Великолепная Ориноко - Жюль Верн

— По моим сведениям — Сьерра-Матапей. Это к востоку от Ориноко, край, известный только индейцам яруро и мапойе. У ваших соотечественников и проводника были лошади, полдюжины индейцев с грузом шли за ними пешком.

— А к востоку от Ориноко бывают наводнения? — спросил Жан.

— Нет, — ответил господин Мигель, — эти льяносы расположены значительно выше уровня моря.

— Вы правы, господин Мигель, — согласился алькальд, — но там бывают землетрясения, и вы знаете, что в Венесуэле они случаются довольно часто.

— В любое время года? — спросил юноша.

— Нет, в определенные периоды, — ответил господин Марчаль. — Кстати, вот уже месяц, как даже в Тигре ощущаются подземные толчки.

Все согласились, что вулканические толчки — не редкость в Венесуэле, хотя здесь и нет действующих вулканов. Гумбольдт имел все основания назвать Венесуэлу «страной землетрясений». Подтверждение тому — разрушение в шестнадцатом веке города Куманы. Землетрясение повторилось сто пятьдесят лет спустя, и в этот рад город содрогался от подземных толчков пятнадцать месяцев. Город Месида также жестоко пострадал. А в 1812 году двенадцать тысяч жителей погибли под развалинами Каракаса. Подобные катастрофы, уже унесшие тысячи жизней, могут повториться в любую минуту, и надо сказать, что в последнее время на востоке края ощущались постоянные толчки.

Когда тема двух французов была исчерпана, господин Марчаль обратился к сержанту Марсьялю и его племяннику:

— Мы знаем теперь, что позвало в дорогу господина Мигеля и его коллег. Вряд ли вы предприняли ваше путешествие с той же целью...

Сержант Марсьяль сделал протестующий жест; но Жан остановил его, не позволив ему выразить пренебрежительное отношение к географическим вопросам, которые, по мнению старого солдата, могли интересовать только составителей учебников и атласов.

Юноша рассказал, что чувство сыновней любви заставило его покинуть Францию и что он отправился в плавание по Ориноко, надеясь получить новые сведения об отце в Сан-Фернандо, откуда пришло последнее письмо, написанное полковником де Кермором.

Рассказ юноши до глубины души взволновал старого Марчаля, и, к ужасу сержанта, он взял Жана за руки, привлек его к себе и, словно благословляя, от всей души пожелал ему удачи.

— И никто из вас, ни господин Марчаль, ни господин алькальд, ничего не слышал о полковнике де Керморе? — спросил юноша.

— Увы, нет.

— Может быть, — сказал алькальд, — полковник не останавливался в Ла-Урбане? Хотя это очень странно — обычно все пироги заходят сюда, чтобы пополнить запасы. Вы говорите, что это было в тысяча восемьсот семьдесят девятом году?

— Да, сударь, — ответил Жан, — и вы тогда жили в этом селении?

— Конечно, но у меня не было сведений о прибытии полковника де Кермора.

Похоже, полковник с самого отъезда делал все возможное, чтобы сохранить инкогнито.

— Не огорчайтесь, дитя мое, не может быть, чтобы в Сан-Фернандо не осталось никаких следов пребывания вашего отца. Там вы наверняка получите сведения, которые позволят вам отыскать его.

Только в десять часов вечера гости покинули гостеприимный дом алькальда и вернулись на борт своих пирог, которые должны были с рассветом отправиться в путь.

Жан лег на циновке под навесом, и сержант, закончив ежевечернюю войну с комарами, тоже растянулся и тотчас заснул.

Однако сон их был непродолжительным. Около двух часов ночи их разбудил доносившийся откуда-то издалека непрерывно нараставший шум. Однако этот глухой гул не был похож на далекие раскаты грома. Потом какое-то странное волнение пробежало по реке, и волна ударилась в борта лодки.

Вальдес и матросы, стоя на носу пироги, вглядывались в горизонт.

— Что случилось, Вальдес? — спросил Жан.

— Не знаю...

— Собирается гроза?

— Нет... Небо чистое... Ветер восточный, очень слабый.

— Откуда же это волнение?

— Я не знаю, не знаю, — повторял Вальдес.

Действительно, это было необъяснимо. Может быть, выше или ниже по течению произошел внезапный подъем воды, который и вызвал эту приливную волну? От капризной Ориноко можно всего ожидать.

Экипаж и пассажиры «Марипаре» тоже были встревожены. Выбравшись из-под навеса, господин Мигель и его друзья пытались разобраться в причинах этого явления, но, увы, безуспешно.

Впрочем, волнение ощущалось не только на воде, но и на суше. Напуганные жители Ла-Урбаны повысыпали из своих хижин и направились к берегу. Вскоре к ним присоединились господин Марчаль и алькальд. Было половина пятого утра, и вот-вот должен был забрезжить рассвет.

Пассажиры обеих лодок тотчас же сошли на берег, и господин Мигель спросил:

— Что происходит?

— По всей вероятности, в Сьерра-Матапей произошло землетрясение, и колебания достигли речного дна.

Господин Мигель согласился, что колебания почвы вызваны подземными толчками, нередко сотрясающими льяносы. «Только это не все, — добавил он, — разве вы не слышите гул, который доносится откуда-то с востока?»

Действительно, слышалось какое-то монотонное низкое гудение, происхождение которого невозможно было объяснить.

— Надо подождать, — сказал господин Марчаль. — Вряд ли Ла-Урбане грозит опасность.

— Я тоже так думаю, — согласился алькальд, — можно спокойно вернуться в дом.

Скорее всего господин Марчаль и алькальд были правы, и все-таки лишь немногие жители деревни последовали их совету. К тому же уже светало, и можно было надеяться, что зрению откроется больше, чем слуху.

В течение трех часов далекий гул странным образом нарастал, словно что-то скользило и ползло по земле. Это тяжелое, ритмичное скольжение ощущалось даже на правом берегу. Вполне возможно, что толчки были вызваны землетрясением, эпицентр которого находился в Сьерра-Матапей, такое в Ла-Урбане уже бывало. Но никто пока еще не догадывался об истинной природе этих звуков, напоминающих гул марширующих полков.

Алькальд, господин Марчаль и пассажиры обеих пирог решили подняться на холм, надеясь что-либо увидеть с него. Солнце вставало на очень чистом небе, напоминающем лучезарный воздушный шар, пригнанный ветром к берегам Ориноко. Ни одного облачка на горизонте, ничего, что могло бы предвещать грозу. Поднявшись метров на тридцать, наблюдатели взглянули на восток. Перед ними простиралась бескрайняя зеленеющая равнина, «безмолвное море травы», как поэтически выразился Элизе Реклю. Правда, это море не было спокойным, что-то вздымалось из его глубины, и на расстоянии нескольких километров над льяносами клубился песок.