Ферма трупов - Патрисия Корнуэлл

— Люциас, вам придется уйти, чтобы мы с доктором Скарпеттой могли приступить к работе, — все тем же своим мягким, печальным голосом повторил Дженретт. — Я позову вас, как только мы закончим.

— Доктор Скарпетта, значит… — Рэй остановил на мне свой взгляд. — Да уж, доложу я вам, как федералы объявились, народ тут малость подрастерял свое дружелюбие.

— Расследуется убийство, мистер Рэй, — сказала я. — Думаю, не стоит воспринимать отказ как выпад лично против вас — это вовсе не так.

— Ладно, Билли Джо, — повернулся он к своему спутнику. — Пойдем чего-нибудь перекусим.

Они вышли, и Дженретт запер за ними дверь.

— Приношу свои извинения, — произнес он, натягивая перчатки. — Люциас вообще-то отличный парень, хоть и любит настаивать на своем.

«Не окажется ли, что тело Эмили не забальзамировано должным образом или что сделанное не соответствует сумме, заплаченной ее матерью?» — подумала я. Однако когда мы с Дженреттом открыли крышку гроба, я не заметила, чтобы что-то было не так. Тело покрывала белая атласная драпировка, поверх которой лежал такой же белый пакет из тонкой бумаги, перетянутый розовой ленточкой. Я приступила к фотографированию.

— Рэй что-нибудь говорил об этом? — протянув пакет Дженретту, спросила я.

— Нет. — Он озадаченно повертел его в руках.

Развернув драпировку, я почувствовала резкий запах бальзамирующей жидкости. Эмили лежала как живая в бледно-голубом вельветовом платье с длинными рукавами и высоким воротником и с бантиками из той же материи в заплетенных косах. Белесый налет пушистой плесени, характерный для эксгумированных останков, покрывал лицо и уже тронул сложенные на животе руки, сжимавшие Новый Завет. Белые гольфы и черные лаковые туфельки на ногах девочки выглядели слегка поношенными.

Я сделала еще несколько снимков, затем мы с Дженреттом вынули тело из гроба и, положив на стол из нержавеющей стали, начали снимать одежду. Где-то под этим милым нарядом скрывалась зловещая тайна смерти Эмили.

Ни один честный патологоанатом не станет отрицать, что следы вскрытия — и особенно Y-образный разрез — производят кошмарное впечатление. Ни в какой хирургической операции, производимой при жизни пациента, не используется ничего подобного. Выглядит это именно так, как и называется: скальпель идет от обеих ключиц к грудине, затем проходит по всей длине туловища и, обогнув пупок, останавливается у лобковой кости. Не более привлекательным выглядит и продольный разрез на затылке, между ушами, который делают перед тем, как распилить череп.

Раны у мертвых, разумеется, не заживают. Их можно лишь скрыть — высокими кружевными воротничками и умело уложенными волосами. С толстым слоем грима, нанесенного в похоронном бюро, и широким швом, идущим вдоль всего туловища, Эмили походила на брошенную жестокой хозяйкой тряпичную куклу, с которой сорвали красивое платьице. Под монотонный стук капель, падавших из крана в железную раковину, мы с Дженреттом удалили плесень, грим и телесного цвета пасту, с помощью которой замаскировали пулевое отверстие в затылке и срезанную убийцей кожу на бедрах, плечах и верхней части груди. Потом мы вынули из-под век супинаторы и разрезали швы. От невыносимого запаха, исходившего из грудной полости, немедленно заслезились глаза и потекло из носа. Мы извлекли обсыпанные бальзамировочным порошком внутренние органы и промыли их под струей воды. Осмотрев шею, я не нашла ничего, о чем не было бы упомянуто в отчете моего коллеги. Я попыталась разжать челюсти, вставив между зубами длинный тонкий шпатель.

— Не поддается, — раздраженно сказала я. — Придется иссекать жевательные мышцы. Я хотела взглянуть на язык в анатомической позиции, прежде чем исследовать его через заднюю поверхность глотки, но теперь не знаю — получится ли.

Дженретт вставил новое лезвие в скальпель.

— Что именно нас интересует?

— Нужно убедиться, что язык не прикушен.

Несколько минут спустя выяснилось, что мое предположение было верным.

— Вот след, прямо на кончике, — показала я. — Можете снять размеры?

— Одна восьмая на четверть дюйма.

— И глубина ранки тоже около четверти дюйма. Похоже, это произошло несколько раз, как вы считаете?

— Думаю, все выглядит именно так.

— Таким образом, можно сделать вывод, что перед смертью она билась в конвульсиях.

