Непосредственный человек - Ричард Руссо

— Ойй! — Я сделал вид, что это место еще очень чувствительно, что моя жена причинила мне боль, хотя ничего такого не было.

Странно, за миг до этой выходки я готов был уткнуться лицом в вырез халата, глубоко вдохнуть свежий аромат ее кожи, признаться, как бы мне хотелось, чтобы именно в эти выходные Лили не уезжала в Филадельфию. А вместо этого я вздумал притвориться, будто меня ранит ее прикосновение, — прикосновение женщины, которая все эти годы так легко и с таким пониманием дотрагивалась до меня. Она выпрямилась, глянула на меня с разочарованием, словно в точности знала, какой выбор я только что сделал и почему. Если она действительно знала почему, то знала больше, чем я сам.

Миг спустя за Лили закрылась дверь и я остался наедине с Оккамом, который, наконец я учуял, чем-то вонял.

Глава 5

Наутро мы подрулили к Современным языкам и остановились возле моего старого бледно-голубого «линкольна», одинокого в дальнем углу парковки, как рухлядь, брошенная умирать. Да и я чувствовал себя не лучше. Глаза выпучены от недосыпа — накануне я долго читал, а когда наконец уснул, мне многократно виделось, как я скольжу задним ходом в своем «линкольне» с заснеженного взгорка Приятной улицы. К тому же вернулась простуда, которую я пытался скрыть от Лили, предсказавшей, что вечерняя пробежка этим и кончится. Я принял антиаллергическое, и нос начал подсыхать, но зато слегка кружилась голова. Перед выходом из дома я помочился, но мне уже нужно было опять. Мне многое хотелось бы сказать жене в момент расставания, и я подумывал, не признаться ли, что у меня, похоже, сформировался первый камень. Лили осталась бы дома, если бы я попросил, — а это значит, что я не посмею об этом попросить. Так что я сказал лишь:

— Выглядишь прекрасно. — Это была чистая правда. — Я бы тебя нанял.

— Спасибо, — ответила она, и в ее голосе прозвучала искренняя благодарность. Сама идея, что Лили едет на собеседование, вызывала у меня изумление. Проработав пятнадцать лет на постоянном контракте, я с трудом представлял себе, как это — вновь оказаться в ситуации, когда тебя оценивают.

— Передай от меня привет Анджело. И позвони, прежде чем поедешь к нему. Он способен пристрелить тебя у двери, если застанешь его врасплох.

С тех пор как отец Лили бросил пить, он пал жертвой паранойи, впервые, видимо, заметив, во что превратился его район.

— Я звонила ему пару раз вечером и утром снова, — ответила Лили. — Но все время натыкаюсь на автоответчик.

— Анджело обзавелся автоответчиком?

— Лишь бы не начал опять пить.

— Мне он больше нравился, когда пил, — сказал я, хотя и знал, что говорить этого не следует. — По крайней мере, он был счастлив.

— А еще он мочился кровью, Хэнк. Его алкоголизм — вовсе не повод для веселья.

— Его трезвенность тоже не повод, — сказал я.

Еще одна дурная реплика, а поскольку ссориться мне вовсе не хотелось, я вышел из машины, захлопнул дверь, подошел со стороны Лили. Она опустила окно, как я подумал, чтобы меня поцеловать, но оказалось — чтобы лучше ко мне присмотреться.

— Будь осторожен, хорошо? Я что-то тревожусь. Не могу предугадать, где застану тебя, когда вернусь, в больнице или в тюрьме.

Лили обожает оставлять на прощанье какое-нибудь пророчество.

— В тюрьме? — удивился я.

Наклонился поцеловать ее, и, перед тем как наши губы встретились, она спросила:

— Когда у тебя встреча с Дикки Поупом?

— Сегодня после обеда? Нет, завтра. — По правде говоря, я не помнил. — Инструкции?

— Будь самим собой. Будь тем мужчиной, за которого я вышла замуж.

Наши губы встретились.

— Так кем из двух? — спросил я. — Определись.

За ночь на двери корпуса современных языков появилось два объявления: одно — об ослином баскетболе, администрация против преподавателей, на следующей неделе, второе — об отмене запланированных на утро субботы учебных стрельб для резервистов. Причина? Патроны не подвезли. Эти два объявления наглядно демонстрировали, насколько университет изменился с тех пор, как двадцать с лишним лет назад здесь появился молодой, бородатый, радикально настроенный преподаватель английской литературы Уильям Генри Деверо Младший. В ту пору такие объявления были немыслимы. Теперь трудно себе представить, чтобы кого-то они возмутили. ЦРУ вербует сотрудников прямо в кампусе; доценты и профессора седлают одетых в памперсы ослов и устраивают пародию на спортивную игру, на учреждения высшего образования, где предположительно царит интеллектуальная жизнь, и на самих себя — корабль их достоинства давно отчалил. Лично я предвкушал этот матч. Верхом на осле ни возраст не помеха, ни проблемы со скоростью. Да я хоть из жопы пульнуть мячом могу.

— Конечно, можешь, — раздался голос у меня за спиной.

Я обернулся и увидел Майка Лоу, мужа Грэйси, — я загораживал ему дверь. Значит, так оно и есть: я разговариваю сам с собой и этого не замечаю.

— Симпатичный нос, — сказал Майк.

Лоу — сутулый, с всклокоченной бородой — самый угрюмый на вид обитатель нашего кампуса, а конкурс тут немалый. Мы смотрели друг на друга — двое смущенных мужчин среднего возраста, каждый подозревал, что должен извиниться перед собеседником. Глупо, если подумать. Майк не может отвечать за поведение женщины, с которой состоит в браке. И если я повздорил с Грэйси и довел ее до того, что она применила ко мне насилие, то извиняться мне следует перед ней, а не перед ее мужем. И все же вот мы стоим, охваченные общим — скукоженным — чувством. Впрочем, у мужчин нашего возраста почти все эмоции такие — скукоженные.

— Говорят, я сам напросился, — признал я.

— Мне сказали то же самое, — сообщил Майк. — На твоем месте я бы поостерегся. Мне кажется, она вышла на тропу войны.

Я кивнул. Мы пожали друг другу руки. С какой стати понадобилось пожимать друг другу руки — загадка и для меня, и для Майка Лоу.

— Загляни вечером, в бильярд сыграем, — пригласил он, как делает всегда при случайных встречах.

Последние пять лет Майк обустраивал подвал своего дома, установил там бильярдный стол, мишень для дротиков, музыкальный автомат с песнями пятидесятых годов и бар. Ходят слухи, что он постоянно держит в запасном холодильнике бочонок пива, и о его одиночестве можно судить по тому, что вопреки всем этим приманкам очень мало кто из коллег готов составить компанию этому страдающему от серьезной депрессии человеку.

— У меня теперь отдельный вход, — добавил он, еще одна грустная приманка. Я могу заглянуть к нему,