Время, вперед! - Валентин Катаев

Он снова пошел на участок.

Весьма вероятно, что там столовая еще открыта.

Он шел, старательно избегая знакомых. К чему это? Лишняя встреча лишние разговоры. Пока в руках нет последнего аналитического расчета, всякие обсуждения решительно бесполезны. Будет расчет – другое дело. В двенадцать все выяснится.

Но вот вопрос: найдет ли Катя Смоленского?

Маргулиес мучился. Он обходил группы людей, механизмы, переезды.

Он старался идти низом – траншеями, котлованами. Он перебегал от угла к углу, от поворота к повороту, нагибая голову, как от пуль.

Задами он вышел к столовой. Она была закрыта.

– Так. Ухнули котлетки, – сказал он. – Ну ладно. Подождем обеда. Все же надо на минуточку к Ермакову. Как там у него?

Он отправился к тепляку. Он обошел его справа, с западной, теневой стороны.

Здесь был душный, звонкий мир кирпича и соломы. Из товарных вагонов бережно выгружали дорогой экспортный огнеупор, переложенный пахучей соломой.

Вагонов было десять – пятнадцать. Целый состав. И все же они почти незаметны в гигантской резкой тени тепляка.

Вихляя, визжали колеса деревянных тачек.

– Поберегись!

Парни и девчата гуськом катили узкие, длиннорукие тачки по мосткам шириною в одну доску.

Справа налево тачки катились порожняком. Слева направо – аккуратно заставленные стопками динасного и шамотного огнеупора.

Маркировщики с желтыми складными метрами в боковых карманах ходили среди узких и высоких штабелей сложенного в строгом порядке материала.

Это было нововведение. Маргулиес заинтересовался. Он остановился, разглядывая, в чем дело.

Раньше кирпич сгружали как попало. Кирпич загромождал боковые проходы в тепляк и пожарный проезд. Ежедневно теряли массу времени.

Материалы приходилось обвозить, делая крюку чуть ли не километр.

Ненужные марки загораживали нужные. Надо было все время перекладывать. Не хватало рабочих рук.

Была безобразная неразбериха.

Теперь Маргулиес заметил, что кирпич сортируется и складывается снаружи тепляка по строгому плану: штабелями, точно соответствующими количеством и марками батарейным печам, но только сложенным в обратном порядке. Верхний ряд был внизу, а нижний – наверху. Так что при кладке печей не было ни малейшей задержки в подаче материала.

Тотчас Маргулиес сформулировал это нововведение так:

"Обратный порядок. Идея обратного порядка в подготовке материалов".

Интересно!

Он задумался.

Почему бы не воспользоваться этой идеей для рационализации процесса приготовления и кладки жидкого бетона?

– Здорово, хозяин! День добрый! Бувайте здоровы.

Маргулиес с неудовольствием обернулся, но тотчас лицо его стало приветливым.

– А! Фома Егорович!

К нему вразвалку подходил американский инженер, мистер Томас Джердж Биксби, прозванный для сокращения, на русский лад, Фомой Егоровичем.

Фома Егорович работал в Союзе пятый год. Был он и на Днепрострое, и на Сталинградском тракторном, и на Ростовском сельмаше. Он научился отлично говорить по-русски, да не как-нибудь, а с пословицами и прибаутками. Он отпустил украинские усы. Когда же пил водку – крякал по-русски и утирал губы рукавом.

Он подошел к Маргулиесу и размашистым "русским" жестом протянул ему сухую мускулистую руку. На нем был синий шерстяной комбинезон с замком "молния". Его голова была не покрыта. Он носил шляпу только по воскресеньям. Волосы выгорели. Выгоревшие брови и усы казались значительно светлее лица. На темном, хорошо сработанном американском лице с полтавскими усами светились близко и глубоко посаженные, светлые, твердые американские глаза.

Они поздоровались.

– Как вам это понравилось? – сказал Фома Егорович, показывая на стройные, аккуратные штабеля. – Совсем другая музыка.

– Очень любопытно, – заметил Маргулиес.

Фома Егорович самодовольно погладил усы.

Он отлично понимал, что Маргулиес сразу и по достоинству оценил его нововведение.

Он тихо и лучезарно улыбнулся. Вокруг его глаз пошли мелкие коричневые морщинки.

Если бы не эти морщинки – ему никак нельзя было бы дать больше тридцати четырех. Но морщинки выдавали его настоящий возраст: сорок семь.

– Вы понимаете, товарищ Маргулиес, в чем тут зарыта собака?

– Как же, как же. Очень хорошо понимаю.

– Это мне стоило почти битых сорок восемь часов не ложиться спать! И смех и грех. Стой! Куда? – вдруг не своим голосом закричал Фома Егорович, бросаясь в сторону.

Он схватил маркировщика за плечо.

