотел понять?

— Он арестован, — сказал Хусейн, убедившись, что я в самом деле не знаю и мой вопрос — не проверка.

— За что?!

— Не знаю.

— Ну, не хочешь говорить…

— Вроде, украл что-то.

— У него ж четверо! А как же дети?

— В том-то и дело.

— Жалко детей, — сказал я.

Хусейн опустил глаза. Рядом с ним стоял паренек лет двенадцати. Он, напротив, не отводил взгляда и спросил подозрительно:

— Вы разве телевизор не смотрите?

— Нет. А что там было?

Паренек посмотрел на Хусейна, тот сказал мне:

— Шалом, отец.

Они ушли. Я подумал: разве в теленовостях сообщают о мелких кражах? И тут же забыл об этом. Вспомнил на другой день, когда слушал новости по русской радиостанции РЭКА.

РАСКРЫТА ТЕРРОРИСТИЧЕСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ В ТАЙБЕ. …ГОТОВИЛИСЬ СОВЕРШИТЬ ТЕРАКТЫ В НЕТАНИИ, ХАДЕРЕ И ИЕРУСАЛИМЕ. АРЕСТОВАНЫ НЕСКОЛЬКО ЧЕЛОВЕК ИЗ ТАЙБЫ И ИЗ ДЕРЕВНИ ОКОЛО ШХЕМА…

Асаф — террорист? Я не мог в это поверить. Скорее бы поверил, что террористом мог оказаться другой человек, наш штукатур. Их работало двое. Один, улыбчивый, лет двадцати, готовил и подносил сырую штукатурку, второй, чуть постарше, сумрачный, наносил ее на стены. Он работал, как машина, прерываясь лишь на короткий обед. К концу дня его качало от усталости. Мне все время казалось, что он угнетен чем-то. Он, как и Асаф, был из деревни под Шхемом. Вот если бы он… Нет, пожалуй, и он бы не пошел на это — не фанатик, и взгляд у него был осмысленный… А Асаф, пожалуй, согласился бы за деньги что-нибудь сделать для своих. Ведь арестовали же его за что-то.

Впрочем, что я вообще мог знать обо всем этом?

Тогда был октябрь двухтысячного года, интифада, которая началась в конце осени, еще казалась немыслимой…

11. Язычники

Кто бы он ни был, взорвавший себя у каньона а-Шарон мусульманин, последним движением руки он открывал дверь в вечное блаженство и, значит, и остался в раю до скончания времен.

Для наших соседей, правоверных иудеев, их маленький Ицик сейчас тоже безмятежно пребывал за пределами страдания, в ожидании Страшного суда. Хотелось думать, что вера облегчала их горе: суровый Бог наказал их, лишил сына, сделал убогими калеками, погрузил во тьму, чтобы они ощупью искали дорогу к праведной жизни, но Ицика спас и вознес. Я же не мог опереться на веру, а разум не справлялся с кошмаром смерти.

В нашем доме спали после обеда сорок детей. Я поднялся на второй этаж. Гай смотрел телевизор.

— Гай, милый, иди, пожалуйста, к себе, мы с бабушкой будем смотреть новости.

— Только не делай громко, детки спят, — предупредила Ира, когда Гай, не теряя лишней секунды, помчался вниз, к телевизору родителей.

Я переключил на российский канал. В этом не было смысла: я уже все знал. Но мне нужно было видеть все снова и снова, как больному нужно — Лев Толстой однажды заметил это — снова и снова дотрагиваться до больного места.

Мы с Ирой увидели наш каньон, полицейские машины и «амбулансы».

— …это четвертый теракт в маленьком городе за последние два месяца. Ответственность взяла на себя исламская террористическая организация «Хамас»…

Кадры у каньона сменились улицами в Рамалле. Толпы боевиков «Хамаса» в черных капюшонах плясали, подняв над головой автоматы. Жгли чучело еврея. Ликующие мальчишки прыгали перед камерой.

— …в этом разница между политическим мышлением демократического общества и националистическим мышлением: в Израиле кричат: «Смерть Арафату!», в палестинской автономии — «Смерть евреям!»…