Собрание сочинений в четырех томах. Том 4. - Николай Погодин

Все молчали. Володьке хотелось есть. Откуда–то вместе с голубым ветерком доносились ароматы пахнущего пирогом праздничного детства.

— Пожалуйте на терраску, дорогие гости, — пригласил Иван Егорович. — Стол накрыт.

Стол был накрыт не богато и не бедно, а в меру. Посреди стола стоял обязательный винегрет, который Нина Петровна готовила невероятно острым — с горчицей, горьким перцем, пикулями и со специально выбранной самой злой селедкой. Ее винегрет неизменно вызывал много разговоров за столом. Нового человека кидало от него в жар, привычный же едок относился к нему с веселым ужасом. Иван Егорович признавал этот винегрет как тонкую закуску после рюмки водки, но больше любил натуральный студень, без городских фокусов, с хрящами и смоленой кожицей говяжьих ног. Припасы для студня он всегда доставал сам. Колбасу он покупал ленинградскую, с чесноком и без жира, сыр — самый дорогой, хоть и понемногу. Нина Петровна и Иван Егорович были людьми городскими и не умели много заниматься праздничными яствами, но все же без торжественного воскресного пирога садиться к столу не любили. Запах этого пирога и воскресил в душе Володьки праздники станичного детства. Он с восхищением посмотрел на стол, потом перевел взгляд на Ирочку.

— Вот она… — заговорил Володька и кивнул на Ирочку.

— У меня имя есть.

— …она, — не сдался Володька, — укоряет меня, что мы с ребятами по ресторанам бегаем. А мы не бегали бы, если бы жили, как люди. Я с детства за таким столом не сидел.

Володька забыл или приврал сознательно: Сонина мама не раз угощала его пирогами и наливками. Но сейчас он не должен помнить о Соне. Иван Егорович поддержал Володьку, но Нина Петровна резко сказала:

— Ересь!

Все притихли.

— Ты, парень, считаешь, что по ресторанам слоняются только те, у кого дома ничего нет. Ересь! Вас в рестораны с жиру тянет.

— Мы о другом говорили, — строго и значительно сказала Володьке Ирочка. Он покорился: «Молчу».

Нина Петровна посадила Володьку против себя. Она так откровенно изучала его, что он стал самому себе казаться виноватым и с минуты на минуту ждал какого–то суда. Он крепился, ища поддержки у Ивана Егоровича, но тот не обращал внимания на очередную интермедию, как он называл про себя коварные приемы своей супруги. Ему хотелось спокойно, по–человечески позавтракать.

— Что же ты? — сказала ему Нина Петровна. — Разлей. Мне не надо. Ире тоже.

— А тебе почему не надо?

— Не надо, и все.

— Слушаюсь!

Иван Егорович не без удовольствия исполнил приказание.

— О чем же вы говорили? — спросила Нина Петровна, возвращаясь к прерванному было разговору.

— Не стоит, тетя, — просительно ответила Ирочка.

— Я догадываюсь.

— Тем более…

В ту минуту, когда Иван Егорович поднял рюмку, чтобы чокнуться с Володькой, Нина Петровна зловеще произнесла:

— Догадываюсь. Алкоголизм — бич человечества…

Рюмки их так и не соприкоснулись. Иван Егорович поставил свою на стол.

— Правильно. Но зачем же под руку? Опять же гость…

Иван Егорович хотел сказать, что можно отбить у гостя охоту к вину, но не договорил. Володька выпил, не обратив никакого внимания на слова Нины Петровны. Никто не знал, что у Володьки выработалась в мозгу защитная пленка, именуемая иммунитетом, к громким и общим словам. Нина Петровна посмотрела на Володьку с нескрываемым презрением. Она сказала ему, чтобы он пил и ел на здоровье, и предрекла ему неизбежную преждевременную смерть от алкоголизма. Володька ел, пил и смеялся, как счастливый дикарь среди цивилизованных людей. Он не верил, что преждевременно умрет от алкоголизма. Нина Петровна, однако, настаивала на своем и рассказала страшную историю о патологическом опьянении. К ним в больницу недавно доставили солидного семейного человека, который в приступе патологического опьянения натворил у себя дома черт знает что. Его связали, а он плевал в людей кровавой пеной и ругался, как последняя скотина. Утром, придя в себя, он плакал от стыда и смертельной тоски. Милиция не пощадила его солидности, и прямо из больницы он отправился отбывать две недели, положенные ему по закону.

Володька задумался.

— Патологическое… Это как же случается? — внимательно спросил он.

— Случается, милый мой. С каждым может случиться.

