Спустя тысячелетие - Александр Казанцев

Отыскивали узкие тропы, проходы, проложенные в зарослях неведомыми обитателями; никто не встретился на пути.

Все вокруг было живым и в то же время мертвым. И жутко становилось на душе у тех, кто знал совсем иную Землю!

Когда процессия выбралась наконец из душной сельвы на древнюю насыпь, на миг показалось, что хоть здесь можно свободно вздохнуть. Но глубокий вдох не приносил облегчения. Очевидно, иным стал состав атмосферы: в ней теперь мало кислорода и много примесей.

Урун-Бурун, грозный и взъерошенный, словно каждый волосок на его голове и в бороде встал дыбом, возглавлял шествие.

За ним семенил лысый Жрец, все время стараясь что-то шепнуть на ухо вождю, дать ему указания. Урун-Бурун делал вид, что не слушает советника; он весь раздувался от важности.

Последней в веренице охраняемых предков-пленников в серебристых космических костюмах шла звездонавтка с ребенком на руках.

Позади, уже не под конвоем, но «в сопровождении» бурундца с железным прутом, шагали рука об руку Эльма с Андом.

Они слышали, как шустрый мальчик забрасывал мать вопросами «почему?» да «почему?» — и поражались спокойным, односложным и ласковым ответам звездонавтки. Они не знали, что ей уже привелось в этом же серебристом одеянии восходить на костер на чужой далекой планете. Но ведь сейчас ей, как и всем, угрожали казнью. На своей родной планете!

Пока пробирались по сельве, угрюмый бородач с прутом молчал, но, поднявшись на насыпь, вздумал завязать разговор со своими спутниками.

— Вот бормочет. Да-да, выродок! Глотку заткнуть. Нет-нет ему! Вот завизжит на площади. Кожу ему сдирать. Да-да, чужаку!

Не получив ответа, он с гадкой ухмылкой заметил на своем лающем языке, что Анд напрасно держит за лапу свою лакомую добычу! Пусть он не тревожится. От железного прута ей не увернуться. Заверещит, как под ножом жреца.

Анд с омерзением посмотрел на него, ожесточенно сплюнул и повесил голову. Горько и стыдно ему стало перед своей униженной гордячкой. Эльма же презрительно смотрела мимо бородача, не спуская глаз со звездной женщины, с которой так сблизилась всего за одну ночь. Она негодовала на себя и на Анда за их бессилие.

Шли, тащились по жаре неимоверно долго, словно Город Руин непостижимым образом отодвинулся очень далеко от Драконьего озера, как назвала его Эльма.

Наконец он показался в конце насыпи.

Издали город не выглядел руинами. Величественные здания дерзко поднимались к небесам. Казалось, что в них никак не могут жить дикари! И вернувшиеся земляне готовы были принять все происходящее за дурной сон.

Однако «кошмар грядущего» не покидал их.

У Анда с Эльмой на душе было не легче.

Наконец показалась гладь реки-кормилицы. К ней сбегали широкие мощеные улицы.

Звездные путешественники, всего лишь пять лет назад (по своим часам) покинувшие родную Землю, ожидали бы услышать здесь привычный шум машин, увидеть их нескончаемый поток, почувствовать гарь выхлопных газов. Но вместо этого увидели стадо коз, пасшихся на проросшей сквозь мостовую траве. Очевидно, она обладала завидной способностью, съеденная до корня, быстро снова вырастать.

Процессия двинулась по одной из таких улиц, ведших к площади Синей травы, где «вернувшимся в грядущее» предстояло закончить свое существование.

Анд уловил с какой тоской посмотрела Эльма на женщину с ребенком, потом на противоположный берег реки.

Думала ли она о том, что там, у вешних, звездонавтов могла ожидать иная встреча? Или просто тосковала по родным?

Стражи остановились у дома, на втором этаже которого жили Анд с матерью.

Пленных предков повели на более высокий, незаселенный этаж, а Эльму с Андом их вооруженный спутник доставил прямо к открытой двери, весь проем которой заняла грузная фигура матери Анда.

Она встречала их.

Властно отодвинув в сторону наглого бородача и даже наградив его тумаком, что он, очевидно, понял лучше всего, она подошла к девушке и обняла ее.

— Будешь доченькой моей, красавица с того берега. Может быть, и у нас теперь такие красотки вырастут, — по-книжному сказала она.

Эльма смутилась. Смутился и Анд. Мать тоже обняла его.

— Милости прошу, — продолжая говорить на древнем наречии, произнесла она, приглашая сына с Эльмой пройти в квартиру.

Эльма почувствовала доверие к этой полной и мягкой женщине, вырастившей такого сына, как Анд. Но это не смягчило ее отчаяния.

Она ответила односложно и вошла в комнаты, все же с интересом истой женщины приглядываясь к ним, сравнивая с теми, на другом берегу, где сама выросла.

Снаружи слышался топот ног уходящих стражников. Может быть, и несносный бородач ушел вместе с ними?

В комнатах не ощущалось запустения. Стены не обветшали, выглядели ухоженными, даже нарядными, украшенные откуда-то взятыми старинными картинками (может быть, из Дома до неба?). На полу лежали самодельные вязаные половики с изображением сказочных птиц вроде петуха или лебедя.

Пока мать хлопотала по хозяйству, Эльма вымыла стол из древнейшего толстого дерева, на котором были сделаны углубления (вместо вышедшей из употребления посуды). Большое углубление во главе стола предназначалось погибшему отцу, другие, поменьше, — членам его семьи, но не гостям: обычай принимать друзей за столом уже давным-давно ушел в прошлое.

В глубине каждого углубления имелось отверстие, заткнутое деревянной пробкой. Когда «чаша» вымывалась, вода спускалась в глиняный кувшин под столом. В эти чистые углубления и собиралась мать разливать приготовленную ею похлебку из рыбы и грибов (хорошо, если не из крыс!).

И вдруг она увидела, что Эльма в отчаянии, положив руки на стол, уронила на них голову. Ее светлые, распущенные волосы не закрывали бронзы рук.

Она рыдала.

Мать не стала разливать похлебку и осторожно подошла к Эльме.

— Не обидела ли мать Анда красавицу с того берега, назвав ее своей дочерью? У нее ведь на том берегу есть своя мать. Сердцем мать Анда поймет Эльму, поймет.

Эльма подняла заплаканные глаза.

— Мать Эльмы — вождь племени вешних! Я не о том плачу, потому что все равно убегу к ней. И Анд, если он настоящий мужчина, поможет.

— Анд настоящий мужчина, — с гордостью подтвердила его мать.

«Настоящий мужчина» нашелся только сказать:

— Эльма устала и давно ничего не ела. Мать варит очень вкусную похлебку.

— Так о чем же горюет красавица? — допытывалась мать.

— О звездном мальчике. Слова гнусного стража не выходят из головы.

— Чем же расстроил Эльму этот подонок?

— Он… он сказал, что с мальчика тоже сдерут кожу… — едва выговорила Эльма и снова заплакала.