Башни из камня - Войцех Ягельский

Резко распахнутая дверь отскочила от стены с неприятным треском. В закусочную их ворвалось семь, может, восемь человек. Встали, направив дула автоматов в наши тарелки. Они появились так внезапно, что Мансур, Омар, Нуруддин и Муса не успели даже протянуться за оружием.

Мы замерли от страха, сжимая в руках вилки с кусочками баранины из стынущего на столе плова.

Но выстрелы не прозвучали. Плечистый бородач, несомненно, командир, с каменным от напряжения лицом вглядывался в Мансура, как будто лихорадочно пробовал отыскать его в памяти. Мансур медленно поднялся со стула; теперь они стояли друг напротив друга, настороженные, недоверчивые, готовые стрелять и убивать.

Из-за грязных окон доносился шум улицы. Кроме нас посетителей в закусочной не было, если не считать юношу в черном с элегантно подстриженной бородкой, присевшего к столу с чашечкой черного кофе. Выпил и вышел из зала, разговаривая приглушенным голосом по радиотелефону. Через минуту вернулся, снова заказал кофе, но на этот раз пил медленно, наслаждаясь его теплом и ароматом.

Молчание прервал Мансур.

— Ты Ахмед… Ахмед Абдуллаев…

Командир опустил автомат и крикнул что-то по-чеченски своим бойцам. Некоторое время они совещались с Мансуром, нервно поглядывая на улицу.

— О тебе уже знают в городе, — бросил мне через плечо Мансур. — Ахмед служит в президентской гвардии. Они подслушали по радиотелефону, как о тебе говорили, что ты сидишь в закусочной и что у тебя только несколько человек охраны, — сказал Мансур. — Ахмед видел, как ты выходил от президента, прибежал тебя предупредить. Уходим отсюда! В этой стране иностранцы стоят немалых денег. Ваша жизнь еще ценится, наша уже ничего не стоит.

В тот день за ужином Мансур решительным голосом заявил, что если он и дальше будет охранять меня, мне придется заплатить больше. Намного больше.

— Или я тебя сегодня же отвезу на границу, и до свидания — сообщил Мансур, а сидящие с нами за столом Муса и Омар, как бы смутившись, отвернули головы. — Если хочешь остаться, плати.

— Я же тебе плачу.

— Надо заплатить больше.

— Что значит, больше?

— Больше значит больше.

Я ожидал этого. Рано или поздно такой разговор обычно происходил. Договора на организацию исследовательских экспедиций в мир кошмара подлежат пересмотру. Их заключают по одну сторону границы, но они становятся неактуальными, могут как угодно изменяться по другую сторону границы, темную. Это даже предусматривается в сценарии поездки, является одним из обязательных пунктов программы, одной из ее привлекательных сторон.

На своей стороне я диктовал условия, выдвигал требования, капризничал, выверял список пожеланий и ставил оплату в зависимость от их исполнения. Безопасно переправленный на другую сторону, я зависел уже только от нанятых мной проводников и опекунов, от их порядочности.

В наших отношениях всегда что-то скрипело, что-то жало, как в новом ботинке, какое-то непонимание, недоговоренность, претензии, завышенные ожидания.

Могло бы показаться, что сам риск и трудности поездки в страну, находящуюся под угрозой нападения более сильного врага, приближающейся войны, должны были освобождать визитеров от любых дополнительных расходов. Казалось, что, будучи добровольными и достоверными летописцами вершащейся несправедливости, мы, журналисты, должны быть желанными гостями, должны быть нарасхват. Естественно, мы были готовы платить за еду, крышу над головой, за арендованную машину и бензин, за личную охрану, водителя, проводника, переводчиков. Хозяева же добавляли к этому еще одну и самую высокую плату — за возможность увидеть кошмар и пожить рядом с ужасами.

Они никогда не понимали нас, точнее, мы никогда не понимали друг друга.

Они трактовали нас как участников дикого, варварского сафари. Были убеждены, что мы испытываем нездоровое, странное удовольствие, наблюдая за страданиями и страхом других людей. Постоянно старались показывать нам трупы. Как только узнавали о ком-то, убитом во время бомбардировки или даже просто умершем по болезни или от старости, тащили туда, зазывали: «Пойдем, труп увидишь». Всматривались в наши лица, проверяя, принес ли нам ожидаемое удовольствие вид умерших, чудовищно искалеченных, рыдающих людей и дымящихся пепелищ. Они действительно старались. И поэтому считали, что, раз возможность наблюдать с близкого расстояния их несчастья имеет для нас такую таинственную ценность, за нее можно требовать солидную оплату.

