Щедрый буге - Камиль Зиганшин

Мысленно перебрал все вещи, находящиеся в палатке: можно ли еще чем-нибудь поддержать огонь? Но, увы, ничего не находил, а дрова были рядом! Рядом и в то же время невероятно далеко - выйти из палатки и пройти десять метров до груды поленьев меня сейчас не могла заставить никакая сила. Ненадежное брезентовое убежище представлялось неприступным бастионом, покинув который, я становился беззащитным.

В печке дотлевали последние угольки. В конце концов, здравый смысл победил страх, и я, с трудом распрямив затекшие ноги, придавил края палатки спальником Луксы. После этого обутый, с ножом в руках забрался в мешок, где и провел остаток ночи в тревожном забытьи. Сквозь дрему прислушивался к волчьему вою, вздрагивал от каждого шороха. По мере того, как ночная мгла сменялась робким рассветом, во мне нарастала злоба на волчье племя. Восходящее солнце вливало в мое сердце смелость, изгоняя вместе с темнотой рабское чувство страха.

Вой не прекращался. Я проверил ружье, воткнул в чехол нож и, готовый к схватке, откинул край брезента. Солнце виднелось в проеме между сопок. Земля была чуть припудрена порошей. Держа ружье наизготовку, крадучись, прошел мимо груды дров к месту, откуда волк выл в последний раз. Я должен был непременно убить его, и даже мысль, что волк не один, что там, быть может, целая стая, уже не могла остановить меня.

Подойдя к сопке, я огляделся, пытаясь понять, куда они могли так быстро и незаметно разбежаться. Нигде не было ни единого волчьего следа. И вдруг прямо над моим ухом раздалось громкое, тягостное завывание. Я вскинул ружье -- стрелять было не в кого! Повторяющийся через разные промежутки времени вой издавала старая ель, раскачиваемая ветром. Я захохотал, как ненормальный. А еще распелся как герой: " Здесь друзья мои -- добрые звери и хранитель зверей -- дикий лес..." Эхо испуганно заметалось между сопок.

Страх отнял у меня ночью способность трезво мыслить, иначе я бы сообразил, что волк не станет всю ночь сидеть возле палатки и выть, не испугавшись даже выстрела.

Когда вечером я вернулся с охоты, вой прекратился и больше я его никогда не слышал.

ТАЙГА ЛЕЧИТ

На Фартовом ни один из двадцати капканов не сомкнул челюстей. Ну, ничего, цыплят по осени считают, -- хорохорился я.

Есть на этом путике одно приветливое место, которое не хочется покидать. Это обширная, заснеженная поляна в изумрудной раме патлатых кедров. На Буге всюду, куда ни пойдешь -- сплошная непролазная чащоба. И вдруг открывается чистое пространство, по которому слабый ветерок перекатывает желтые волны вейника. Этот контраст поражает, будит воображение. Мысленно представлялись картины давних событий, которые могли происходить на этой поляне.

Виделись дымящиеся юрты, охотники, возвращающиеся с богатой добычей. А совсем близко, в темном распадке, притаились в засаде жестокие воины враждебного племени...

Лукса подтвердил, что здесь действительно когда-то было главное становище его предков, кочевавших по всему Сихотэ-Алиню. Непонятно только, почему они выбрали место, удаленное от Хора на восемь километров? Ведь река была главной дорогой для таежных жителей.

На этой поляне я всегда останавливаюсь, немного отдохнуть, насладиться ее красотой. Невольно вспоминался брошенный поселок золотоискателей в Якутии у подножья перевала на Гонам, где мы оказались во время поисков Юры и Саши. Картина, надо сказать, довольно удручающая: стоят крепкие, добротные дома из лиственницы. В каждом дворе баня, летняя кухня, сарай. В центре поселка возвышается двухэтажный дом. Рядом с ним постройка с ржавым листом, на котором угадываются буквы "МА...". Но все улицы, дворы, огороды сплошь заросли молодыми деревцами.

Мы обследовали поселок в надежде найти следы пребывания ребят. В одном из домов на некрашеном полу я увидел куклу в выцветшем платьице. Горло невольно сдавило. Лет пятнадцать назад здесь было шумно, многолюдно. В каждом доме бурлила жизнь со всеми ее радостями и горестями, а теперь тихо, как на погосте. Интересно, где сейчас хозяйка этой куклы?

И сегодня я, как обычно, остановился на краю поляны отдохнуть. В этом оазисе, защищенном от ветров, все млело и купалось в теплых, ласковых объятьях солнца. Расстегнул телогрейку, снял шапку. Слабый ветерок приятно холодил разгоряченное ходьбой лицо.

