Месть по закону - Вячеслав Денисов

Оскорбления опера не возымели должного эффекта. Тот сидел, спокойно слушая и про свою мать, и про свои погоны, «раскручивая» Сома на разговор. Можно было, конечно, встать и легонько щелкнуть опера по лбу ладошкой, благо они находились без свидетелей, но тогда Сому была бы обеспечена не поездка на СМЭ, а группа инвалидности, и, судя по всему, не третья. Тогда он плюнул на пол.

– Сомов, вы напоминаете не преступного авторитета, а верблюда, – таковой была реакция опера. – Складывается впечатление, что вы привыкли жить у параши, а не в чистоте, как и положено авторитету.

Это был удар ниже пояса. Опер попался не из чахлых. Это мелкий воровайка или хулиган будет до последнего упираться и креститься, что он не имеет к преступному миру никакого отношения, а авторитетный преступник ни за что не станет этого отрицать. Он так и скажет: «Я – ВОР, мать вашу!» А удар заключался в том, что авторитет на самом деле никогда не станет под себя гадить или находиться в антисанитарных условиях. Даже на зоне авторитета можно отличить от остальных по безупречному внешнему виду. Получилось так, что мент при «понятиях», а он, Сом, лоханулся. Тогда Сом, выигрывая время, «врубил дуру» и сделал вид, что «повис». Это состояние, когда человек находится в состоянии наркотического опьянения, в его наивысшей точке. В этот момент с ним бесполезно разговаривать, так как он не может войти в реальный мир. Он словно в психологической коме.

На этом беседа и закончилась. Сома с закатившимися глазами и прикрытыми веками отвели в камеру, и там он просидел вплоть до отправки в городской ИВС. Все время до водворения в СИЗО в качестве арестованного его допрашивали и «крутили», как могли, опера. Все, что их интересовало, это канал поступления оружия и боеприпасов, местонахождение Пастора и его приближенных и финансовые операции, проведенные преступным сообществом. Если бы Сом дал показания хотя бы по одному из пунктов, Тернов могла бы всколыхнуть волна криминального передела. Неизвестно, на кого смог бы «выйти» Земцов, зацепись он когтем хотя бы за одно конкретное дело. А кто такой Земцов и что он может «по этой жизни», Сому было известно очень хорошо. Выход был один. Признавать наркотики и деньги как личные, от оружия открещиваться, любую связь с Пастором отсекать. Вот и вся политика.

В одном был Сом уверен на все сто процентов – Соха не «сука». Значит, «продал» общак кто-то другой, но опять же – из своих. Сомов терялся в догадках, но первое, что он сделал, когда из СИЗО освобождали одного из арестованных, отправил Пастору «маляву». Сом заставил этого лоха подпороть отворот джинсов и написать своей рукой на изнанке – «Это не Соха. Сука рядом». Джинсы снова были зашиты камерным умельцем, и уже через три часа освобожденный демонстрировал Пастору послание.

Сам Сом оказался на положении смотрящего терновского СИЗО. Он принял эти временные обязанности, и, пока не пришло решение воров о его дальнейшей судьбе, он по-прежнему был в безусловном авторитете. Вместе с тем бандит понимал сейчас положение Пастора и чувствовал перед ним большую вину. Но мысли о собственной судьбе его занимали сейчас гораздо больше. Срок его не пугал. При другом раскладе он, попав в любую из колоний, оказывался бы на той высоте, с которой уже не слышны звуки бензопил «Дружба», нужда и беспокойство. Но сейчас был другой случай. За «выхлоп» общака корячился не срок от власти, а «перо» от братвы. После решения воров он будет находиться в опасности везде – в камере, в «фильтре», в зоне. Каждый, кто окажется с ним наедине, будет обязан лишить его жизни. Потому что если после «решения» он этого не сделает, ему самому придется туго. Поэтому, едва по тюрьме проносился слух, что «такого-то объявили «гадом», любой, кто выходил из камеры или у кого возникала вероятность встречи с «приговоренным», ломал пополам «мойку» и прятал, рискуя разрезать себе весь рот, одну половину за щеку. И, если судьба столкнет его с «гадом», он будет просто обязан порезать тому все вены. При помощи находящейся рядом братвы. И они будут держать его рот, глуша крики, пока он не потеряет сознание и не истечет кровью. Лишь после этого будет вызвана охрана. Самоубийство, блин. Уносите.

Суровы воровские законы, но никто и никогда не толкает человека в это звериное общество. Он сам волен выбирать – по каким законам жить и пред каким богом преклонять колени.

Не об этом ли сейчас, впервые в жизни, думал Сом, разглядывая потолок камеры? Потолок был сер и беспристрастен, как надгробная плита. Он был расколот тысячами трещин, которые больше походили на морщины. Морщины того, кто оставил на нем эту глубокую, десятки раз закрашенную известкой надпись – «22.04.60 г. Жорж». Кто он, этот Жорж, побывавший здесь сорок лет назад, и где сейчас? Наверняка под могильной плитой, серой и беспристрастной, как этот потолок.