Отчасти они были правы. Не было у нас никакого общего, великого дела, которое склоняло бы их к солидарности, к лояльности. Мы не были безучастны, но они интересовали нас, прежде всего, как поставщики сюжетов, в лучшем случае, как герои историй, за которыми мы сюда приехали. Им нужно было только выполнить определенную работу — как можно быстрее освободить нас от необходимости пребывать по эту темную сторону границы. А она к тому же со временем становилась все более обыденной, переставала вызывать любопытство. Ее необычность была вызовом только тогда, когда оставалась для нас недоступной.

Они не видели в нас своих спасителей, своих сторонников. И хоть никогда не говорили об этом вслух, ничего от нас не ждали, не верили в действенную силу наших рассказов, нашего свидетельства. Мы их интересовали главным образом как источник дохода, облегчающий существование.

Момент истины наступал почти неизбежно, но облегчения не приносил. Падала с таким усилием поддерживаемая завеса внешних приличий и доверия. Люди, с огромным трудом подобранные и соответствующим образом оплаченные, которые должны были быть гарантией нашей безопасности и успеха, опорой и путем отступления, становились непредсказуемыми ключниками наших судеб. Мы теряли над ними контроль и становились их заложниками. Мы зависели теперь только от их каприза, желания или нежелания, порядочности или нечестности, жадности, неожиданного отказа. Нельзя было им верить. Но нельзя было и не верить им.

Требуя изменений условий нашего договора, Мансур действовал, как опытный охотник. До сих пор он образцово исполнял все договоренности. Я получал все, что хотел. Значит, мог рассчитывать и на большее. Война все больше брала в тиски чеченскую столицу, запирая в ней всех, с кем я хотел встретиться и говорить. Им некуда было бежать от меня.

Мне же нужно было только время и помощь Мансура. Он это понимал, и, наверное, считал отличной наживкой.

Он понимал, что мне известно: отказываясь от нашей договоренности, он мог считать меня товаром, который можно выгодно сбыть кому-нибудь из действующих на Кавказе торговцев невольниками. Как-то, вроде в шутку, сказал, что за вычетом себестоимости и отката для разных посредников, на этом деле можно заработать чистых несколько десятков или даже сотен тысяч долларов.

Чеченцы испокон веков славились нападениями на дорогах и похищением людей ради выкупа. Загнанные агрессорами в суровые горные ущелья, лишенные плодородных полей и пастбищ, как афганские пуштуны, они грабили немногочисленные, пробирающиеся через кавказские горы купеческие караваны и неосторожных путешественников. Охотно совершали набеги в степи над Тереком и Сунжей, чтоб под покровом ночи грабить селения казаков, брать заложников.

Ян Потоцкий, который двести лет тому назад путешествовал по Кавказу и афганским степям, написал в своем походном дневнике: «На днях я видел чеченскую княжну, которую судьба забросила в Афганистан. Она недурна и по-своему образована. Однако не может избавиться от предрассудков собственного племени. Считает, что страна, где никто не грабит на больших дорогах, монотонна и скучна, а украденный платок доставляет ей большую радость, чем купленное ожерелье из жемчуга. Говорит, что князья из ее рода испокон веков грабили путешественников на дорогах, и что она ни за что бы не хотела, чтобы родственники и друзья узнали, что она вышла замуж за мужчину, который не живет разбоем». О кавказских пленниках и зловредных чеченцах, прячущихся в прибрежных камышах, писали Александр Пушкин и Лев Толстой.

Людей похищали ради выкупа, но и для работы, во временное рабство. Когда пленник уже отрабатывал свою определенную стоимость, ему не только возвращали свободу, но и позволяли, если он хотел, поселяться и жить среди своих преследователей, пользоваться такими же правами, как они, включая право основания собственного рода. Кавказская легенда гласит, что именно некий освобожденный из неволи аварец, которому позволили поселиться под Ведено на хуторе, основанном дезертирами из российской армии, положил начало роду Шамиля Басаева. Даже покоренные россиянами, чеченцы нападали на поезда, идущие через их страну в Баку, Астрахань и Махачкалу.

В разрушенной, искореженной прошлой войной Чечне, похищение людей ради выкупа стало единственным, наряду с контрабандой нефти и оружия, доходным предприятием.