– Стой! Куда ложите? Ах, чтоб вам пусто было! Вот люди! Надо так… Так!.. Так!..

Фома Егорович стал показывать. Когда он вернулся, Маргулиес задумчиво стоял на прежнем месте, вертя в руках газету.

– А ну-ка, Фома Егорович, что вы, между прочим, скажете по этому поводу?

Маргулиес протянул американцу газету и показал кончиком карандаша место:

– Харьков сделал триста шесть замесов.

Фома Егорович взял газету и приблизил ее к глазам. Он с удовольствием отчетливо вслух прочел телеграмму.

Для него было величайшим наслаждением читать вслух по-русски.

Он читал и после каждой фразы останавливался, поглядывая на Маргулиеса светлыми, твердо сияющими глазами: дескать, смотрите, как я хорошо читаю по-русски, а?

– Какое ваше мнение? – спросил Маргулиес.

– Хорошо! – воскликнул американец. – Браво, бис! Теперь надо – и так далее.

– Мы думаем тоже попробовать. А?

– Бить Харьков? Обязательно. Надо бить. Как это говорится: за битых двух побитых дают.

Маргулиес подавил улыбку.

– Вы, Фома Егорович, энтузиаст.

– Я энтузиаст? Нет, я американец. Бить!

– А технически это возможно?

– Технически все возможно. Все на свете и топор. Я вам скажу по секрету пример: в тысяча девятьсот девятнадцатом году в штате Монтана я бетонировал шоссе, и мы однажды за сутки уложили пятьсот кубов. Это нам стоило не ложиться в постель двадцать четыре часа.

– И машина выдержала?

– Машину мы имели, как это называется, от менаджера – по-русски подрядчик – напрокат. Мы взяли от машины больше, чем она могла дать. Зато мы не имели понятия о бригаде. Никакой ударной бригады, но мы были заинтересованы в проценты.

– Позвольте. Но ведь у машины – паспорт. Официальный паспорт фирмы.

– Официальный паспорт пишут такие самые люди, как мы с вами, грешные.

Маргулиес быстро вытащил из кармана цукат и бросил в рот. Он с трудом сдерживал волнение.

– И действительно такой случай был?

– Как я сейчас живой стою перед вами. Пятьсот кубов. Вот бог, а вот порог.

Маргулиес расстегнул и тотчас застегнул пиджак. Это меняло дело. Открывались новые возможности. Он проворно протянул Фоме Егоровичу руку.

– Ну, будьте. Большое спасибо. Я тороплюсь.

– Никогда не надо торопиться, – заметил американец. – Тише едешь дальше будешь.

Маргулиес усмехнулся.

– От того места, куда едешь, – быстро прибавил он.

– Ну, товарищ хозяин, вы едете в такое место, что будет очень неважно, если вы скоро доедете. Лучше бы вы не очень скоро доехали.

Маргулиес погрозил ему газетой.

– Вы известный буржуй и контрреволюционер, Фома Егорович.

– Контрреволюционер – нет, избави меня бог. Буржуй – нет, никаким образом. Я честный беспартийный спец. Я работаю по вольному соглашению с вашим правительством и даже делаю больше, чем должен, – иногда это мне стоит сорок восемь часов не ложиться в постель. Мой труд – ваши деньги. Мы квиты. А социализм – будем видеть, будем видеть.

Маргулиес легонько взял Фому Егоровича за бока и тиснул.

– А сколько у вас, дорогой Фома Егорович, уже долларчиков в банке? Сознайтесь!

Да, он копил деньги.

Десять лет тому назад он уехал из Штатов на заработки. Он оставил дома некрасивую жену и детей.

В Америке было трудно найти работу.

Он был страшно беден. Он оставил семье пятьсот долларов. Но он был неплохой инженер. Он дал себе слово вернуться обратно не раньше, чем у него на текущем счету соберется двадцать тысяч долларов. С этими деньгами уже можно начинать жизнь: открыть строительную контору, войти в дело, положить первый камень будущего богатства. Двадцать тысяч долларов плюс многолетний опыт и воля – этого достаточно. Через десять лет у него будет сто тысяч.

Он отправился странствовать. Он не отказывался ни от каких условий, ни от каких контрактов.

Он работал в Китае, в Индии, в Португалии, в Советском Союзе.

Ему было все равно, где и для кого работать, лишь бы аккуратно платили деньги. Он делил жалованье пополам. Одну половину переводил на текущий счет в банк, другую посылал семье, оставляя себе на жизнь лишь ничтожную часть.

Он отказывал себе в самом необходимом. Но это ничуть не отражалось на его настроении. Наоборот, он был всегда и везде весел, бодр, жизнерадостен, здоров.

Перед ним стояла сияющая перспектива богатства и благополучия. С каждым месяцем эта перспектива становилась все ближе и реальней.