– Вот здесь и было дело. – Струге, как агроном, показал рукой на участок земли перед собой. – Вон там, за забором, стоял джип. С этой стороны стены прятался я, а с другой – Пастор со своим балбесом-растеряхой. Как видишь, участок открытый. Спрятать здесь что-то крупное, наподобие сумки, просто невозможно. Это когда рядом с банком стоишь – не видно, кто прячется за стеной. А когда находишься рядом, обе стороны очень хорошо просматриваются.

– А стычка где была? – угрюмо спросил Пащенко.

– На том месте, где ты стоишь. Когда я рукой достал первого, он отлетел к машине и врезался в нее, как таран. Сумка была у него под мышкой. А после я получил удар в голову и рухнул на спину. Все.

Прокурор, цепляя носком ботинка и откидывая в сторону веточки, стал прохаживаться по кругу.

– Интересно... Я не понимаю – сумка улетела на юг, что ли?!

– Возможно. – Антон достал сигарету и на ветру прикурил. – Если она и повисла на дереве, по твоей версии, то сейчас кто-то уже укладывает вещи для поездки на Таити. Навсегда.

Присев на корточки, он поднял крышку от водочной бутылки. Некоторое время он рассматривал ее, словно не догадывался о ее предназначении, потом отбросил в сторону и выпрямился. Крышка, повертевшись на ветру, упала и звякнула. Антон обернулся. Крышка лежала на крышке канализационного люка. Скорее из интереса, чем по какой-то другой причине, Струге подошел к колодцу и снова присел.

– Что ты там рыщешь, как следопыт? – бросил ему Пащенко.

– Колодец, Вадик... – Антон всматривался в пазы творила.

– Ну, колодец. И что?

– Его недавно открывали. Я и не догадывался, что здесь есть колодец.

– Еще бы! – усмехнулся прокурор. – Ты лица злодеев-то рассмотреть в темноте не смог, а колодец бы увидел!

Антон осмотрелся, нашел на земле большой ржавый гвоздь и повернулся к другу:

– Помоги.

– Да брось ты ерундой заниматься! – поморщился Вадим. – Поехали к Земцову! Еще не хватало, чтобы бандюки над судьей изгалялись! Сейчас весь город перетряхнем, чтобы неповадно было. Все законные основания имеются.

– Помоги, говорю!

Вдвоем они оторвали тяжелую чугунную крышку, и Струге посмотрел вниз.

– Что-нибудь видишь? – раздался над ним голос Пащенко.

Вместо ответа Антон подтянул на коленях брюки и спустился вниз. На спаренных трубах лежали две пустые бутылки из-под пива. Подняв одну из них, он убедился в том, что срок годности содержимого истекает через три дня. Щелкнув зажигалкой, он всмотрелся вниз. На гнилом и покрывшемся склизким налетом выступе лежал, насквозь пропитанный водой, матерчатый клочок. Прихватив трофеи, Антон вылез наружу. После душного и влажного колодца сразу стало холодно.

– Что это? – спросил Пащенко.

– Это пустая бутылка. Вторая – такая же.

– Я не дурак. Я вижу, что это пустая бутылка. Пиво «Толстяк». Хорошее пиво. Спрашивая «что это?», я имел в виду – на фига ты ее мне показываешь?

– Пиво пили недавно. Срок годности еще не истек. Сантехники такое пиво пить не станут. Не по карману. Они довольствуются в лучшем случае «Жигулевским». Значит, кто-то недавно сидел в этом колодце. А это что? – Струге разжал ладонь, и прокурор увидел обрывок ткани, похожей на кусок пояса.

– Ремень, – непонимающе ответил Пащенко. – Это не адрес, где находится сумка, и не пачка долларов из общака Пастора. Это кусок ремня, Струге.

– Это кусок ремня от сумки, – улыбнулся Антон, поднося обрывок к лицу друга. Тот старательно отворачивался. – Видишь, с одной стороны – грубый обрыв? Так ремень отрывается от кольца с карабином. А здесь? Здесь он аккуратно отрезан, словно ножом. Так сделает всякий, кто захочет починить ремень на сумке – отрежет место обрыва, чтобы присобачить конец петлей за карабин.

– И какой вывод из сказанного ты можешь сделать? – спросил Пащенко.

– Пока не знаю. Ладно, пойдем пройдемся. Что-то мне не хочется сегодня возвращаться на улицу Гоголя...

– Ночуй у меня, – обрадовался друг. – Сегодня «Локомотив» играет.

– Нет, Вадим, спасибо. Завтра процесс сложный, нужно подготовиться.