Поль и Виргиния. Индийская хижина - Бернарден Сен-Пьер

Вы можете сказать себе в своем злосчастии: я ничем не заслужил его. Стало быть, вы оплакиваете несчастие Виргинии, ее кончину, ее теперешнее состояние? Ее постигла участь, которая постигает и знатных, и прекрасных, и даже целые царства. Жизнь человеческая со всеми ее надеждами подымается, словно маленькая башенка, которую венчает смерть. При рождении она уже осуждена на смерть. Хорошо еще, что Виргиния разорвала нить жизни раньше, чем ее и ваша матери, и раньше вас; иными словами: счастие, что не пришлось ей умереть на несколько лет позже, нежели умерли вы. Смерть, сын мой, благо для всех людей! Она — ночь того беспокойного дня, что зовется жизнью. Во сне смерти навеки находят успокоение болезни, страдания, печали, опасения, тревожащие непрестанно несчастных смертных. Посмотрите внимательно на людей, которые кажутся наиболее счастливыми: вы увидите, что они купили свое мнимое счастие дорогой ценой: общественное уважение — домашними бедствиями, богатство — потерей здоровья, удовольствие, столь редкое, быть любимым — постоянными жертвами; и часто в конце жизни, принесенной в жертву интересам ближних, они видят около себя лишь лживых друзей и неблагодарных родственников. Виргиния же была счастлива до последней минуты. С нами она была счастлива дарами природы, вдали от нас — дарами добродетели, и даже в ту ужасную минуту, когда мы видели ее погибающей, она все еще была счастлива, ибо, куда ни обращала она свой взор — на всю ли колонию, причиной всеобщего отчаяния которой она была, или на вас, так отважно спешившего к ней на помощь, — она видела всюду, сколь дорога была она нам всем. Она находила поддержку против грядущего в невинности жизни своей и обрела ту награду, которую небо уготовляет добродетели, — мужество, презирающее опасность. Она явила смерти ясное чело.

Сын мой, господь заставляет добродетель нести все жизненные испытания, чтобы показать, что только одна она может обратить их на пользу себе и найти в них счастие и славу. Когда он уготовляет ей громкую славу, он посылает ее на великое поприще и ставит лицом к лицу со смертью; ее мужество служит тогда примером, а память о несчастиях навсегда обретает дань в слезах потомства. Вот бессмертный памятник, который изготовлен ей на земле, где все преходяще, где даже память о большинстве царей скоро погребается в вечном забвении.

Но Виргиния живет еще! Сын мой, заметьте, что на земле все изменяется, но ничто не пропадает бесследно. Никакое человеческое искусство не в состоянии уничтожить самую малую частицу материи. И то, что было разумно, чувствительно, прекрасно добродетелью и верой, — могло ли оно погибнуть, если нетленны элементы, в которые оно было заключено! Ах! Если Виргиния была счастлива с нами, то теперь она счастлива гораздо сильней. Есть бог, сын мой; вся природа вещает это; нет нужды мне доказывать это вам. Только злая природа человека заставляет людей отрицать правосудие, которого они боятся. Ощущение его — в вашем сердце, равно как его творения — перед вашими глазами. Неужели же вы думаете, что он оставит Виргинию без награды? Неужели же вы думаете, что могущество его, облекшее эту столь благородную душу в столь прекрасное тело, не могло бы извлечь ее из волн? И что тот, кто утвердил настоящее человеческое счастие на законах, вам неизвестных, не мог бы даровать Виргинии иного счастия, законами, равно неведомыми вам? Будь мы одарены способностью мыслить в то время, когда мы пребывали в небытии, могли ли бы мы составить себе представление о нашем существовании? А теперь, когда мы пребываем в этом мрачном и преходящем бытии, можем ли мы предвидеть то, что будет там, за смертью, которая выводит нас из него? Неужели богу, подобно человеку, необходим наш маленький земной шар, чтобы служить поприщем для премудрости и благости его, и ужели мог он размножить жизнь человеческую только на полях смерти? Нет в океане ни одной капли воды, которая не была бы полна живых существ, нам предназначенных. Так неужели же для нас нет ничего среди стольких светил, вращающихся над нашими головами? Как! Высшая мудрость и божественная благость существуют исключительно там, где живем мы, а на этих планетах, сияющих и бесчисленных, на этих безграничных полях света, их окружающих, никогда не омрачаемых ни бурями, ни печалями, нет ничего, кроме пустого пространства и вечного небытия? Если бы мы, которые сами себе ничего не дали, смели наметить границы для всемогущего, даровавшего нам все, мы могли бы вообразить, что находимся здесь у пределов его царства, где жизнь борется со смертью и невинность с жестокостью. Без сомнения, есть место, где добродетель получает свое вознаграждение. Виргиния теперь счастлива. Ах! Если бы из обители ангелов она могла дать вам о себе весть, она сказала бы вам, как повторила на прощанье: «О Поль! Жизнь — только испытание. Меня признали верной законам природы, любви и добродетели. Я переплыла моря, повинуясь родителям, я отказалась от богатства, чтобы сдержать обещание, я предпочла скорее расстаться с жизнью, чем нарушить целомудрие. Небо признало, что жизнь моя достаточно завершена. Я навеки избавилась от бедности, клеветы, бурь, от зрелищ чужих страданий. Ни одно из тех бедствий, что устрашают людей, не может отныне постигнуть меня, — а вы жалеете меня! Я чиста и неизменна, как частица света, — а вы призываете меня в мрак жизни! О Поль! О друг мой! Вспомни о тех днях счастия, когда с раннего утра мы наслаждались небесным блаженством, поднимаясь вместе с солнцем на вершины этих утесов и проникая с его лучами в глубь наших лесов. Мы испытывали восторг, причины которого мы сами не могли постичь. В своих невинных мечтаниях мы хотели быть самим зрением, чтобы насладиться богатыми красками восхода зари; обонянием, чтобы вдыхать аромат наших растений; слухом, чтобы слушать пение наших птиц; сердцем, чтобы познать всю благость. Теперь, у источника красоты, откуда проистекает все, что есть милого на земле, душа моя непосредственно видит, приемлет, слышит, осязает все то, что раньше она могла воспринимать лишь с помощью слабых органов. Ах, где тот язык, которым можно было бы описать эти берега вечной зари, в коей я пребываю навеки! Все, что беспредельное могущество и небесная благость могли создать, чтобы утешить несчастное существо; всю гармонию, которую дружба бесконечного числа существ, наслаждающихся тем же счастием, может внести в общий восторг, — все это мы испытываем неомраченно. Так перенеси же и ты испытание, ниспосланное тебе, чтобы увеличить счастие твоей Виргинии любовью, которая не будет иметь пределов, и Гименеем, чей факел никогда не погаснет. Тогда я утолю твои печали, тогда я осушу слезы твои. О друг мой! Юный мой супруг! Вознеси душу свою к бесконечному, чтобы перенести муки мгновенья!»

