Старик Хоттабыч - Лазарь Лагин

Хоттабыч при этих словах удовлетворённо осклабился и с достоинством поутюжил свою бороду.

Что же касается милиционера и окружающей толпы, то все они от неожиданности были даже не столько возмущены, сколько ошарашены этими наглыми словами.

— Я самый выдающийся отрок этого города! — продолжал Волька орать, изнывая от чувства собственного бессилия. — Вы недостойны целовать мои пятки!.. Я красавец!.. Я ум-ни-ца!..

— Ладно, — хмуро отозвался милиционер, — в отделении разберутся, какой вы умница… и при чём тут окорок…

«Ой, что за чепуху я порю! Сущее хулиганство!..» — ужасался Волька, в то время как из его рта вылетели грозные слова:

— Не искажай мои слова! Не окорок, а отрок! О, горе, горе тебе, осмелившемуся испортить доброе состояние моего духа! Останови же твои дерзкие речи, пока не поздно!

В это время что-то отвлекло внимание Хоттабыча. Он перестал нашёптывать Вольке свои нелепые высокомерные слова, и Волька, к которому на короткое время вернулась самостоятельность, умоляюще забормотал, низко свесившись с верблюда и жалостливо заглядывая своим слушателям в глаза.

— Товарищи!.. Граждане!.. Голубчики!.. Вы не слушайте… Разве это я говорю? Это вот он, старик, заставляет меня так говорить…

Но тут Хоттабыч снова взял нить разговора в руки, и Волька, не переводя дыхания, закричал:

— Трепещите же и не выводите меня из себя, ибо я страшен в гневе! Ух, как страшен!..

Он прекрасно понимал, что его слова никого не пугают, а только возмущают, а некоторых даже смешат, но ничего поделать не мог. Между тем чувство негодования и недоумения сменилось у тех, кто слушал Вольку, чувством беспокойства за него. Было ясно, что в нормальном состоянии ни один советский мальчик не вёл бы такие глупые и наглые речи.

И вдруг раздался взволнованный женский голос:

— Граждане! У ребёнка сильный жар!.. Мальчик ведь прямо дымится!

— Это ещё что за недостойные слова! — прокричал в ответ Волька и с ужасом почувствовал, что вместе со словами из его рта вылетают большие клубы чёрного дыма.

Кто-то испуганно вскрикнул, кто-то побежал в аптеку вызвать «скорую помощь», и Волька, воспользовавшись создавшейся сумятицей, шепнул Хоттабычу:

— Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб! Приказываю тебе немедленно перенести верблюда вместе с нами подальше от этого места… Лучше всего за город. А то нам худо будет… Слышишь? Не-мёд-лён-но!..

— Слушаю и повинуюсь, — также шёпотом ответил старик.

И в ту же секунду верблюд со своими седоками взвился в воздух и исчез, оставив всех в глубочайшем недоумении.

А через минуту он плавно снизился на окраине города, где и был навсегда оставлен пассажирами. Он, очевидно, и по сей день пасётся где-то в окрестностях Москвы. Его очень легко узнать, если он вам попадётся на глаза: у него уздечка вся усыпана бриллиантами и изумрудами.

XXIII. ТАИНСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ В ОТДЕЛЕНИИ ГОСБАНКА

Когда они с Хоттабычем вернулись домой, у Вольки, несмотря на все пережитые за день неприятности, было приподнятое настроение. Он наконец придумал, что ему сделать с несметными богатствами, свалившимися на него как снег на голову.

Прежде всего он справился у Хоттабыча, может ли тот сделать этих всех погонщиков с их слонами, верблюдамп, ослами и всей поклажей невидимыми для постороннего глаза.

— Только прикажи, и всё будет исполненно мгновенно, — с готовностью отвечал Хоттабыч.

— Очень хорошо, — сказал Волька. — В таком случае, сделай их, пожалуйста, пока что невидимыми, и давай ложиться спать. Завтра нам придётся встать с восходом солнца.

— Слушаю и повинуюсь.

И вот граждане, собравшиеся во дворе, чтобы поглазеть на шумный и необычный караван, внезапно увидели, что двор совершенно пуст, и, поражённые, разошлись по домам.

Волька, наскоро поужинав, с удовольствием разделся и улёгся в кровать, прикрывшись по случаю жары одной только простынёй.

А Хоттабыч, решивший свято соблюдать старинные обычаи джиннов, превратился в невидимку и улёгся у самого порога, чтобы охранять покой своего юного спасителя. Он совсем было уже собрался завести степенную беседу, когда дверь неожиданно раскрылась, и бабушка, пришедшая, как всегда, попрощаться на ночь со своим внуком, споткнулась о невидимого Хоттабыча и шлёпнулась на пол.

— Ты понимаешь, тут что-то лежало у порога! — испуганно сообщила она прибежавшему на шум Алексею Алексеевичу.

