QUINX, или Рассказ Потрошителя - Лоренс Даррел

Поначалу обоим казалось странным, что они ничего друг о друге не знают, ведь они довольно долго прожили в одном городе, в ту пору, когда для Авиньона наступили тяжелые времена. Впрочем, раза два Констанс видела генерала с колонной солдат, шагающих по городу, он смотрел в другую сторону, казался бледным и отчужденным, словно запертым на замок — собственно, так оно и было. О Ливии у него были самые незначительные сведения, да и то потому лишь, что он как-то провел выходные в крепостном изоляторе из-за воспалившегося зуба — как раз во время дежурства этой довольно неразговорчивой медсестры. Его высокий чин тоже не располагал к легкомысленным беседам. Тем не менее, генералу довелось услышать кое-какие сплетни об англичанке, которая, так сказать, запятнала себя, присоединившись к нацистам, и служила медицинской сестрой в действующей армии. Сам он считал такую независимость и смелость достойными восхищения, и его поразило, что офицер контрразведки, излагая факты из ее жизни, говорил о ней с жалостью и презрением. Очевидно, Ливия была на подозрении, и отчасти из-за связи со Смиргелом, который являлся одним высших чинов в отделе разведки в Авиньоне. Познакомились они еще до войны, когда он, искусствовед, получив стипендию, некоторое время провел в Авиньоне. Первая встреча состоялась в музее, где он занимался реставрацией, и довольно скоро они стали любовниками.

— Вот и все, что я знаю, что слышал, так сказать. Признаться, я не обратил тогда на это внимания, нам и без сплетен хватало дел. Тем не менее, мне часто высказывали сомнения в надежности Смиргела, особенно после того, как он стал работать с англичанами, правда, исключительно чтобы дезинформировать их — во всяком случае, так он говорил. Все может быть — почему бы и нет? Во время войны чего только ни говорят, и никто никому не верит. Тем не менее, старые сводки с фронтов должны где-то быть, если только французы не догадались уничтожить их, чтобы избежать ненужной переоценки ценностей. Их можно было бы понять. Ведь они проявили даже больше рвения, чем мы, когда началась охота за инакомыслящими. Я полагаю, не возникло бы только серьезного сопротивления, если бы мы не проводили так рьяно политику рабского труда. Это вызвало волну недовольства, и люди, чтобы избежать трудовой повинности, побежали в горы. Как только и побеги стали массовыми, англичане начали забрасывать туда парашютистов, чтобы те организовывали военизированные отряды сопротивления. Из убежавших рабов. Ну и к тому же, территория вокруг Лесаля и крепости Лангедока оказалась очень удобной для подобных операций.

Генерал сокрушенно покачал головой и продолжал:

— До чего же сложно было иметь дело с тремя, в сущности, дублирующими друг друга разведывательными ведомствами. Они частенько выдавали нам прямо противоположные объяснения одних и тех же событий. В круг моих обязанностей входили сугубо военные надобности, хотя приходилось быть в курсе всего. Я зависел от боевых командиров и поэтому располагал собственной разведкой, которая занималась исключительно ими. Потом появился военный комендант, у которого была своя служба безопасности, напополам с французской милицией. Ему это не нравилось, так как он не доверял этой их милиции, правда, ему удавалось спихивать французам большую часть грязной работы. А они не возражали. И даже словно бы получали удовольствие, издеваясь над своими же. Вот почему милиция оказалась сейчас в таком положении, ведь ее многие возненавидели тогда. Французы народ злопамятный, они ничего не забывают и не прощают!

Генерал что-то рисовал тростью на гравии — схему дублирующих друг друга разведок; потом постучал ею пару раз и заговорил вновь:

— Понимаете? Мы хоть и работали вместе, но внутренне были сами по себе. Милиционеров все недолюбливали, и они всем платили тем же, тем более что у них была нечиста совесть. Поэтому французская милиция поспешила завладеть документами. Насколько я понимаю, ни один документ не будет обнародован. В любом из них — сплошь обличающие факты. Попомните мои слова, все эти бумаги будут уничтожены, а из пепла восстанет новое племя — племя героев войны. Французы знают толк в пропаганде, к тому же им надо доказать, что они что-то делали, иначе их не допустят за стол мирных переговоров. Во всяком случае, так мне кажется! Но они наверняка сказали бы, что у меня предубеждение на их счет.

