О театре, о жизни, о себе. Впечатления, размышления, раздумья. Том 2. 2008–2011 - Наталья Казьмина

После этого фильма посмотрела «нашу» современную лабуду. Опять с незнакомыми и на лицо не различимыми артистами. Подумала, что Табаков в театре использует ту же киношную политику: все, мало-мальски стоящее или обещающее, тащит к себе, чтобы использовать и 1)выкинуть, если ничего не получится; 2) продолжать эксплуатировать на всю катушку, чтобы выжать все возможное. Вспомнила, как 3 июля мы опять собирались у А. Рубинштейна. Он все хочет сделать книжку (и еще пару сборников!?) по МХТ, к пятилетию Табакова в этом театре. Материал по зрителям и эксплуатации у них, действительно, уникальный. При всей трезвости А. Р. продолжает с веселой улыбкой и восхищением говорить, что Табаков – гениальный кризис-менеджер, может делать деньги из воздуха. Наконец нашли для него необидное определение. Да, но он же не завод из руин восстанавливает! Он вроде искусство должен производить. Еще А. Р. сказал, что, благодаря моему прошлому выступлению на круглом столе, когда я определила табаковскую программу как – «успех любой ценой», он теперь в лекциях это использует. Даже какой-то научный термин изобрел (или вспомнил).

15 июля

«Женитьба». Ленком.

Юля (Косарева) настояла на том, чтобы я посмотрела Ваню Агапова в роли Кочкарева. Скрипя, но пошла. И неожиданно получила удовольствие, которого не получила в первый раз. Конечно, неглубоко, не концептуально, непринципиально, но налицо замечательная труппа в хорошей форме. Как они интонируют! Что там Малый театр! Профессия в руках Марка Захарова! Умеет закрутить. И. Чурикова, которая на премьере наигрывала (как, впрочем, все) сейчас так уютно и вкусно расположилась в роли – удовольствие наблюдать. Грустным клоуном выходит О.Янковский, но он совсем идет от себя (как и Л. Броневой, который и в Африке Броневой), и это трогательно. Саша (Захарова) – трогательная в финале, даже почти красива, когда понимает, что все кончено. Даже прыжок, не Марком А. придуманный, выглядит эффектно.

Варе Волковой – педагога по речи.

Вите Ракову – войти в ум и чуть-чуть души потратить, что-то он стал холоднеть, как Д. Назаров.

А А. Збруеву… надо роль совсем переделать. И, главное, это легко! Надо пойти от себя, своего обаяния мальчика-старичка. Было бы, кстати, и смешнее, и тоньше, и трогательнее.

В декорации есть воспоминание о О. Шейнцисе. Хотя все грубее и проще. Разве сравнить это с «Ва-банком»?

«Седьмая печать» И. Бергмана.

Стыдно, но я раньше не видела этого фильма. 1957 г., а до сих пор впечатляет. Бергману было 39 лет, когда он его сделал. Самый возраст, когда начинаешь переоценивать ценности, думать, так ли жил и чувствовать, что смерть впереди уже маячит. Это такая сага, притча: северный скудный пейзаж, холодное море, камни. Главный герой – человек, который задает вопросы. Многоголосие. Полфильма герои, самые разные, из разных мест идут навстречу друг другу – и ангелу смерти, с которым один из них, М. фон Зюдов (молод, беловолос, красив необыкновенно, какой-то средневековой красотой, даром что изображает рыцаря), играет в шахматы. Играет на жизнь. Герои знакомятся, с какого-то момента едут вместе через лес, от чумного города, вслед за рыцарем. А когда он приезжает домой, их всех и настигает ангел смерти. Тут интересны три момента.

1. В городе, охваченном чумой, в кабаке люди говорят о том, что можно спастись от смерти, покаявшись, став лучше и тут же начинают травить слабого, смеяться над ним и получать от этого удовольствие. Человек неисправим.

2. Герой Зюдова весь фильм рассуждает о боге, которого он не нашел, в которого не верит. А в последний момент именно он вдруг начинает истово молиться за друзей, чтобы Бог спас их от ангела смерти, оставил жить.

3. Смерть забирает грешников, людей, осквернивших землю: рыцарей, пришедших опустошенными с войны, бесплодную жену рыцаря, труса, бабника, неверных мужа и жену. А оставляет – (вернее, они на полпути сами уходят от этой компании, что тоже символично) лишь семью бродячих артистов, почти дурачков, простодушных, любящих друг друга и свое дитя, наивных, добрых, идилличных, мечтающих, безобидных. То, что спасаются только они, конечно, символично.

