Искалеченная - Хади

Мэрия в последний учебный день, в четверг, организовывает поездку на берег моря. Я записалась туда с детьми и даже пригласила вторую жену с ее ребенком сопровождать нас, чтобы посмотреть Францию. А главное – показать, что я ей не враг, как она считает. Мы готовимся к пикнику – сэндвичи, сумка-холодильник, круассаны, все готово к обеду. И вот мы выезжаем на автобусе. По дороге организаторы предлагают сделать остановку для детей. Все устраиваются в маленьком кафе на обочине дороги. И внезапно моя дочь говорит мне:

– Мама, мы забыли круассаны в автобусе, я пойду за ними.

Она выходит. Через минуту я слышу крик, визг тормозов.

Машина ехала слишком быстро. Через десять минут приехала «скорая помощь». Мальчик, который сбил мою девочку, не перестает повторять:

– Мадам, я не сделал это специально, я не сделал это специально.

Мою малышку везут в госпиталь в коме. Она ударилась головой, но крови не было. Нужно сделать рентген. Она спит, медсестры тормошат ее, чтобы разбудить, ей нельзя засыпать, нельзя…

Я звоню ее отцу в Париж. Проходит четверг, наступает утро пятницы. Из своего кабинета врач звонит в Париж и спрашивает, может ли местная больница принять мою девочку. Нужен вертолет, чтобы перевезти ее, Я слушаю, как он говорит мне о своей беспомощности:

– Ничего сделать на месте нельзя, у нее гематома мозга…

Он прекрасно знал, что ничего уже нельзя было сделать для моей дочки. Я вхожу в палату, наклоняюсь к ней, чтобы прикоснуться, она неподвижна. В этот момент что-то оборвалось во мне, я закричала: «Но она мертва!»

Прибежали медсестры с реанимационными аппаратами, но было слишком поздно. Мне сделали укол успокоительного. Ей было десять лет, два месяца и десять дней. И она покинула нас вот так. Минута, визг тормозов – и моей доченьки больше нет. Она ушла с ясным лицом, будто спокойно спала.

Я вернулась в Париж совсем раздавленная. Потерять ребенка – самое худшее для матери. Ужасная пустота. В наглей семье траур. Я в абсолютном вакууме.

Муж предложил мне похоронить дочку здесь, во Франции. Но моя семья попросила, если возможно, провести похороны в Африке, чтобы попрощаться с ней. Я сообщила об этом чиновникам в мэрии, и они согласились оплатить транспортные расходы. Мне дали билет на самолет, чтобы сопровождать гроб. Как же я ненавидела в тот момент мужчин нашей общины! В последнюю минуту накануне отъезда они решили: «Отец должен ехать, а не мать. Женщине нужно остаться здесь. Если бы было два билета – поехали бы оба. Но есть только один, и он для отца».

Муж уехал, а я осталась здесь, плача, как больное животное.

Я никогда им этого не простила, моя мама тоже. Мне было нужно сопровождать своего ребенка домой, быть с мамой, разделить с ней траур. Все это прошло мимо меня. Мужчина, отец, человек, наконец, тот, кто не страдал при родах, тот, кто к тому же не допустил даже мысли, что мог бы отдать билет матери или купить еще один… Мужчины ничего не знают о материнской любви и уважении, которое обязаны выказывать матери.

Дети, всегда такие радостные, замкнулись в себе. Самой маленькой было тогда только два года. Она говорила:

– Кинэ умирать, госпиталь, умирать, госпиталь.

Она не помнит уже об этом.

Я была в глубокой депрессии. Через три месяца я купила билет на свои деньги и уехала на могилу дочери. К счастью, я верю в Бога, и, к счастью, у меня есть друзья, они сумели мне помочь, сказать нужные слова. Но часть африканского сообщества в Париже считала меня виновной в этой драме или, во всяком случае, ответственной за нее, потому что, по их мнению, я хотела жить, как белые, и везде возить своих детей. Такое впечатление было у меня тогда.

Мне было тяжело жить в то время. Иногда я ходила по улицам и встречала женщин, говоривших мне:

– Я видела тебя вчера и поздоровалась, а ты не ответила.

Я никого не замечала. Я была в депрессии, очень тяжелой и очень долгой.

Я больше не хотела видеть мужа, для меня все было кончено. То, что он не позволил мне сопровождать тело моей дочери, вызвало во мне омерзение. Я не хотела этого брака, окончательно и бесповоротно. Я знала, что где-то существует бюро африканских адвокатов в Париже, и отыскала его. Как только взяли в ясли мою последнюю малышку Бинту, я – для своего освобождения – предприняла демарши по разводу. Сначала сказала об этом мужу, но он рассмеялся мне в лицо.

