Русская поэзия XVIII века - Сборник

Ноябрь 1794

Соловей

На хóлме, сквозь зеленой рощи,При блеске светлого ручья,Под кровом тихой майской нощи,Вдали я слышу соловья.По ветрам легким, благовоннымТо свист его, то звон летит,То, шумом заглушаем водным,Вздыханьем сладостным томит.

Певец весенних дней пернатый,Любви, свободы и утех!Твой глас отрывный, перекатыОт грома к нежности, от негКо плескам, трескам и перунам,Средь поздних, ранних красных зарь,Раздавшись неба по лазурям,В безмолвие приводят тварь.

Молчит пустыня, изумленна,И ловит гром твой жадный слух.На крыльях эха раздробленнаПленяет песнь твоя всех дух.Тобой цветущий дол смеется.Дремучий лес пускает гул;Река бегущая чуть льется,Стоящий холм чело нагнул.

И, свесясь со скалы кремнистой,Густокудрява мрачна ельНапев твой яркий, голосистыйИ рассыпную звонку трель,Как очарованна, внимает.Не смеет двигнуться лунаИ свет свой слабо ниспускает;Восторга мысль моя полна!

Какая громкость, живость, ясностьВ созвучном пении твоем,Стремительность, приятность, каткостьМежду колен и перемен!Ты щелкаешь, крутишь, поводишь,Журчишь и стонешь в голосах;В забвенье души ты приводишьИ отзываешься в сердцах.

О! если бы одну природуС тобою взял я в образец,Воспел богов, любовь, свободу, —Какой бы славный был певец!В моих бы песнях жар, и сила,И чувствы были вместо слов;Картину, мысль и жизнь явилаГармония моих стихов.

Тогда б, подобно Тимотею,В шатре персидском я возлегИ сладкой лирою моеюЦарево сердце двигать мог:То, вспламеня любовной страстью,К Таисе бы его склонял;То, возбудя грозой, напастью,Копье ему на брань вручал.

Тогда бы я между прудамиНа мягку мураву восселИ арфы с тихими струнамиПриятность сельской жизни пел;Тогда бы нимфа мне внимала,Боясь в зерцало вод взглянуть;Сквозь дымку бы едва дышалаЕе высока, нежна грудь.

Иль, храбрых россиян деламиПленясь бы, духом возлетал,Героев полк над облакамиВ сияньи звезд я созерцал;О! коль бы их воспел я сладко,Гремя поэзией моейОтважно, быстро, плавно, кратко,Как ты, – о дивный соловей!

1795

Памятник[210]

Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный,Металлов тверже он и выше пирамид;Ни вихрь его, ни гром не сломит быстротечный,И времени полет его не сокрушит.

Так! – весь я не умру, но часть меня большая,От тлена убежав, по смерти станет жить,И слава возрастет моя, не увядая,Доколь славянов род вселенна будет чтить.

Слух прóйдет обо мне от Белых вод до Черных,Где Волга, Дон, Нева, с Рифея льет Урал;Всяк будет помнить то в народах неисчетных,Как из безвестности я тем известен стал,

Что первый я дерзнул в забавном русском слогеО добродетелях Фелицы возгласить,В сердечной простоте беседовать о БогеИ истину царям с улыбкой говорить.

О муза! возгордись заслугой справедливой,И презрит кто тебя, сама тех презирай;Непринужденною рукой неторопливойЧело твое зарей бессмертия венчай.

1795

Русские девушки

Зрел ли ты, певец Тииский!Как в лугу весной бычкаПляшут девушки российскиПод свирелью пастушка?Как, склонясь главами, ходят,Башмаками в лад стучат,Тихо руки, взор поводятИ плечами говорят?Как их лентами златымиЧелы белые блестят,Под жемчугами драгимиГруди нежные дышáт?Как сквозь жилки голубыеЛьется розовая кровь,На ланитах огневыеЯмки врезала любовь?Как их брови соболины,Полный искр соколий взгляд,Их усмешка – души львиныИ орлов сердца разят?Коль бы видел дев сих красных,Ты б гречанок позабылИ на крыльях сладострастныхТвой Эрот прикован был.

Весна 1799

Снигирь[211]

Что ты заводишь песню военнуФлейте подобно, милый снигирь[212]?С кем мы пойдем войной на Гиену[213]?Кто теперь вождь наш? Кто богатырь?Сильный где, храбрый, быстрый Суворов?Северны громы в гробе лежат.

