Геймер 2. Дорога к саду камней - Юлия Андреева

'Надо будет выяснить точнее, удастся ли вернуться в тот же день и час, когда принял эликсир, или нет'.

Ал скинул набедренную повязку, позволяя служанке потереть себе спину щелоком.

Если 'нет', получится, что я вернусь в Россию сорокапятилетним бомжом, а мне это надо?

Ал поморщился и, отстранив служанку, забрался в горячую воду. Подобная перспектива его не только не прельщала, а пугала. Здесь, в Японии, прошла его молодость, здесь у него семья, служба. Здесь он имеет все: расторопных слуг, верных самураев, готовых ради него лезть хоть черту в зубы. Здесь он на своем месте, а что он будет делать там?

Вернет ли свою квартиру? Вряд ли, за шестнадцать лет все продано и деньги прожиты. Сесть на шею сестре Аленке? А жива ли она? Попытаться пристроиться к какой-нибудь бабенке? На это тоже нужно время и силы. Нужен Интернет, сайты знакомств, а есть ли они еще? Есть ли там, в далеком пугающем будущем, Россия? Или вместо православных церквей давно возвышаются мусульманские мечети?

Он так давно не был там, что...

Ал омыл лицо горячей водой. Нужно было собраться с мыслями, посоветоваться. Медальон привычно покоился на груди, Ал погладил рисунок со змеей. Нужно ехать к Кияма. Именно к нему.

На секунду его сердце сжалось, подумалось, что до сих пор Кияма выходил на связь с ним по собственной воле и не чаще чем раз в пять лет, со всеми полагающимися в таких случаях предосторожностями. Так как об их встрече могли донести Токугава-сан, и тогда... даже приняв решение убраться из Японии, Ал не мог подставить свою семью и друзей.

'Кстати, а с семьей-то что делать? Забрать с собой? А сумеют ли они прижиться в двадцать первом веке? Даже если и сумеют, будет ли у Кияма достаточное количество эликсира? И на что он будет содержать их там?'

Все эти вопросы оставались без ответа, Ал закрыл глаза, быстро воображая перед собой экран монитора. Вот если бы можно было сейчас поболтать в чате с Кияма. Прочитать сводку новостей и понять, стоит ли тащить с собой жену и детей.

Жену и детей? Он представил себе, как его сыновья зарубят там кого-нибудь. Кого-то, кто элементарно толкнет их в метро или скажет бранное слово. К гадалке не ходи, ни один самурай, если он, конечно, самурай, а не слякоть, не простит такого. Они тоже не простят. Представил, как их затем осудят за это. Нет, они никогда не научатся жить вполсилы. Не сумеют прощать оскорбления, не согласятся расставаться с самурайскими мечами...

При воспоминании об Амакаву его сердце вновь сжалось. Надо же было воспитать двоих приемных как нормальных людей, и получить за все это собственного сына подонка!

Он поднялся, перелез через высокий край офуро . Взял приготовленное служанкой полотенце.

'Амакаву следует изолировать от общества. Как угодно, но тварь, изнасиловавшая собственную сестру, не должна оставаться дома, где кроме него живут молодые девушки и женщины, где вообще люди живут! Пусть отправляется служить своему сёгуну, пусть охраняет дальние границы, пусть делает что хочет, с глаз долой, из сердца вон! Хотя, легко сказать, из сердца вон, легко сказать, прогнать собственного ребенка. Легко сказать, да трудно сделать'.

С другой стороны, он и сам не собирался оставаться в деревне. Не мог видеть жену, не желал не только прикасаться к ней, но даже отдавать приказания.

На секунду Ал снова увидел ее озаренное внезапной догадкой толстое с двойным подбородком лицо, когда она предложила выгнать из дома свою родную дочь. Дочь, перед которой Ал должен теперь всю жизнь на коленях просить прощение, что не сумел ее защитить. Что невольно отдал ее - беззащитную - в руки развратного братца. Он скрипнул зубами.

Неожиданно решение пришло само собой. Уехать немедленно. Оставить дом на Минору и Фудзико. Услать Амакаву, еще лучше - лично препроводить до гарнизона, где подонок будет тянуть лямку, а затем с Гендзико предстать перед Кияма. И будь что будет.

Конечно, это было самым странным решением, и, наверное, правильнее было забрать у Фудзико свою родную дочь Марико, но Ал вдруг осознал, что все его дети - не важно, приемные они или свои - остро нуждаются в Японии. Они родились японцами, были воспитаны как японцы, им положено служить здесь, жениться и выходить замуж. Не вписывается только он сам и его маленькая Гендзико, для которой с недавнего времени этот мир закрыт.

А значит, они уйдут вместе.

Однако убраться сразу же не представлялось возможным, Гендзико валялась на своей циновке, мучимая сильным жаром. То забываясь тревожным сном, то просыпаясь от кошмаров, она виновато смотрела в глаза отца, мучаясь от стыда, и всякий раз пытаясь встать на колени и ткнуться лбом в пол, как того требовал обычай.

Ожидая выздоровления старшей дочери, Ал подготовил письмо с просьбой о зачислении Амакаву в один из отдаленных замков Токугава. Сопровождать племянника вызвалась наложница Ала Тахикиро, верная спутница на полях сражений и армейская жена.

Не желая волновать ее перед дорогой, Ал скрыл разговор с Хироши, ожидая более удобного случая.

* * *

На следующее утро после принятия яда Кияма не смог встать на утреннюю молитву, ночью ему неожиданно сделалось плохо, и легкая тошнота, на которую он не обратил внимание с вечера, к утру перешла в неукротимую рвоту. С отвращением и неприязнью князь наблюдал извергающиеся из себя массы, невольно удивляясь, сколько, оказывается, в человеке разного дерьма. К утру, не умея чем-либо помочь себе, Кияма послал за замковым доктором, который предположил пищевое отравление и велел постоянно поить князя зеленым чаем. Впрочем, о каком чае могла идти речь, когда Кияма мог открыть рот только для того, чтобы извергнуть из себя очередные массы блевотины.

К полудню рвота прекратилась как-то сама собой, после чего немало расстроенный состоянием господина доктор приготовил для него безвкусный рисовый отвар, который должен был как-то разобраться с попавшей в организм сиятельного пациента отравой и заодно защитить желудок.

Вместе с другими слугами и домочадцами, поднятыми по тревоге, Такеси ходил туда-сюда по коридорам замка, раздражая тем самым дежуривших самураев и надеясь хотя бы краешком глаза взглянуть на предсмертные муки Кияма.

К обеду доктор велел жене даймё, его наложницам и сыну с невесткой отправляться в храм и молиться за здоровье главы рода Фудзимото.

Немного пришедший в себя после событий бессонной ночи Кияма подписал несколько важных указов, отдал распоряжение насчет пошива новой формы для своих самураев и продиктовал несколько записок друзьям, среди которых было зашифрованное послание в орден 'Змеи'. Гонцы, которым не разрешили ни попрощаться с семьями, ни переодеться в более удобную дорожную одежду, тут же были посажены на коней и в паланкины, чтобы немедленно тронуться в путь. Те из гонцов, которых судьба посылала в провинциальные или горные районы, должны были скакать на лошадях, что, конечно, получалось быстрее, но зато и хлопотнее, нежели ехать в удобном паланкине.