— Где оно лежало, это что-то? — спросил её Алексей Алексеевич. — И, кстати, как оно, это что-то выглядело?

— Никак оно не выглядело, Алёшенька, — ответила старушка.

— Что ж это ты, мама, о пустое место споткнулась, что ли? — облегчённо рассмеялся Волькин отец, довольный, что бабушка нисколько не пострадала при падении.

— Выходит, что о пустое место, сынок, — растерянно отвечала бабушка и, в свою очередь, сконфуженно рассмеялась.

Они пожелали Вольке спокойной ночи и ушли. А Хоттабыч благоразумно перебрался под Волькину кровать. Уж там-то никто на тебя не наступит. Да и к Вольке ближе.

Некоторое время оба наших героя лежали молча. Волька никак не мог решить, как начать предстоящий щекотливый разговор.

— Спокойной ночи! — доброжелательно произнёс Хоттабыч из-под кровати.

И Волька понял, что пора начинать.

— Хоттабыч, — сказал он, свесив голову с кровати, — мне нужно с тобой немножко поговорить.

— Уж не насчёт ли сегодняшних моих даров? — опасливо осведомился Хоттабыч и, получив утвердительный ответ, тяжело вздохнул.

— Видишь ли, дорогой Хоттабыч, мне хотелось бы знать, имею ли я право распоряжаться твоими подарками так, как мне заблагорассудится.

— Бесспорно.

— И как бы я ими не распорядился, ты не будешь на меня в обиде?

— Не буду, о Волька. Смею ли я обидеться на человека, столь много сделавшего для меня!

— Если тебе нетрудно, Хоттабыч, то, пожалуйста, поклянись.

— Клянусь! — глухо промолвил под кроватью Хоттабыч, понимавший, что это всё неспроста.

— Ну, вот и хорошо! — обрадовался Волька. — Значит, ты не обидишься, если я скажу, что лично мне эти подарки совершенно ни к чему. Хотя я очень и очень тебе благодарен.

— О горе мне! — простонал в ответ Хоттабыч. — Ты снова отказываешься от моих даров!.. Но ведь это уже не дворцы! Ты видишь, о Волька: я больше не дарю тебе дворцов. Скажи просто: ты брезгуешь дарами твоего преданнейшего слуги.

— Ну рассуди сам, Хоттабыч, ведь ты очень умный старик: ну на что мне эта уйма драгоценностей?

— Чтобы быть богатейшим из богачей, вот для чего, — сварливо пояснил Хоттабыч. — Уж не скажешь ли ты, что тебе не угодно стать первым богачом своей страны? С тебя это станется, о капризнейший из непонятнейший из встречавшихся мне отроков! Деньги — это власть, деньги — это слава, деньги — это сколько угодно, друзей! Вот что такое деньги!

— Кому нужны друзья за деньги, слава за деньги? Ты меня просто смешишь, Хоттабыч! Какую славу можно приобрести за деньги, а не честным трудом на благо своей родине?

— Ты забыл, что деньги дают самую верную и прочную власть над людьми, о юный и неисправимый спорщик.

— Это там, в какой-нибудь Америке, но не у нас.

— Сейчас ты скажешь, что в вашей стране люди не хотят стать богаче. Ха-ха-ха! — Хоттабычу казалось, что он высказал очень едкую мысль.

— Нет, почему, же, — терпеливо отвечал Волька. — Человек, который приносит больше пользы для родины, зарабатывает у нас больше, чем тот, который приносит меньше пользы. Конечно, каждый хочет заработать больше, но только честным трудом.

— Пусть будет так, — сказал Хоттабыч. — Я очень далёк от того, чтобы толкать своего возлюбленного друга на нечестные заработки. Если тебе не нужны драгоценности, обрати их в деньги и давай эти деньги в рост. Согласись, это весьма почтенное занятие — давать деньги в рост тем, кто в них нуждается.

— Ты с ума сошёл! — возмутился Волька. — Ты просто не понимаешь, что ты говоришь! Советский человек — и вдруг ростовщик! Да и кто к нему пошёл бы, даже если бы где-нибудь вдруг завёлся такой кровосос? Если нашему человеку требуются деньги, он может обратиться в кассу взаимопомощи или занять у товарища. А ростовщик-это ведь кровосос, паразит, мерзкий эксплуататор, вот кто! А эксплуататоров в нашей стране нет и никогда не будет. Баста! Попили нашей крови при капитализме!

— Тогда, — не унимался приунывший Хоттабыч, — накупи побольше товаров и открой собственные лавки во всех концах города. Ты станешь именитым купцом, и все будут уважать тебя и воздавать почести.

— Да неужели тебе не понятно, что частник — это тот же эксплуататор? Торговлей у нас занимается государство, кооперация. А зарабатывать себе деньги, торгуя в собственном магазине…

— Хм! — Хоттабыч сделал вид, будто согласился. — Предположим, что это так, как ты говоришь. А производить разные товары — уж это, надеюсь, честное занятие?