Вздохнув, он покачал головой — печально и укоризненно. Беседа продолжалась в несколько сумбурном виде: генерала до того пьянила возможность говорить на родном языке, что он мысленно корил себя за не приставшую мужчине и солдату чувствительность — и едва не плакал от благодарности. Тем более что беседовал он словно бы с мерцающим призрачным двойником его любимой Констанцы… волны любви захлестывали старое сердце генерала; словно ветер воспоминаний, налетая, раздувал пламя из углей, которые он считал давно остывшими. Он даже настолько осмелел, что протянул руку и прикоснулся к ее пальцам, которые она не отдернула, позволив им несколько чудесных мгновений лежать неподвижно в его ладони. Генерал воодушевился еще сильнее, однако ему почти нечего было рассказать о Ливии. Очевидно, что Констанс надо попытаться отыскать Смиргела, посоветовал он. Тогда она рассказала, как под конец войны — накануне большого отступления — Смиргел приехал к ней и спросил, каково ее мнение насчет одного документа. Вроде бы там была оценка сложившегося на тот момент состояния войск. Документ, подписанный самим Черчиллем. Черчилль считал, что ситуация на фронтах внушает оптимизм, так как немцы начали скапливаться на дальних рубежах и, по-видимому, постепенно переходить к обороне. Смиргелу хотелось знать, считает она документ фальшивкой или нет. Позднее, когда Констанс вспомнила эту встречу, ей пришло в голову, что Смиргел сделал неловкую попытку втереться к ней в доверие. Зачем?

Генерал взволнованно подтвердил: — Боже мой! Ну да. Я отлично помню этот английский документ. Еще бы не помнить, ведь он оказался подлинным. Мы предвидели одно — два оборонительных сражения на юге Франции, чтобы укрепить средиземноморскую ось, так как Италия уже начала отходить от нас, подумывая об измене. Я даже могу сказать вам больше: когда союзники лицемерно объявили по радио, что не намерены бомбить исторические и археологические памятники, мы сразу же поняли, какая судьба ждет бесценное оружие, хлынувшее во Францию по морю и по суше! Надо было по возможности замаскировать его на случай нападений с воздуха. А что могло быть лучше карьеров и пещер вокруг Пон-дю-Гар? Убежищ, подаренных нам самим Богом? Многих километров подземных коридоров, которые идеально подходили для наших целей? Мы отправили туда саперов, и они справились с задачей. Подземелье становилось все просторнее и просторнее.

Видно было, что генерал устал — он как будто немного сник. Однако ему не хотелось подводить черту под приятной беседой, и он мысленно искал повод для еще одной встречи.

— Мне пора принимать лекарства, — наконец с сожалением произнес генерал. — Но, возможно, я вспомню еще что-нибудь интересное для вас. Если хотите, приезжайте на следующей неделе.

К великому его удивлению и радости, она согласилась. А ее тронуло его очевидное сожаление — оттого что приходится расставаться.

— Ну конечно, я приеду, — сказала Констанс. — Не хотелось бы упустить ни одной мелочи, никогда не знаешь, что может оказаться полезным. Назначьте сами день на следующей неделе, потому что у меня выдался небольшой отпуск.

Генерал обрадовался и с жаром пожал ей руку, когда они прощались.

Вот таким образом начались недолгие приятные визиты Констанс к старику, которые помогали ей оживлять в памяти и переживать заново печальные, полные лишений годы, прожитые в военном Авиньоне. Эти посещения приносили Констанс и кое-какую информацию, так как в беседах с ней генерал вспоминал множество мелких подробностей из того смутного времени. Да и Констанс оказалась полезной генералу — добилась некоторых послаблений от руководства клиники. Ему теперь давали сигареты и вино. В конце концов, он был военнопленным и имел право получать то, что ему полагалось по чину. По мере того, как приближалось лето, Констанс все старательнее собирала и сопоставляла обрывки информации, надеясь получить ответы на свои вопросы.

Журден постепенно оттаивал. Поначалу он был подчеркнуто холодным и даже враждебным из-за того, что Констанс не противилась переезду Сильвии в Монфаве, но позднее, оценив раскаяние Констанс, вновь стал таким, каким был прежде. Хотя, услыхав о намерении Блэнфорда вернуться в Ту-Герц, не смог совладать с ревностью. Ему было известно, что Констанс собиралась самолично всерьез заняться физиотерапевтическими процедурами, которые были частью предписанного Блэнфорду лечения, но действительно его израненная спина стала намного лучше благодаря ее заботам.