Собственное мое волнение положило конец моей речи. Что же касается Поля, то он, глядя в упор на меня, воскликнул; «Ее уже нет, ее уже нет!» — Долгое забытье последовало за этими словами. Придя в себя, он сказал: «Если смерть — благо и Виргиния счастлива, я тоже хочу умереть, чтобы соединиться с ней». Так мои доводы утешения дали только пищу его отчаянию. Я был подобен человеку, который хочет спасти друга, идущего ко дну посреди реки, не желая плыть. Горе утопило его. Увы! Несчастия первых лет жизни подготовляют человека ко вступлению в жизнь, а Поль никогда не испытал их.

Я привел его домой. Здесь я нашел его мать и госпожу де-ла-Тур в состоянии отчаяния, которое все усиливалось. Особенно удручена была Маргарита. Живые характеры, мимо которых незаметно проходят мелкие неприятности, менее всего умеют бороться с большим горем.

Она сказала мне: «О мой добрый сосед, сегодня ночью мне казалось, что я вижу Виргинию, всю в белом, посреди рощ и прекрасных садов. Она сказала мне: «Я наслаждаюсь блаженством, достойным зависти». Затем, улыбаясь, она приблизилась к Полю и увлекла его за собой. Когда я старалась удержать своего сына, то почувствовала, что сама отделяюсь от земли и следую за ним с неизъяснимым блаженством. Тогда я захотела проститься с моей подругой и тотчас же увидела, что она следует за нами вместе с Марией и Домингом. Но наиболее удивительным кажется мне то, что госпожа де-ла-Тур в эту ночь видела сон, сопровождавшийся подобными же видениями».

Я ответил ей: «Друг мой, я думаю, что на свете ничто не совершается без божьего соизволения. Сны иногда предвещают правду».

Госпожа де-ла-Тур рассказала мне точно такой же сон, который приснился ей в ту же ночь. Я никогда не замечал у этих двух дам склонности к суеверию; я был поражен совпадением их снов и не сомневался в душе, что они сбудутся. Мнение, что правда открывается нам иногда во сне, распространено среди всех народов земли. Величайшие люди древности верили в это; между прочим — Александр, Цезарь, Сципион, оба Катона и Брут, — люди немалого ума. Ветхий и Новый завет дают нам множество примеров сбывшихся снов. Что касается меня, то в данном случае мне достаточно собственного моего опыта, и я не раз убеждался, что сны — это предупреждения, которые даются нам некоей разумной силой, принимающей в нас участие. Оспаривать или защищать путем рассуждения вещи, превышающие знания человеческого разума, невозможно. Однако, если человек — лишь образ бога и если во власти человека передавать свои намерения на другой конец света при помощи тайных и скрытых средств, то почему бы Разуму, управляющему вселенной, не употреблять тех же средств с такой же целью? Друг утешает друга письмом, которое проходит через множество царств, вращается среди ненависти народов и приносит радость и надежду человеку. Почему же верховный покровитель невинности не может придти какими-либо тайными путями на помощь добродетельной душе, надеющейся лишь на него? Разве ему необходимы внешние знамения, чтобы исполнить свою волю, — ему, вечно действующему во всех своих творениях при помощи внутреннего труда?