Кто перед ратью будет, пылая[214],Ездить на кляче, есть сухари;В стуже и в зное меч закаляя,Спать на соломе, бдеть до зари;Тысячи воинств, стен и затворов,С горстью россиян всё побеждать?

Быть везде первым в мужестве строгом[215],Шутками зависть, злобу штыком[216],Рок низлагать молитвой и Богом,Скиптры давая, зваться рабом[217],Доблестей быв страдалец единых,Жить для царей, себя изнурять?

Нет теперь мужа в свете столь славна:Полно петь песню военну, снигирь!Бранна музыка днесь не забавна,Слышен отвсюду томный вой лир;Львиного сердца, крыльев орлиныхНет уже с нами! – что воевать?

Май 1800

Свобода[218]

Теплой осени дыханье,Помавание дубов,Тихое листов шептанье,Восклицанье голосовМне, лежащему в долине,Наводили сладкий сон.

Видел я себя стоящимНа высоком вдруг холму[219],На плоды вдали глядящим,На шумящу близ волну;И как будто в важном чинеЯ носил на плéчах холм[220].

Дальше: власти мне святыеИго то велели несть,Все венцы суля земные,Титла, золото и честь.«Нет! – восстав от сна глубока,Я сказал им, – не хочу.»

«Не хочу моей свободы,Совесть на мечты менять:Гладки воды, коль погодыИх не могут колебать.Власть тогда моя высока,Коль я власти не ищу».

1803

Лебедь[221]

Необычайным я пареньемОт тленна мира отделюсь,С душой бессмертною и пеньем,Как лебедь[222], в воздух поднимусь.

В двояком образе нетленный,Не задержусь в вратах мытарств[223];Над завистью превознесенный,Оставлю под собой блеск царств.

Да, так! Хоть родом я не славен,Но, будучи любимец муз,Другим вельможам я не равенИ самой смертью предпочтусь.

Не заключит меня гробница,Средь звезд не превращусь я в прах[224];Но, будто некая цевница,С небес раздамся в голосах.

И се уж кожа, зрю, пернатаВкруг стан обтягивает мой;Пух на груди, спина крылата,Лебяжьей лоснюсь белизной.

Лечу, парю – и под собоюМоря, леса, мир вижу весь;Как холм, он высится главою,Чтобы услышать Богу песнь[225].

С Курильских островов до Буга,От Белых до Каспийских вод,Народы света с полукруга,Составившие россов род,

Со временем о мне узнают:Славяне, гунны, скифы, чудь,И все, что бранью днесь пылают,Покажут перстом – и рекут:

«Вот тот летит, что, строя лиру,Языком сердца говорил,И, проповедуя мир миру,Себя всех счастьем веселил»[226].

Прочь с пышным, славным погребеньем.Друзья мои! Хор муз, не пой!Супруга! облекись терпеньем!Над мнимым мертвецом не вой.

1804

Признание[227]

Не умел я притворяться,На святого походить,Важным саном надуватьсяИ философа брать вид;Я любил чистосердечье,Думал нравиться лишь им,Ум и сердце человечьеБыли гением моим.Если я блистал восторгом,С струн моих огонь летел,Не собой блистал я – Богом;Вне себя я Бога пел.Если звуки посвящалисьЛиры моея царям, —Добродетельми казалисьМне они равны богам.Если за победы громкиЯ венцы сплетал вождям, —Думал перелить в потомкиДуши их и их детям.Если где вельможам властнымСмел я правду брякнуть вслух, —Мнил быть сердцем беспристрастнымИм, царю, отчизне друг.Если ж я и суетоюСам был света обольщен, —Признаюся, красотоюБыв плененным, пел и жен.Словом: жег любви коль пламень,Падал я, вставал в мой век.Брось, мудрец! на гроб мой камень,Если ты не человек.

1807

Евгению. Жизнь званская[228]

Блажен, кто менее зависит от людей,Свободен от долгов и от хлопот приказных,Не ищет при дворе ни злата, ни честейИ чужд сует разнообразных!

Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть[229],С пространства в тесноту, с свободы за затворы,Под бремя роскоши, богатств, сирен под властьИ пред вельможей пышны взоры?

Возможно ли сравнять что с вольностью златой,С уединением и тишиной на Званке?Довольство, здравие, согласие с женой,Покой мне нужен – дней в останке.

Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;Мой утренюет дух правителю вселенной;Благодарю, что вновь чудес, красот позорОткрыл мне в жизни толь блаженной.