Итак, я встречаюсь с чернокожим адвокатом, он заранее просит у меня гонорар. У меня нет с собой денег, но я обещаю ему принести мои сбережения на следующей неделе. На той же неделе встречаюсь с моей марокканской подругой, которая тоже хочет развестись. Она только что вышла из больницы. Муж избил ее и вытолкнул через окно. Но, к счастью, с первого этажа. Сломана нога.

Эта встреча подвигла меня на серьезные размышления, так как муж становится грубым и агрессивным. Я уже получила несколько ударов, особенно когда вторая жена вмешивалась в ссоры. Теперь я этого не позволю! В последний раз, когда он избил меня, я пошла в поликлинику. Там мне выдали медицинские справки. Мой адвокат хранил их в своем досье. Меня и мужа вызвали в суд в следующем месяце.

Моя мама сказала мне однажды:

– Только не вмешивай в эту историю вторую жену, она ничего не сделала.

– Но я тоже ей ничего не сделала.

– Мне звонили и рассказали, что ты ее притесняла.

– Уверяю тебя, что нет!

Значит, муж осмелился позвонить маме и сообщить ей эти небылицы. Но он не знал ее и думал, что мои пана и мама, как, к сожалению, многие африканские родители, будут слушать только его версию. Родители никогда не принимали мою сторону, но они размышляли обо всем. У нас, когда дочь хочет развестись, родители делают все, чтобы помешать ей, и иногда даже избивают ее, чтобы она «вернулась в семью».

Но с моими родителями было все иначе. Если я говорила маме, что не сделала ничего плохого, она верила мне. Молодая жена начала действовать мне на нервы, вела себя глупо и мелочно. Так, однажды она тайком провела к себе в комнату удлинитель от моей телефонной розетки, чтобы звонить за мой счет, поскольку за телефон платила я. Они оба пользовались пособиями на моих детей; у меня оставалась только маленькая зарплата переводчицы, на которую я могла существовать. Единственный раз, по-настоящему разозлившись на нее, я сказала мужу:

– Если она продолжит вставлять мне палки в колеса, то вернется в Сенегал в таком состоянии, в каком даже не представляет.

Однажды она окончательно вывела меня из терпения, не помню даже почему.

Эта женщина настолько считала меня врагом, что, когда я уехала в Сенегал на могилу дочери, мне пришлось просить кузину остаться с моими детьми. Я не доверяла ей: она их ненавидела.

Полигамия остается традицией в Сенегале, я не буду бороться против этого. Там каждая женщина живет в своем доме (новая форма полигамии в Сенегале). Многоженству в Европе я говорю «нет»! Это полигамия, которая портит человеческие отношения и разрушает духовный мир детей. Сегодня полигамные семьи в городах живут по две или три в четырехкомнатных квартирах, но у детей должна быть комната, чтобы делать домашние задания. Однако они не имеют на это права; если есть свободная комната – она для женщины, пусть малышня выходит из положения, как хочет. У детей нет никакого угла, чтобы учиться или играть. Матери проводят время в соперничестве друг с другом в тесном пространстве. И только мужу выгодна такая ситуация. И будет выгодна до тех пор, пока африканская женщина не станет уважать себя как личность. Цель мужчин, даже если они никогда не признаются в этом, – «делать» женам детей «по цепочке» – каждый год, – чтобы получать семейные пособия, которых женщины никогда не видят. Только муж знает, сколько детей он хочет иметь. Это рабство, Новое черное золото. Потому что большинство африканских женщин-иммигранток, живущих в полигамии, не умеют ни читать, ни писать. У многих нет даже документов при прибытии. Они их получают, только имея детей, рожденных на территории Франции.

Женщины, не желающие жить таких условиях, хотят вернуться на родину. Я знала таких, но их было совсем немного. Большинство остается. Они говорят мне:

– Несмотря ни на что, мне здесь лучше. У меня есть то, чего не было там! Я не хожу больше за водой, за дровами…

Можно понять. Но я знаю, что тех условий жизни, которые им очень часто предлагаются во Франции, никакая женщина на африканском континенте не приняла бы: одна комната, одна кровать, когда одна в ней спит, другая ложится на кухне с детьми. Никакое богатство мира не стоит этого. Их маленьких дочек «вырезают» на каникулах на родине, потом насильно выдают замуж. И для чего? Чтобы потом они жили так же, как их матери. А мальчики растут в замкнутом мире, учатся только вызывающему поведению полигамного самца. Они вырастают без амбиций, без открытого взгляда на мир, готовые воспроизводить такую же систему, как и их отцы.

Я слышала однажды о таком выходе из положения. В некоторых французских городах многоженец, у которого две или даже три жены и десять, иногда пятнадцать детей, ютящихся в одной четырехкомнатной квартире, может требовать у властей выделения другой квартиры. С условием что он разводится. Лицемерие очевидно. Муж, конечно, представит свидетельство о разводе, потому что светский брак у нас – пустая формальность, но на самом деле никогда не разведется. Только религиозный брак имеет значение.