Игнатий Лойола - Анна Ветлугина

   — Ты ещё недостаточно окреп, сын мой, — с тревогой произнёс настоятель.

   — Времени нет. Я собирался передохнуть в Манресе пару дней, а задержался почти на год. К тому же мне сказали: барселонский порт уже открыт. Вы дадите мне благословение, отец?

Настоятель раздумывал о чём-то.

   — А где твои вещи, с которыми ты собираешься идти? — вдруг спросил он.

   — Какие вещи? — удивился Лойола. — У меня давно нет никаких вещей, кроме тыквы и книги для записей.

   — Ты собираешься идти прямо в своём мешке и босиком?

   — Разумеется.

   — А если бы тебе предложили вещи?

   — Мне уже предлагали. Я всё отдал, как вы знаете.

Настоятель загадочно улыбнулся.

   — Сын мой, зима ещё не кончилась, а в этом году она особенно холодна. Если ты пойдёшь в мешке и босиком, то не получишь моего благословения.

   — Хорошо, — согласился Лойола, так покладисто, что священник ему не поверил, — но где же можно быстро разыскать зимнюю одежду? Ждать дальше я не намерен.

   — Эти уважаемые люди, которых ты заставил участвовать в своём балагане, принесли тебе кое-что полезное.

Паломника облачили сразу в две ропильи из очень толстого сукна. Бабушка Бенита собственноручно зашила фальшивые рукава одной из них, чтобы защитить ему руки от холода. Также его заставили обуться и надеть на голову тёплый суконный берет. Свою тыкву, а также одежду из мешковины, чертополоховый пояс и цепи он оставил настоятелю. Тот собирался порадовать всем этим праведническим скарбом «уважаемых».

Провожаемый добрыми напутствиями, Иниго покинул доминиканский приют и тут же у ворот подарил одну ропилью манресскому нищему. Настоятель, наблюдающий за ним в окно, затаил дыхание, но Иниго не стал развивать благотворительность дальше. Он помахал монастырю и двинулся в путь. Маленькая чёрная фигурка в берете, помелькав меж деревьев, исчезла из виду.

«Больной человек, — думал настоятель, — но как же он умеет подчинять себе! Казалось, скорее солнце погаснет, чем эти господа послушаются хоть кого-то. Он заставил их повиноваться за несколько минут, будто провинившихся школяров. Уверен, останься он в Манресе — они превратились бы в его свиту! Хорошо, что он всё-таки покинул нас. И почему Бог даёт такую силу сумасшедшим?»

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Альбрехт не понимал, что с ним происходит. Мысли об Альме преследовали его и днём и ночью. А ведь совсем недавно он смеялся над влюблёнными простачками! Зачем воздыхать, если всегда можно найти подходящую женщину? На аристократок практичный Фромбергер не заглядывался, а всякие вдовушки да и молоденькие дочки хозяев, в чьих домах он подрабатывал по хозяйству, сами липли к нему, как мухи. Им страсть как нравилась его витиеватая речь в сочетании с крепкими плечами и большими руками, легко поднимавшими любую «овечку» или даже «кумушку».

Всё это закончилось, лишь он увидел Альму. Сочетание кукольной красоты с пугающей странностью и хриплым голосом будоражило его, мешая работать. Куда-то подевалась предприимчивость и рассудительность, с которой он всегда очаровывал своих «кумушек». Лютер уже не раз упрекнул добровольного помощника в нерадивости. От упрёков Альбрехт будто просыпался и, сделав над собой усилие, некоторое время думал только о строках, которые переписывал. Но коварное вожделение капля за каплей снова наполняло его, и в копии опять появлялись ошибки.

Однажды Лютер не выдержал:

   — Послушайте, я не понимаю, зачем вы рвались помогать мне, если теперь не желаете стараться? Я вас вовсе не держу, идите туда, где вам интересно.

   — Профессор, умоляю, послушайте! — вскричал несчастный студиозус. — Бывают, знаете ли, в душе такие исключительные... исключительнейшие состояния, полностью исключающие разумные обоснования...

Любовная бессонница, видно, совсем истощила его, раз он начал говорить с профессором витиевато, будто с «кумушкой».

   — Вы бредите, Фромбергер, — устало прервал его Лютер, — но у меня нет ни сил, ни желания разбираться в ваших состояниях. Переписчик мне и вправду нужен. Учитывая объем Библии, вы один не справитесь. Мои друзья посоветовали, в качестве надёжного человека, одного вашего сокурсника из Виттенберга. Завтра он придёт, будете работать вместе. Надеюсь, вам полегчает от общения с ним, и мне не придётся выгонять вас. Потому что при таком количестве ошибок от вашей работы нет никакой пользы.

«Сокурсником из Виттенберга» оказался Людвиг. Его привели селить в Альбрехтову каморку. За год наглая рожа с приплюснутым носом стала ещё прыщавее.

   — Фром-м-бер-гер-р-р! Что за милая встреча! — и он с ходу бросился обниматься. У Альбрехта остались не самые приятные воспоминания о товарище, но сейчас, измучившись от любви и одиночества, он искренне обрадовался. Правда, следующая фраза эту радость омрачила:

   — Как тут с бабами, дружище? — поинтересовался Людвиг, почёсывая отвратительно сальную голову. — А то встретилось мне сейчас на крыльце одно чудище. Белёсая, как упырь, никогда таких не видел. И с дрожащими глазами.

   — Как... с дрожащими? — опешил Альбрехт.

   — Не знаю уж как, говорю, что видел. А фигурка даже очень недурна. Прелесть какая фигурка, особенно плечики. Как ты думаешь, у этого чуда глаза в темноте светятся?

Удивительно, почему этот нахал успел сказать об Альме так много. Может быть, Альбрехту потребовалось время для хорошего замаха? Удар получился что надо. Товарищ мгновенно переместился на пол, а его приплюснутый нос приплюснулся ещё больше под могучим кулаком влюблённого.

   — Фромбер-гер-р-р, ты не в себе чуток... — пролепетал Людвиг, лёжа с закрытыми глазами и ощупывая окровавленное лицо, — предупреждать же надо...

В этот момент дверь открылась и вошла Альма с подносом. Альбрехт попытался загородить собой тело павшего товарища. Разумеется, безуспешно.

   — Студенты развлекаются? — презрительно поинтересовалась она. — Наслышаны про ваши нравы, как же. Имейте в виду, курфюрст, в случае чего, может наказывать без суда.

Со стуком поставив поднос на стол, она гневно топнула и выскочила из комнаты, подняв своими юбками ветер.

   — Прости, Людвиг, — красный от стыда студиозус помогал товарищу подняться.

Тот вытер о штаны окровавленную руку. Поискал, куда сплюнуть, но не нашёл ничего лучшего, кроме собственной ладони.

   — Ладно уж. Я ведь не знал, что ты влюбился... ой, нет-нет! Не влюбился! — вскрикнул он, услышав нарастающее угрожающее сопение.

Впрочем, бурная встреча не помешала им через несколько минут мирно беседовать, уплетая пирожки, принесённые Альмой.

   — Не узнаю тебя, Фромбергер. Ну что ты страдаешь? Забыл, как подкатываются к девкам?

   — Да дурак я, дурак, понимаю! — раздражённо прервал его Альбрехт. — Околдовала она меня, наверное...

Людвиг внимательно посмотрел на товарища:

   — Тебе нужно развеяться, дружище. Ты закис. Слишком давно не жил настоящей жизнью. Сегодня мы не нужны профессору, я спрашивал. Пойдём в Айзенах, проветримся. У меня есть деньги. Ты ведь кормил меня в Виттенберге. Теперь моя очередь.

Вероятно, Альбрехт и впрямь закис. Выйдя за ворота, он почувствовал, как грудь его наполняет свежий воздух, совсем не такой, нежели во дворе замка. Ветер сдул остатки снега с веток, и галки галдели по-весеннему. Думая о предстоящих развлечениях, студиозус уверенным шагом вышел на извилистую дорогу, опоясывающую гору. Так его вёл повар. Но Людвиг подмигнул и, насвистывая, свернул на тропинку, протоптанную в неглубоком слежавшемся снегу.

   — Неохота хороводиться, — пояснил он, — здесь напрямик меньше получаса быстрым шагом.

И точно. Через полчаса они входили в город. Пронырливый Людвиг уже знал здесь все таверны и повёл товарища в лучшую. Видимо, он не ошибся. Зала для посетителей была забита под завязку, да не кем-нибудь, а вольным студенческим народом.

Альбрехт, уже позабывший в замке, кто он есть, страшно обрадовался.

   — Э-ге-гей! — завопил он прямо с порога. — Gaudeamus igitur!

Громкий нестройный гомон раздался в ответ. Друзья ринулись к свободному месту на скамье и стали втискиваться.

   — Вы из какого университета будете, любезные братья? — вопросил рыжекудрый носач в голубом кафтане.

   — Из славного Виттенбергского! — гордо отвечал Фромбергер.

   — Чего в нём славного? Мы и не знаем такого! — послышались голоса.

   — Он новый, — объяснил Людвиг, — ему только двадцать лет.

   — Ха-ха-ха!!! — загремела вся компания. — Разве это университет? Вот возьми Венский — ему почти двести лет!

   — Ягеллонский старше! — заспорил рыжий кудряш.

   — Засунь себе в торбу свой Ягеллонский! — крикнул кто-то с длинными спутанными волосами, подвязанными платком. — Самый наидревнейший есть Карлов университет в Праге! Suus verum!

   — Как бы там ни было, любезные братья, — кудряш почесал внушительный нос, — а возраст вашей alma mater не позволяет считать её таковой. Вы ни черта не студенты, братья, а нагло пытаетесь возложить честные и славные лавры студенчества на свои недостойные головы.