Когда она объясняла Володьке сущность патологического опьянения, Ивана Егоровича за столом не было. Он явился с огромным деревянным блюдом, на котором лежал мясной пирог, испускавший необыкновенно тонкие ароматы. Иван Егорович некоторое время подержал блюдо на руках, как бы давая знать, что наступила лучшая часть завтрака. Потом он поставил блюдо посреди стола и увидел, как лицо Нины Петровны на мгновение осветилось истинно женским гостеприимством. Довольный Иван Егорович повторил поговорку собственного сочинения, известную всем, кроме Володьки:

— Ни подо что не пей, а под пирог выпей.

Они выпили под пирог. Всем стало хорошо, но Володька сидел, не говоря ни слова.

— Патологическое… — сказал он наконец с озабоченным видом. — Вот штука–то… Надо же!

Ирочка весь завтрак молчала. Слово «муж» не давало ей покоя, а история с патологическим опьянением совсем расстроила. Воздушный, как облако, пирог камнем ложился в желудке, клонил ко сну. Если сейчас не отказаться от традиционного кофе со сливками и не убежать, то непременно уснешь, и тогда пропала вся поездка на дачу! Отказаться от кофе не удалось, но молодые силы взяли свое. Ирочка устояла, а Володька вообще не испытывал ни тяжести, ни истомы. Один Иван Егорович с наслаждением растянулся на раскладушке.

Счастье встречи!

Ирочка не испытывала этого счастья и не стремилась к нему. Ей хотелось одного: докопаться до сущности Володьки. Она считала, что не знает его.

Володька переживал счастье встречи и больше ни о чем не думал. Незнакомое ему до сих пор чувство то затухало в нем, то бесновалось, то становилось плавным, как тихая песня. Ничего подобного он раньше не испытывал и с интересом следил за собой. Он решил, что к Ирочке ему надо относиться как к невесте, и все время твердил про себя запомнившиеся с детства слова волжской песни: «Если я тебе невеста, ты меня побереги…»

Ирочка и Володька шли по направлению к лесу. За лесом текла Москва–река. Они шли купаться. Погода стояла жаркая. Воздух будто припадал к хлебным полям, дымившимся синевой. Володьку, как человека степного, радовали просторы Подмосковья. Только лес, темневший впереди, мешал Володьке мысленно перенестись в родные степи. Степной человек любит леса и поражается их поэзии, он любит горы и чувствует в них величие матери–земли, но дороже всего ему вечерняя грусть степей с горькими запахами родных трав.

Ирочку радовали темные лесные дали, а стройные молодые сосенки с желтыми стволами были так ей дороги, что, казалось, вместе с нею выросли как подруги.

Испытывая все эти чувства, Ирочка и Володька не говорили друг другу ни слова. Им было бы странно объяснять друг другу, как они любят природу, как она их радует и тревожит. А почему бы Володьке не рассказать Ирочке, как он любит родные степи? Почему бы Ирочке не сказать ему, что молодые сосенки кажутся ей сестрами? Но оба они никогда не сделают этого. Так у них и в любви.

— Ну что, — говорит Володька, блестя глазами, — купаться идем?

— Идем.

— А ты места знаешь?

— Какие?

— Чтобы песочек.

— Здесь всюду песочек.

— А ты здесь купалась?

— Прошлым летом.

— Глубоко?

— Местами с головой.

— Я ведь не плаваю.

— А с Дона…

— Мы от Дона — триста верст.

— Учись. Неужели спортом не занимаешься?

— Мой спорт — люлька, сопло… За смену так назанимаешься, что кости трещат.

Володька прав. Какой там спорт! Да он и так молодец. Молодец, а до настоящего в нем никак не докопаешься. Хоть он и некультурный, но настоящего в нем много. Ирочка обязательно должна добраться до настоящего. Она думает, что сделать это так же просто, как расспросить человека, чем он занимался вчера и что будет делать сегодня.

А Володька идет и повторяет про себя слова волжской песни. Он будет беречь Ирочку, ничем не обидит, не позволит себе лишнего, как было при первом свидании, когда они сидели вдвоем на тахте. Он глядит на разлив молодой ржи и говорит:

— Ты в поле когда–нибудь работала?

— Нет.

— А я с детства приучался.

— Ну и мне приходилось, когда в колхоз на картошку ездила.

— Я о настоящем говорю. В степи, например, когда косят. Жизнь!

— Наверно… Не знаю.

Он, как тогда у Кремля, нежно берет Ирочку за кисть руки.

— Наконец–то…

Он делает паузу и со вздохом говорит:

— …свиделись.

Ирочке весело и приятно.