Семья Тибо (Том 2) - Роже Гар

Он уже совсем собрался повернуться к брату и в самых ласковых выражениях признать свою вину, как вдруг почувствовал, что Жак схватил его за руку, вцепился в него изо всех сил; и это страстное, совершенно неожиданное, судорожное и вместе с тем такое братское прикосновение в течение доли секунды смыло не только этот ядовитый разговор, но и молчание, длившееся все три года разлуки. У самого его уха дрожащие губы пробормотали, даже голос и тот изменился:

- Но, Антуан, как ты мог? Как ты мог подумать? Значит, ты думал, что Жиз, что я... что мы? И ты поверил, что это возможно? Значит, ты сумасшедший!

Они пристально глядели друг на друга. Жак смотрел на Антуана страдальческим, но просветленным взглядом, прежним своим юным взглядом, и на лице его играло смешанное выражение негодования, муки и оскорбленной чистоты. Антуана словно затопила благодетельная волна света. С сияющим лицом он прижал к себе руку младшего брата. Неужели он и впрямь подозревал этих двух ребятишек? Теперь он уже и сам не знал. И подумал о Жиз с настоящим волнением. На него накатило необыкновенное счастье, он вдруг почувствовал себя легким, освободившимся от какого-то бремени. Наконец-то он нашел брата.

Жак молчал. Перед его глазами проходили только самые тяжкие картины: тот вечер в Мезон-Лаффите, когда он одновременно узнал о любви к нему Жиз и о том, что его самого неодолимо тянет к ней, их целомудренный беглый поцелуй ночью под липами; и романтический жест Жиз, усыпавшей розами то место, где они обменялись этим робким залогом любви...

Молчал и Антуан. Ему хотелось прервать это молчание, но от смущения он не мог произнести ни слова. Поэтому, прижимая к себе локтем руку Жака, как бы пытаясь сказать ему: "Да, я сумасшедший, я тебе верю, и я так счастлив!" - Жак ответил таким же пожатием; сейчас они лучше понимали друг друга, чем с помощью слов.

Так брели они через дождь, прижавшись друг к другу, и оба были сконфужены этой чересчур нежной, чересчур затянувшейся близостью; но ни тот, ни другой не решались первым ее нарушить. Теперь, когда путь их шел вдоль стены, защищавшей от ветра, Антуан открыл зонт, и посторонний решил бы, что они жмутся друг к другу, укрываясь от дождя.

Не обменявшись ни словом, они дошли до пансиона. Но перед дверью Антуан остановился, убрал руку и сказал самым естественным тоном:

- Очевидно, тебе до вечера надо переделать уйму дел. Посему оставляю тебя одного. Пойду посмотрю город...

- В такую погоду? - заметил Жак. Он улыбался, но Антуан уловил в его взгляде легкий оттенок колебания. (На самом же деле оба они боялись этого длинного сидения с глазу на глаз.) - Нет, - продолжал Жак, - мне надо только написать два-три письма, и дела-то всего минут на двадцать. И, возможно, около пяти придется кое-куда сходить. - Перспектива эта, видимо, не очень его обрадовала, но он тут же спохватился: - А до тех пор я свободен. Входи.

В их отсутствие комнату Жака прибрали. В печку подбросили дров, и она ровно гудела. Братья повесили перед огнем свои мокрые пальто, помогая друг другу с новым для них чувством товарищества.

Одно из окон так и осталось открытым. Антуан подошел к нему. Среди этого стада крыш, спускавшихся к озеру, подымалась величественная башня, увенчанная колоколенками, ее высокий тускло-зеленый шпиль блестел, омытый дождем. Антуан указал на нее пальцем.

- Собор святого Франциска, - пояснил Жак. - Разглядишь, который час?

На одной стороне колокольни виднелся циферблат, разрисованный пурпуром и золотом.

- Четверть третьего.

- Вот счастливчик. А у меня вот зрение испортилось. Но из-за мигреней я никак не привыкну работать в очках.

- Мигреней? - воскликнул Антуан, запиравший окно. Он поспешно обернулся. Поймав вопросительный взгляд брата, Жак не мог скрыть улыбки.

- Да, господин доктор. У меня дикие головные боли, и до сих пор все никак не пройдут.

- А какие именно боли?

- Просто ноет вот здесь.

- Всегда левая половина?

- Нет...

- Головокружения? Расстройство зрения?

- Да успокойся ты, - проговорил Жак, этот допрос уже начал его смущать. - Теперь мне много лучше.

- Ну-ну-ну! - сказал Антуан, отнюдь не собиравшийся шутить. - Тебя нужно хорошенько осмотреть, проверить функции пищеварения...