— Их причиной вполне могло стать огнестрельное ранение в голову, — заметил он, доставая камеру.

— Могло, но почему тогда мозг не показывает ни малейших признаков того, что какое-то время после выстрела она еще агонизировала?

— Видимо, этот вопрос так и остается открытым.

— Да, — согласилась я, — ясности пока не прибавилось.

Мы перевернули тело, и я сосредоточилась на исследовании примечательной отметки — главного, на что была направлена сегодняшняя наша мрачная работа. Тем временем прибывший судебный фотограф установил свое оборудование, и мы, проработав почти до вечера и перебрав самые разнообразные насадки и фильтры, отсняли несколько катушек пленки — цветной, черно-белой, высококонтрастной и чувствительной к инфракрасным и ультрафиолетовым лучам.

После этого я достала из своего медицинского чемоданчика полдюжины черных колец, сделанных из акрилонитрилбутадиенсгирола — проще говоря, того пластика, из которого обычно изготавливают водопроводные и канализационные трубы. Раз в год-два знакомый судебный дантист ленточной пилой нарезал для меня кольца высотой три восьмых дюйма и отшлифовывал до гладкости. К счастью, к подобному трюку приходилось прибегать не часто — все-таки не каждый день снимаешь с тела жертвы следы укусов или что-то подобное.

Остановившись на трехдюймовом в диаметре кольце, я с помощью ручного механического пресса выдавила с каждой стороны номер дела и метки позиционирования. Кожа натягивается на такое кольцо, как холст на раму, а для того, чтобы сохранить точное анатомическое положение отметины на левой ягодице Эмили во время и после операции, нужно было надежно его закрепить.

— У вас есть суперклей? — спросила я Дженретта.

— Конечно. — Он протянул мне тюбик.

— Будьте добры, снимайте все этапы, — обратилась я к фотографу, худощавому японцу, ни секунды не стоявшему на месте.

Расположив кольцо поверх отметины, я посадила его на клей, дополнительно зафиксировав с помощью шовного материала. Затем я иссекла скальпелем ткани вокруг и вместе с кольцом поместила в формалин. Все это время я не переставала размышлять, чем же может оказаться это пятно — почти круглой формы, неравномерно окрашенное в какой-то странный буроватый цвет. Создавалось впечатление, что пятно представляет собой оттиск какого-то предмета, но какого именно, выяснить так и не удалось, сколько бы моментальных снимков мы ни сделали и с каких бы ракурсов их ни рассматривали.

О пакете, обернутом в белую бумагу, мы вспомнили только после ухода фотографа, уже позвонив в похоронное бюро и сообщив, что тело можно забирать.

— А что делать со свертком? — спросил Дженретт.

— Надо посмотреть, что внутри.

Доктор расстелил на каталке чистые сухие полотенца и положил сверток на них. Под бумагой, которую он аккуратно разрезал скальпелем, оказалась потрепанная коробка из-под женских мокасин шестого размера, обмотанная в несколько слоев скотчем. Разрезав и его, Дженретт снял крышку.

— О Господи! — прошептал он, оторопело уставившись на то, что кому-то пришло в голову положить в гроб вместе с телом маленькой девочки.

Внутри, завернутый в два герметичных пакета для замораживания, лежал мертвый котенок, на вид никак не старше нескольких месяцев. Я вынула из коробки твердый, как доска, трупик с выступающими тонкими ребрышками. Это была кошечка, черная с белыми лапками, без ошейника. Я отнесла ее в рентгенолабораторию, и снимки, выложенные на короб с подсветкой, ясно указали причину смерти.

— Сломаны шейные позвонки, — произнесла я, и по коже у меня пробежали мурашки.

Дженретт, нахмурившись, подошел взглянуть.

— Вот здесь позвоночник как будто смещен в поперечном направлении. — Он показал согнутым пальцем. — Странно. Вряд ли такое могло случиться, если ее сбила машина.

— Никакой машины не было, — отозвалась я. — Ей свернули голову — на девяносто градусов по часовой.

Я вернулась в мотель почти в семь вечера. Марино, лежа в своем номере, поедал чизбургер. На одной кровати валялись пистолет, бумажник и ключи от машины, на другой — он сам. Носки и ботинки он, похоже, скинул, не прибегая к помощи рук. Догадаться, что он и сам прибыл совсем недавно, не составило труда. Я решительно подошла к телевизору и выключила его.

— Поехали, — сказала я. — Есть работа.

Люциас Рэй клялся и божился, что пакет в гроб Эмили положила сама Дениза Стайнер, и он, конечно, подумал, что под оберткой любимая кукла или какая-нибудь другая игрушка девочки.