Наблюдаю, как на кончике ветки повисает капля с бегающей искоркой солнечного света. Когда она налилась в полную меру, искорка бешено забилась, словно не желая падать. Но, так и не сумев вырваться из тонкой оболочки, сорвалась и исчезла в снегу вместе с каплей.

От созерцания меня отвлекла севшая на голову маленькая пичуга. Ее остренькие коготки вцепились в кожу. Весело присвистнув, она дернула клювом волосок. От неожиданности я вздрогнул. А отважная шалунья вспорхнула на дерево и, возмущенно свистнув, улетела.

Спускаясь с сопки, чуть не наехал на отдыхающих косуль, Они пружинисто вскочили и в ужасе рассыпались в разные стороны. Бег у косуль своеобразный: несколько прыжков небольших и частых, затем один огромный, летящий и опять череда коротких.

Буро-коричневая окраска делала оленей практически невидимыми среди деревьев, и только белое пятно сзади (его охотники называют "зеркало") некоторое время еще выдавало их.

Косули копытили здесь из-под снега листья и траву. Тут же крохотные овальные лежки глубиной до самой земли. Косули зимой деятельны только в утренние часы. После полудня они обычно отдыхают, пережевывая жвачку. Поднятые мной олешки, судя по толстой шее и рогам, в два раза превышающим длину ушей, четырех - пятилетки. (У молодых шея тонкая и рожки вровень с ушами.)

Под Разбитой прошла стая волков. На сей раз не мифическая, а самая что ни на есть настоящая. Вожак - матерый волчище, отпечатки лап десять на шесть с половиной. У остальных заметно мельче. По форме след волка похож на собачий, но отличается расположением пальцев.

Шли гуськом, след в след. Только на крутом повороте у поваленного кедра видны разброды. Судя по ним, в стае, кроме матерого, два прибылых и два переярка. Эти лыжни не боятся. Прошли прямо по ней.

Одинокий скиталец тигр, делая очередной обход своих владений, вышел на след волчьей стаи и двинулся по нему. Теперь, надо думать, серые не скоро появятся. Тигр задаст им перца, отомстит собачьему племени за притеснения своих родственниц. Тем белее, что могучие кошки большие любители волчатины.

По моим наблюдениям, по Буге ходят два тигра. У одного из них под ясенем, возле Разбитой, что-то вроде уборной. Уже не первый раз вижу здесь кое-как присыпанные снегом экскременты, имеющих вид грубых веревок из шерсти.

На обратном ходе вышел на Хор посмотреть, не появились ли там норки. И не зря. По берегу петляли два свежих следа: самки и ее кавалера. Следы пересекали реку и терялись в тальниках. Я сошел на лед, но, где-то у середины снег начал плавно уходить из под ног. Я не успел еще даже осознать происходящего - ноги сами отбросили меня назад. А на том месте, где я только что стоял, свинцовая вода заглотила толстенный снежный пласт и угрожающе бурлила, требуя новой порции.

Лежа на спине у самого края полыньи, я загребал снег руками, отталкивался лыжами, чтобы подальше отодвинуться от образовавшегося окна. Потом перевернулся на бок и лихорадочно пополз прочь. И только очутившись на берегу, облегченно вздохнул.

По кромке провала было видно, что лед, укрытый под толстой снежной шубой, подмыло бурным течением и остался только тонкий верхний слой, который и рухнул, стоило мне ступить на него. Не успей я оттолкнуться назад, при таком сильном течении с лыжами меня тотчас затянуло бы под лед.

Этот урок лучше многократных наставлений Люксы научил выходить на реку только с посохом и проверять прочность ледяного панциря перед каждым шагом.

Ура-а! Ура-а! Лукса пришел! Изрядно исхудавший, побледневший, но веселый и все такой же неугомонный. Тут же с диким восторгом носился по стану поджарый Пират. Тоже отощал на скудных гвасюгинских харчах. Я сбросил ему с лабаза увесистую кетину. Собака благодарно лобызнула меня и набросилась на любимое лакомство. Лукса тем временем рассказывал:

-- Немного подшаманили и ладно. Хотели еще неделю держать. Отговорил. Задыхаться стал в каменном мешке. Каждую ночь Буге снился. Никак нельзя нашему брату без тайги. Панты вот принес, -- показал он бутылочку с густой темно-коричневой жидкостью, -- Панты и Буге быстрее вылечат.

Долго сидели, Старый охотник был возбужден возвращением, а я истосковался по живому общению. Разговаривая, невольно прислушивался к своему голосу. Поначалу мне казалось, что говорю не я, а кто-то другой. Настолько отвык от собственной речи.

Узнав, что днем я чуть было не отправился кормить рыб, Лукса помрачнел:

-- Чего так делал? Река -- обманщица. Как-то со мной еще хуже было. Думал, не выберусь.

Он раскочегарил потухшую трубку и, попыхивая, продолжал: