Том 2. Республика Шкид - Л. Пантелеев

На кухне он заглянул в тетрадку и решил на риск назначить дежурным по кухне вне очереди Мамочку. Так и сделал.

Сходили с ним в кладовую, получили на день хлеб и стали развешивать.

Янкель придвинул весы, поставил на чашку четверточную гирю, собираясь вешать, и вдруг изумился, глядя на Мамочкины манипуляции.

Тот возился, что-то подсовывая под хлебную чашку весов.

— Ты что там делаешь?

— Не видишь, что ли? Весу прибавляю, — рассердился Мамочка.

— Что же, значит, обвешивать ребят будем? Ведь заскулят.

— Не ребят, а Слаенова… Все равно ему пойдет.

Янкель подумал и не стал возражать.

К вечеру у них скопилось пять фунтов, которые и переправились немедленно в парту Слаенова.

Янкель повеселел. Если так каждый день отдавать, то можно скоро отквитать весь долг.

На другой день он по собственной инициативе подложил под весы солидный гвоздь и к вечеру получил шесть фунтов хлеба.

Янкель был доволен.

Тихо посвистывая, он сидел у стола и проверял по птичкам в тетради выданное количество хлеба. Птички ставились в списке против фамилии присутствующих учеников.

Как назло, сегодня отсутствовало около десяти человек приходящих, и Янкель уже высчитал, что в общей сложности от них он получил около фунта убытку: обвешивать можно было только присутствующих.

Вдруг Янкель вскочил, словно решил какую-то сложную задачу.

— Идея! Кто же может заподозрить меня, если я поставлю четыре лишние птички.

Открытие было до смешного просто, а результаты оказались осязательными.

Четыре птички за утренний и за вечерний чай дали два лишних фунта, а четыре за обед прибавили еще маленький довесок в полфунта.

Своим открытием Янкель остался доволен и применил его и на следующий день.

Дальше пошло легко, и скоро оппозиция вновь задрала голову.

От солидного янкелевского долга Слаенову осталось всего пять фунтов, которые он должен был погасить на следующий день.

Но в этот день над Янкелем разразилось несчастье.

После обеда он в очень хорошем настроении отправился на прогулку, а когда пришел обратно в школу, на кухне его встретил новый староста.

За два часа прогулки случилось то, о чем Янкель даже и думать не мог.

Викниксор устроил собрание и, указав на то, что Черных уже полтора месяца работает старостой на кухне, предложил его переизбрать, отметив в то же время, что работа Черных была исправной и безукоризненной.

Старостой под давлением Слаенова избрали Савушку — его вечного должника.

Удар пришелся кстати, и Викниксор невольно явился помощником Слаенова в борьбе с его противниками.

Дни беззаботного существования сменились днями тяжелой нужды. Никогда не голодавшему Янкелю было очень тяжело сидеть без пайка, но долг нужно было отдавать.

Слаенов между тем успокоился.

По его мнению, угрозы его могуществу больше не существовало.

Так же пировал он со старшими, не замечая, что Шкида, изголодавшаяся, измученная, все больше и больше роптала за его спиной.

А ростовщик все наглел. Он уже сам управлял кухней, контролируя Савушку. Слаенов заставлял Савушку подделывать птички, не считаясь с опасностью запороться.

Хлеб ежедневно по десятифунтовой буханке продавался за стенами Шкиды в лавку чухонки. Слаенов стал отлучаться по вечерам в кинематограф. Денег завелось много.

Но злоупотребление птичками не прошло даром.

Однажды за перекличкой Викниксор заметил подделку.

Лицо его нахмурилось, и, подозвав воспитателя, он проговорил:

— Александр Николаевич, разве Воронин был сегодня?

Сашкец ответил без промедления:

— Нет, Виктор Николаевич, не был.

— Странно. Почему же он отмечен в тетради?..

Викниксор углубился в изучение птичек.

— А Заморов был?

— Тоже нет.

— А Данилов?

— Тоже нет.

— Андриянов?

— Нет.

— Позвать старосту.

Савушка явился испуганный, побледневший.

— Вы меня звали, Виктор Николаевич?

— Да, звал. — Викниксор строго поглядел на Савушку и, указав на тетрадь, спросил голосом, не предвещавшим ничего хорошего:

— Почему здесь лишние отметки?

Савушка смутился.

— А я не знаю, Виктор Николаевич.

— А хлеб кто за них получал?

— Я… я никому не давал.

Вид Савушки выдал его с головой. Он то бледнел, то краснел, шмыгал глазами по столовой и, как затравленный, не находя, что сказать, бормотал:

— Не знаю. Не давал. Не знаю.