Хотя Антуан не собирался немедленно осматривать брата, он машинально сделал шаг вперед, и Жак так же машинально отступил. Он уже отвык, чтобы им занимались; малейшее внимание к его особе казалось ему посягательством на независимость. Впрочем, он тут же спохватился, больше того, заботливость брата растрогала его, он ощутил какую-то сладость, будто где-то в глубине его существа теплое дыхание вдруг омыло давно загрубевшие струны.

- Раньше ничего подобного у тебя не было, - продолжал Антуан. - Откуда это?

Жак, пожалев о том, что так демонстративно отпрянул назад, решил ответить, объяснить. Но вот только сумеет ли он сказать правду?

- Началось это после какой-то болезни... вроде шока... грипп, что ли, я и сам не знаю... а может быть, малярия... Я месяц провалялся в больнице.

- В больнице? А где?

- В... Габесе.

- В Габесе? Значит, в Тунисе?

- Да. Я, кажется, бредил. И с тех пор целыми месяцами мучался от ужасных головных болей.

Антуан ничего не сказал, но было ясно, что он думает: "Иметь в Париже комфортабельную квартиру, быть братом врача и чуть не подохнуть в какой-то тунисской больнице!.."

- Спасло меня вот что, - продолжал Жак, с намерением меняя разговор, спас страх. Страх умереть в этом пекле. Я мечтал об Италии, как потерпевший кораблекрушение, которого носит по волнам на плоту, мечтает о суше, о пресной воде... И я держался только одной мыслью: живым или мертвым сесть на пароход, добраться до Неаполя.

Неаполь... Антуану вспомнилась вилла Лунадоро, Сибилла, прогулки Джузеппе по заливу. Осмелев, он спросил:

- А почему именно до Неаполя?

Жак густо покраснел. Он, видимо, старался побороть себя, дать хоть какое-то объяснение, потом взгляд его синих глаз неестественно застыл.

Антуан поспешил прервать молчание:

- Я полагаю, тебе надо бы просто отдохнуть, но в хорошем климате.

- Прежде всего потому, что у меня было рекомендательное письмо к одному из сотрудников французского консульства в Неаполе, - проговорил Жак, и Антуан догадался, что тот не слушал его. - К тому же получить отсрочку от воинского призыва за границей легче. Я хотел, чтобы в этом отношении все было в порядке. - Он пожал плечами. - Впрочем, я скорее согласился бы стать дезертиром, чем возвратиться во Францию, где меня запрятали бы в казармы!

Антуан даже бровью не повел. И переменил тему разговора.

- Но ведь для путешествия нужны деньги, они у тебя... были?

- Что за вопрос! Типичный для тебя! - Засунув руки в карманы, Жак снова зашагал по комнате. - Ни разу я не сидел подолгу без денег - на самое необходимое хватало. Конечно, поначалу приходилось браться за любую работу... - Он снова покраснел и отвел глаза. - Впрочем, ненадолго... Но когда человек один, он, знаешь ли, из любого положения выкрутится быстро.

- Но как? Каким способом?

- Ну, скажем... уроки французского языка в ремесленном училище... Ночью держал гранки в "Курьер Тюнизьен", в "Пари-Тюнис". Как мне пригодилось мое умение писать по-итальянски так же бегло, как по-французски... В скором времени я уже устроился в одном еженедельнике, давал им статьи, делал обзоры прессы, вел хронику... А потом, как только удалось, перешел на репортаж! Глаза его заблестели. - Эх, если бы только здоровье позволяло, я бы и сейчас работал репортером! Это жизнь!.. Помню, как-то в Витербе... (Да садись же. А я лучше похожу...) Так вот, они послали меня в Витерб, куда никто не смел сунуться, освещать процесс Каморры, совершенно необычайный процесс, помнишь? В марте тысяча девятьсот одиннадцатого года... Настоящий приключенческий роман! Остановился я у неаполитанцев. Просто логово. В ночь с тринадцатого на четырнадцатое они все смылись; когда появилась полиция, она обнаружила только меня одного, я спал и ничего не слышал, ну и пришлось... - Жак не договорил начатой фразы, хотя Антуан слушал его с огромным вниманием, возможно, не договорил именно из-за этого внимания. Как описать словами, хотя бы даже просто дать понять другому, какую умопомрачительную жизнь вел он в течение многих месяцев! И, пренебрегши вопросительным взглядом брата, Жак уклонился от темы: - Как все это уже далеко... Брось!.. Давай об этом не думать.

И, желая вырваться из колдовского круга воспоминаний, он снова принудил себя продолжить разговор, на сей раз в спокойном тоне:

- Ты говоришь... головные боли. Так вот, пойми, я положительно не выносил итальянской весны. Как только я смог, как только стал свободен, Жак нахмурился, очевидно снова налетев с размаху на мучительные воспоминания, - как только я смог улизнуть, - добавил он, отчаянно махнув рукой, - я подался на север.

Жак прекратил ходьбу и стоял, так и не вынув рук из карманов, не подымая глаз, устремленных на огонь печурки.