Возлюбивший войну - Джон Херси

На доске около офицерской столовой появилось объявление о том, что клуб американского Красного Креста, где обычно устраивались для солдат и сержантов различные развлечения, открывает уроки бальных танцев для тех нижних чинов и офицеров, кто раньше никогда не участвовал в подобном времяпрепровождении. Мерроу - он считал себя превосходным танцором - заявил, что не откажется брать уроки, но только в виде шутки, он надеялся, что преподавать танцы будут милашки из Красного Креста, а возможно, даже девочки из кабаре, специально для него облачившиеся в форму; он и в самом деле побывал на первом уроке. И попал в дурацкое положение. Базз оказался единственным офицером среди собравшихся. Компанию ему составили человек тридцать сконфуженных солдат и сержантов - те действительно хотели научиться танцевать. Обучать будущих танцоров взялась директриса аэроклуба мисс Лобос - замечательная женщина лет пятидесяти пяти, с профилем одной из тех первооткрывательниц, что жили лет сто назад; ее все еще привлекательное лицо дышало железной решимостью, в сильных движениях сквозила подавляемая женственность. Позже я слышал, как мисс Лобос поставила Мерроу на место. Она быстро обнаружила обман и заставила Мерроу демонстрировать солдатам и сержантам замысловатые па. В общежитии, давая выход своему стыду и злости, он ни с того ни с сего с ожесточением обрушился на сержантов, что, впрочем, делал не впервые. Часто, когда речь заходила о войне, Мерроу начинал доказывать, что у всех нижних чинов, а у сержантов особенно, "кишка тонка". Они были в его глазах бандой лодырей, только тем и озабоченных, чтобы уклониться от работы и опасности. Но на этот раз Мерроу превзошел сам себя, особенно если учесть, каким пустяком все это было вызвано, - какая-то отвратительная вспышка ненависти, изливаемой в яростной и грязной ругани, - поток беспочвенных, набивших оскомину обвинений в слабости, несоответствии, увиливании и трусости.

Динамик вытащил меня из глубокого сна, проорав с сильным южноамериканским акцентом: "...нимание к ...влению внимание к... влению... Всем немедленно отправиться в бомбоубежища... Воздушная тревога... Повторяю..." Я с трудом растолкал Мерроу, но, как только он узнал, в чем дело, то мигом соскочил с койки, и к тому времени, когда из Бертлека послышалось церберовское, в три глотки, завывание сирен, мы оказались на улице. Лучи прожекторов, словно гигантские дубинки, молотили разрозненные облака, откуда-то издалека доносился пульсирующий гул самолетов. Базз где-то подслушал одну вещь. Если двигатели выговаривают: "Для тебя, для тебя, для тебя" - так и знай, летят фрицы. Инженеры из них никудышные, синхронизировать двигатели и то не умеют.

Я высказался за убежище, но Базз заявил: "Надо посмотреть", и мы поднялись по лестнице на большую цистерну для воды на крыше командно-диспетчерской вышки, однако все, что мы отсюда увидели, была все та же игра столбов света.

Шум самолетов, сказал Базз, напомнил ему о том дне, когда он, шестилетний мальчишка, увидел и услышал трехмоторный "форд", пролетевший над их домом в штате Небраска. Именно в тот день, казалось ему, он решил стать летчиком. Гулким голосом рассказывал он, как полюбился ему грохот этого большого самолета.

Мне показалось, что он имеет в виду само небо, и я признался, что еще в детстве страстно его полюбил. Однажды, рассказывал я, когда мне было лет семь, отец упомянул, что новый почтовый самолет линии Филадельфия-Питсбург пролетит над Донкентауном часа в два, и я всю вторую половину дня простоял на террасе дома: я смотрел на облака, на голубые просветы между ними, и мне казалось, что облака движутся с невероятной быстротой, как огромные картофелины, ссыпающиеся с небес; самолет мне так и не удалось увидеть; позже, к концу дня, я несколько раз взглянул прямо на солнце, и потом в моих глазах долго пылало множество черных светил.

С тех пор я стал изучать погоду, и больше всего мне нравилось пристально глядеть на облака и угадывать, на что они похожи и что напоминают.

Вот еще что рассказал я Баззу. Во время своего первого в жизни полета на пассажирской машине, когда мы летели на восток, навстречу утренней заре, я оглянулся и посмотрел, как ночь опускается на долину Миссисипи, потом взглянул вниз, на пелену серой дымки и тумана вперемежку с дымом и копотью, настолько густую, что она казалась самой землей. И далеко впереди нас над этой мнимой твердью я увидел огромный сплющенный диск красноватого солнца, поднимавшегося, казалось, из центра планеты, из тины времени.

Однако Мерроу был нетерпелив, он предпочитал говорить о силе и о скорости; он расшевелил меня, и там же, на цистерне, после отбоя тревоги, я рассказал ему то, что ему хотелось слышать, о состязаниях на Гран-при, о Блерио, Кэртисе, Кальдерере, о торговцах скоростью, об ужасных катастрофах, о всех бесшабашных парнях, чьи фамилии я смог припомнить. Прошло больше часа, прежде чем мы опустились на землю и отправились к себе, освещая путь таинственно светившим ручным фонарем, прикрытым синей бумагой.

Во второй половине дня первого апреля с его традиционными шутками, когда мы пробыли на базе ровно месяц, нам показали самолет, на котором нашему экипажу предстояло совершать боевые вылеты. Утром шел дождь, но потом погода улучшилась; небо на западе приобрело нежно-опаловый, с молочным отливом оттенок, аэродром купался в косых лучах солнца. Всю дорогу до зоны рассредоточения Мерроу угрюмо молчал и подозрительно поглядывал по сторонам - он предполагал, что кто-то решил сыграть с ним первоапрельскую шутку. А если нам и правда покажут наш самолет, то им, чего доброго, окажется "Пыхтящий клоп", самая злосчастная машина во всей авиагруппе, уже погубившая семнадцать офицеров. Шофер остановил "джип", и ярдах в двухстах от нас мы увидели "летающую крепость". По кольцевой дороге вокруг аэродрома полз "джип" с желтым сигнальным флажком, за ним двишался гусеничный трактор с новеньким бомбардировщиком Б-17Ф на буксире, - одним из первых не раскрашенных в камуфляжные цвета, что разрешалось новыми приказами; его длинный, суживающийся фюзеляж и огромный киль поблескивали в лучах солнца. Да, самолет что надо!

- Святые кошечки! - воскликнул Макс Брандт, и мы выбрались из "джипа" на край заасфальтированной площадки, покрытой лужами черного масла и смазки, и стали наблюдать, как нашу машину везли к стоянке.

В порыве искреннего восхищения Базз вскинул руки, расправил плечи и принял позу "Дяди Сэма", а Макс заметил:

- Ты что, вообразил себя одним из этих сказочных гигантов?

- Это часть меня самого, - просто ответил Мерроу и показал на самолет.

Однако через несколько минут, когда мы обходили машину со всех сторон, Мерроу стал отождествлять ее с женщиной и уже тогда почти нашел название, впоследствии присвоенное бомбардировщику.