Голос Викниксора сразу стал металлическим:

— Савин сменяется со старост. Савина в изолятор. Александр Николаевич, позаботьтесь.

Сашкец молча вытащил из кармана ключ и, подтолкнув, повел Савушку наверх.

В столовой наступила грозная тишина.

Все сознавали, что Савушка влип ни за что ни про что. Виноват был Слаенов.

Ребятам стало жалко тихого и покорного Савушку.

А Викниксор, возмущенный, ходил по комнате и говорил:

— Это неслыханно! Это самое подлое и низкое преступление. Обворовывать своих же товарищей. Брать от них последний кусок хлеба. Это гадко!

Вдруг его речь прервал нечеловеческий вопль. Крик несся с лестницы. Викниксор помчался туда.

На лестнице происходила драка.

Всегда покорный Савушка вдруг забузил.

— Не пойду в изолятор. Сволочи, халдеи! Уйди, Сашкец, а то морду разобью!

Сашкец делал героические попытки обуздать Савушку. Он схватил его за талию, стараясь дотащить до изолятора, но Савин не давался.

В припадке ярости он колотил по лицу воспитателя кулаками. Сашкец посторонился и выпустил его. Савушка с громким воплем помчался к двери. В эту минуту в дверях показался Викниксор, но, увидев летящего ураганом воспитанника, отскочил — и сделал это вовремя. Кулак Савина промелькнул у самого его носа…

— А, Витя! Я тебя убью, сволочь! Дайте мне нож…

— Савин, в изолятор! — загремел голос заведующего, но это еще больше раззадорило воспитанника.

— Меня? В изолятор? — взвизгнул Савушка и вдруг помчался на кухню.

Оттуда он выскочил с кочергой.

— Где Витя? Где Витя? — Савушка был страшен. При виде мчащегося на него ученика, яростно размахивающего кочергой, Викниксору сделалось нехорошо.

Стараясь сохранить достоинство, он стал отступать к своей квартире, но в последний момент ему пришлось сделать большой прыжок за дверь и быстро ее захлопнуть.

Кочерга Савушки с треском впилась в высокую белую дверь.

Разозленный неудачным нападением, Савушка кинулся было на воспитателя, но ярость его постепенно улетучилась. Он бросил кочергу и убежал.

Через четверть часа Сашкец, с помощью дворника, нашел его в классе. Савушка, съежившись, сидел в углу на полу и тихо плакал.

В изолятор он пошел покорный, размякший и придавленный.

Педагоги не знали, что стряслось с Савиным. Они недоумевали. Ведь многих же сажали в изолятор, но ни с кем не было таких припадков буйства, как с Савушкой. Истину знали шкидцы. Они-то хорошо понимали, кто был виноват в преступлении Савина, и Слаенов все больше и больше чувствовал обращенные на него свирепые взгляды.

Страх все сильнее овладевал им. Он понимал, что теперь это не пройдет даром.

Тогда он вновь решил задобрить свою гвардию и устроил в этот вечер неслыханный пир: он поставил на стол кремовый торт, дюжину лимонада и целое кольцо ливерной колбасы. Но холодно и неприветливо было на пиршестве. Угрюмы были старшие.

А там наверху голодная Шкида паломничала к изолятору и утешала Савушку сквозь щелку:

— Савушка, сидишь?

— Сижу.

— Ну, ладно, ничего. Посидишь — и выпустят. Это все Слаенов, сволочь, виноват.

А Савушка, понурившись, ходил, как зверек, по маленькой четырехугольной комнатке и грозился:

— Я этому Слаенову морду расквашу, как выйду.

В верхней уборной собрались шкидцы и, мрачные, обсуждали случившееся.

Турка держал четвертку хлеба и сосредоточенно смотрел на нее. Эта четвертка — его утренний паек, который нужно было отдать Слаенову, но Турка был прежде всего голоден, а кроме того, озлоблен до крайности. Он еще минуту держал хлеб в руке, не решаясь на что-то, и вдруг яростно впился зубами в хлебную мякоть.

— Ты что же это? — удивился Устинович. — А долг?

— Не отдам, — хмуро буркнул в ответ Турка.

— Ну-у? Неужели не отдашь? А старшие?..

Да, старшие могли заставить, и это сразу охладило Турку. Теперь уже был опасен не Слаенов, а его гвардия. Он остановился с огрызком в раздумье — и вдруг услышал голос Янкеля:

— Эх, была не была! И я съем свою четвертку. А долг пусть Слаенов с Гоголя получит.

В зтот момент все притихли.

В дверях показался Слаенов. Он раскраснелся. И так всегда красное лицо пылало. Он прибежал с пирушки — на углах рта еще белели прилипшие крошки торта и таяли кусочки крема.