Пройдя минувшую и не нашедши в ней,Чтоб черная змия[230] мне сердце угрызала,О! коль доволен я, оставил что людейИ честолюбия избег от жала[231]!

Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,Ищу красивых мест между лилей и роз,Средь сада храм жезлом чертяще.

Иль, накормя моих пшеницей голубей,Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;На разноперых птиц, поющих средь сетей,На кроющих, как снегом, луги.

Пастушьего вблизи внимаю рога зов,Вдали тетеревей глухое токованье,Барашков в воздухе[232], в кустах свист соловьев,Рев крав, гром жолн[233] и коней ржанье.

На кровле ж зазвенит как ласточка, и парПовеет с дома мне манжурской иль левантской[234],Иду за круглый стол: и тут-то раздобарО снах, молве градской, крестьянской;

О славных подвигах великих тех мужей,Чьи в рамах по стенам златых блистают лицыДля вспоминанья их деяний, славных днейИ для прикрас моей светлицы,

В которой поутру иль ввечеру поройДивлюся в Вестнике[235], в газетах иль журналахРоссиян храбрости, как всяк из них герой,Где есть Суворов в генералах!

В которой к госпоже, для похвалы гостей,Приносят разные полотна, сукна, ткани,Узорны образцы салфеток, скатертей,Ковров, и кружев, и вязани[236].Где с скотен, пчельников и с птичников прудовТо в масле, то в сотáх зрю злато под ветвями,То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,Сребро, трепещуще лещами.

В которой, обозрев больных в больнице, врач[237]Приходит доносить о их вреде, здоровье,Прося на пищу им: тем с пóливкой калач,А тем лекарствица, в подспорье.

Где также иногда по палкам, по костямУсастый староста иль скопидом брюхатыйДают отчет казне, и хлебу, и вещам,С улыбкой часто плутоватой.

И где, случается, художники младыРаботы кажут их на древе, на холстинеИ получают в дар подачи за труды,А в час и денег по полтине.

И где до ужина, чтобы прогнать как сон,В задоре иногда, в игры зело горячи,Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,По грошу в долг и без отдачи.

Оттуда прихожу в святилище я муз,И с Флакком[238], Пиндаром, богов восседши в пире,К царям, к друзьям моим иль к небу возношусьИль славлю сельску жизнь на лире.

Иль в зеркало времен, качая головой,На страсти, на дела зрю древних, новых веков,Не видя ничего, кроме любви однойК себе и драки человеков.

«Все суета сует! – я, воздыхая, мню,Но, бросив взор на блеск светила полудневна, —О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?Творцом содержится вселенна.»

Да будет на земли и в небесах егоЕдиного во всем вседействующа воля!Он видит глубину всю сердца моего,И строится моя им доля.

Дворовых между тем, крестьянских рой детейСбирается ко мне не для какой науки,А взять по нескольку баранок, кренделей,Чтобы во мне не зрели буки[239].

Письмоводитель мой тут должен на моихБумагах мараных, пастух как на овечках,Репейник вычищать, – хоть мыслей нет больших,Блестят и жýчки в епанечках[240].

Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.Я озреваю стол – и вижу разных блюдЦветник, поставленный узором.

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,Что смоль, янтарь – икра, и с голубым перомТам щука пестрая – прекрасны!

Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;Но не обилием иль чуждых стран приправой,А что опрятно все и представляет Русь:Припас домашний, свежий, здравый.

Когда же мы донских и крымских кубки вин,И липца, воронкá[241] и чернопенна пиваЗапустим несколько в румяный лоб хмелин, —Беседа за сластьми шутлива.

Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя,Древ русских сладкий сок[242] до подвенечных бревен;За здравье с громом пьем[243] любезного царя,Цариц, царевичей, царевен.

Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,Пернатый к потолку лаптой мечу летокИ тешусь разными играми.

Иль из кристальных вод, купален, между древ,От солнца, от людей под скромным осененьем,Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,С душевным неким восхищеньем.

Иль в стекла оптики[244] картинные местаСмотрю моих усадьб; на свитках грады, царства,Моря, леса, – лежит вся мира красотаВ глазах, искусств через коварства.

Иль в мрачном фонаре любуюсь[245], звезды зряБегущи в тишине по синю волн стремленью:Так солнцы в воздухе, я мню, текут горя,Премудрости ко прославленью.

Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льетИ, движа машину, древа на доски делит;Как сквозь чугунных пар столпов[246] на воздух бьет,Клокоча огнь, толчет и мелет.

Иль любопытны, как бумажны руны волнВ лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льютсяВ пушистых локонах, и тьмы вдруг веретенМарииной рукой прядутся[247].

Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,Все прелести, красы берутся с поль царицы[248];Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,Куется в бердыши милицы[249].

И сельски ратники как, царства став щитом,Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве,«За веру, за царя мы, – говорят, – помрем,Чем у французов быть в поддáнстве».

Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом,Качусь на дрожках я соседей с вереницей;То рыбу удами, то дичь громим свинцом,То зайцев ловим псов станицей.

Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,Серпами злато нив, – и, ароматов полн,Порхает ветр меж нимф рядами.

Иль смотрим, как бежит под черной тучей теньПо кóпнам, по снопам, коврам желто-зеленымИ сходит солнышко на нижнюю степеньК холмам и рощам сине-темным.

Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень;На бреге Волхова разводим огнь дымистый;Глядим, как на воду ложится красный день,И пьем под небом чай душистый.

Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком[250];Как парусы суда и лямкой бурлакиВлекут одним под песнью духом.

Прекрасно! тихие, отлогие брегаИ редки холмики, селений мелких полны,Как, полосаты их клоня поля, луга,Стоят над током струй безмолвны.

Приятно! как вдали сверкает луч с косыИ эхо зá лесом под мглой гамит народа,Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,Когда мы едем из похода.

Стекл заревом горит мой храмовидный дом,На гору желтый всход меж роз осиявая,Где встречу водомет шумит лучей дождем,Звучит музы́ка духовая.

Из жерл чугунных гром[251] по праздникам ревет;Под звездной молнией, под светлыми древамиТолпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,Поет и пляшет под гудками.

Но скучит как сия забава сельска нам,Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;Велим талантами родных своих детя́мБлистать: музы́кой, пляской, пеньем.

Амурчиков, харит плетень иль хоровод,Заняв у Талии игру и Терпсихоры,Цветочные венки пастух пастушке вьет,А мы на них и пялим взоры.

Там с арфы звучныя порывный в души гром,Здесь тихогрома[252] с струн смягченны, плавны тоныБегут, – и в естестве согласия во всемДают нам чувствовать законы.

Но нет как праздника, и в будни я один,На возвышении сидя столпов перильных,При гуслях под вечер, челом моих сединСклонясь, ношусь в мечтах умильных;

Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?Мимолетящи суть все времени мечтаньи:Проходят годы, дни, рев морь, и бурей шум,И всех зефиров повеваньи.

Ах! где ж, ищу я вкруг, минувший красный день?Победы слава где, лучи Екатерины?Где Павловы дела? – Сокрылось солнце, – тень!..Кто весть и впредь полет орлиный?

Вид лета красного нам Александров век;Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;Блаженствовал под ним в спокойстве человек,Но мещет днесь и он перуны[253].

Умолкнут ли они? – Сие лишь знает тот,Который к одному концу все правит сферы;Он перстом их своим, как строй какой ведет,Ко благу общему склоняя меры.

Он корни помыслов, он зрит полет всех мечтИ поглумляется безумству человеков:Тех освещает мрак, тех помрачает свет,И днешних и грядущих веков.

Грудь россов утвердил, как стену, он в отпорТемиру новому под Пультуском, Прейсш-лау[254];Младых вождей расцвел победами там взорИ скрыл орла седого славу[255].

Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!Увы! и даже прах спахнет моих костейСатурн крылами с тленна мира.

Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,Не воспомянется нигде и имя Званки;Но сов, сычей из дупл огнезеленый взглядИ разве дым сверкнет с землянки.

Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моихСвидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный,Который тощих недр и сводов внутрь своихВождя, волхва гроб кроет мрачный[256],

От коего, как гром катается над ним,С булатных ржавых врат и сбруи медной гулыТак слышны под землей, как грохотом глухим,В лесах трясясь, звучат стрел тулы.

Так, разве ты, отец! святым твоим жезломУдарив об доски, заросши мхом, железны,И свитых вкруг моей могилы змей гнездомПрогонишь – бледну зависть – в бездны.

Не зря на колесо веселых, мрачных дней,На возвышение, на пониженье счастья,Единой правдою меня в умах людейЧрез Клии воскресишь согласья.

Так, в мраке вечности она своей трубойУдобна лишь явить то место, где отзывыОт лиры моея шумящею рекойНеслись чрез холмы, долы, нивы.

Ты слышал их, – и ты, будя твоим перомПотомков ото сна, близ Севера столицы,Шепнешь вслух страннику, вдали как тихий гром:«Здесь бога жил певец, – Фелицы».

1807