17 июля

«Земляничная поляна» Бергмана. И тоже 1957 г. Фантастика! Два таких фильма рядом?! Когда девочка, которая случайно повстречала старого профессора Борка на дороге, сказала ему на прощанье: «Я тебя люблю: сегодня, завтра и вовеки веков», я вдруг заплакала. Да так, что остановиться не могла. И почему-то все время вспоминала маму – и свою ежедневную вину перед ней. Говорить с ними откровенно я больше не могу. Всегда только одна мысль – только бы не проговориться и как-нибудь невзначай не навести их на мысль о смерти (а я ведь сейчас так часто стала ходить на похороны). Какая же печальная штука – жизнь. Сколько мизантропии и одновременно любви к жизни, к людям, к святости и сочувствию в фильмах Бергмана. Мне всегда казалось, что смотреть его трудно. Ничуть. Такие прозрачные истории, такой разреженный воздух, никакой назидательности. Его надо смотреть время от времени. Это примиряет. После них такой же печальный покой в душе воцаряется, как, наверное, у верующих людей после исповеди. А ведь ничему не учит. Просто рассказывает истории. Он гений.

18 июля

75 лет Е. Евтушенко. А я думала больше. И в телевизоре, и тогда, на вечере М. Рощина, он выглядел немощным старичком. Нет, все-таки мои родители крепче и бойчее. Какое счастье!

«Сарабанда», последний фильм 85-летнего Бергмана. 2003 г.

Разговор мужа с бывшей женой. Герою (Э. Йозефсон, шведский актер театра и кино,1923–2012) – 86, жене (Л. Ульман, норвежская актриса) – 63. И во всех их диалогах (тем более, если знать, что Ульман – бывшая жена Бергмана) угадывается что-то личное. «Священник сказал, что хороший брак основан на двух вещах: хорошей дружбе и регулярном сексе».

В героях и этого фильма звучит постоянная тема Б. Человек, который жив, но уже мертв, человек, который боится, будучи еще живым, понять, что он уже умер.

В осадке, в последнем монологе Ульман о сумасшедшей дочери, сквозь слезы – тоска по утерянной гармонии поколений, отцов и детей, и слабые поиски того момента, когда все разладилось, когда связь порвалась и родители перестали чувствовать, ощущать в себе своих детей.

Временами чувствуется, что рука режиссера ослабела. Многословие. Монологи длинные, слова, слова… Психологически не проработаны, монотонны. Слишком многое договорено, что, как говорит Кама, не надо объяснять. И зрительская завороженность кадром возникает уже нечасто. Не вбирает тебя, можно отвлечься.

Зря перед фильмом показали, как снимали это кино. Пропала часть впечатления. Если знать, что все снималось в декорациях, даже природа, бросается в глаза деланность, замечаешь причесанность фона. И кадр неглубокий, как на видео.

Девочка из фильма похожа на всех любимых женщин Б. Тот же тип. Слишком простая красота его героинь, «крестьянскость», грубоватость.

Монолог Ульман о бывшем муже, сочувственный: о нем говорили плохо, а он ей казался хорошим, добрым, беспомощным. А сейчас он жалкий (не «кажется жалким», а именно «жалкий»). Уж не монолог ли это Ульман о Бергмане, каким она его знала?

Почему отец с дочерью спят в одной постели?! Этого не объяснил. Как и их поцелуй в губы.

Забавно: встречаются отец и сын, а говорить не о чем, нет порыва, хотя они знают, что скоро расстанутся, жизнь не вечна. И опять намек, что отец спал со своей невесткой. Но такой глухой намек (намек пуританина), что это повисает вопросом без ответа.

В сцене отца и сына есть внутренний конфликт, и она живая, за обоими интересно наблюдать, а сцены жены и внучки, отца и дочери монотонны.

Жестокая старость: в 86 лет отец говорит 60-летнему сыну, что он ничтожество, и его презирает. В глазах сына слезы, и этот крупный план, потрясающий по боли.

«Жизнь сама по себе ритуал».

А в следующей сцене сына и бывшей его мачехи – сын улыбается радужно, а говорит об отце с ненавистью, бессильной, привычной, не вкладывая в это страсти. Это по-человечески так страшно. Но как искусство не потрясает. От ума впечатление приходит в сердце. Тут слезы, как на «Земляничной поляне» не брызнут.

Слишком жесткая конструкция, как сказал Кама о Кочергине.

Искушение внучки дедом: уезжай от отца, живи, несмотря ни на что. Она принимает свое решение, не признав ни отцовского, ни дедовского.

Иногда мне кажется, что я проживаю судьбу (по типу) 70-сятников, хотя формально к их поколению не принадлежу. Но так уж получилось, что в профессии я больше всего сталкивалась с ними и они меня признали, как профессионала. Что я имею в виду? Что все достается поздно, приходит, но с запозданием, и за все надо платить так дорого.

Каму в этом месяце наградили «Хрустальной Турандот» за «Зукко». По-моему, это четвертая или пятая «тетка» у них с Гетой на двоих. А осенью их обоих наградят «за выдающийся вклад» на «Золотом софите» – премией Товстоногова – как товстоноговских учеников. После этого, в общем, больше ничего и не надо. Гармония поколений восстановлена.