Индия. Записки белого человека - Михаил Володин

Глава 7

Храм-на-скале

Тируччираппалли

Неподалеку от вокзала мы с Гошкой оказались возле симпатичной забегаловки «Винсент». Съели по порции риса-бирияни, выпили соку и уже готовы были уходить, когда возник хозяин — молодой человек с написанным на лице высшим образованием — и предложил зайти в дом побеседовать. Внутри оказалось старое колониальное жилище с портретами на стенах, мебелью позапрошлого века, письменным прибором на сделанном из темного дуба столе. Два поколения назад семья владела постоялым двором, и нынешний хозяин «Винсента» хотел возобновить традицию и открыть гостиницу. Он все спрашивал, поедут ли к нему русские туристы. Я смотрел на раскаленный солнечный шар в пылевом облаке и обреченно кивал головой: «Поедут, конечно поедут!» Потом мы с Гошкой отправились в посвященный Вишну и самый большой на юге Индии храм Шри Ранганатхасвами. Сдали при входе обувь и забрались на крышу, откуда пытались рассмотреть зоны, закрытые для белых. На раскалившейся под солнцем крыше мы танцевали такую лезгинку, что нас без труда можно было принять за пару грузин. Только не было других таких идиотов, которые наблюдали бы за нами! В результате Гошка сжег пятки, и я отправился в Храм-на-скале в одиночестве.

— Я до… — перед тем как произнести вслух название города, я проговариваю его про себя, затем впускаю в легкие воздух и выдыхаю: —…Тируччираппалли.

Индийцы, как правило, сокращают труднопроизносимое имя до панибратского Тричи, но я вижу особый шик в том, чтобы произнести его целиком. Мне оно напоминает о прекрасной Мексике.

— Тируччираппалли, — повторяю для верности. Соседи по вагону понятливо кивают. Их четверо. Они везут шестилетнего мальчика в аюрведическую лечебницу. Мальчик сидит, прижавшись к матери. Точнее, облокотившись на нее. Без опоры он наверняка бы упал, повалился набок — таким слабым выглядит его тело. У него безвольно болтающиеся, как у куклы, ноги, узкие бледные руки с тонкими, словно нарисованными венами и большие темные глаза. Он все время смотрит на меня, и от этого взгляда я ощущаю неловкость и почему-то свою вину. Перед самой станцией мальчик с трудом засовывает пальцы в нагрудный кармашек, достает монетку в пять рупий и протягивает мне. Я пытаюсь отказаться, но он смотрит на меня так, что мне ничего не остается, как протянуть руку навстречу.

— Когда подниметесь на скалу, отдайте монетку Ганеше[16], — просит отец мальчика. Я киваю и выхожу из вагона.

В Тируччираппалли туристы едут, чтобы побывать в Храме-на-скале. Его нельзя пропустить, он виден из любой точки города! Так мне сказала торговка крошечными душистыми бананами (одна рупия за штуку, десять рупий за дюжину), объясняя, как добраться до храма. И сейчас, когда скрипучий, как рыдван, пыльный местный автобус делает поворот, я различаю сквозь облако пыли небольшое сооружение на стометровой высоте.

Дорога такая, что на одной из выбоин пожилой индиец, сидящий рядом со мной, оказывается у меня на коленях. То ли от неловкости, то ли, наоборот, воспользовавшись подвернувшимся поводом, он спрашивает:

— Вы из Америки?

Я отрицательно мотаю головой, помогая индийцу усесться на место.

— А у меня сын в Питсбурге. Программист…

Мы проезжаем район мелких лавочек. На повороте прямо посреди мостовой лежит корова. Эта тощая особь из Тируччираппалли ответит за всех своих соплеменниц на досужий вопрос, правда ли, что коровы в Индии лежат на мостовых. По возвращении я буду многажды показывать ее фотографию любознательным знакомым. А на расспросы, что же делают в таких случаях водители, все равно придется отвечать мне.

Водитель автобуса гудит — вначале деликатно, потом настойчивее, но животное даже ухом не ведет. Оно занято тем, что выбирает из кучи набросанного возле самой морды мусора невидимые другим деликатесы. Впрочем, на старания водителя не обращает внимания вообще никто — ни пассажиры, ни пешеходы. Тогда он потихоньку — по сантиметру! — пододвигает автобус к корове и одновременно продолжает гудеть. Корова поднимает голову и мычит. Ее рев перекрывает звук клаксона. Посрамленный шофер идет ва-банк: он едва заметно касается колесом бока божественного животного. Корова встает и нехотя освобождает проезд. Торговец из соседней лавки качает головой и что-то недовольно говорит водителю. И мы едем дальше.

Мы едем и едем по этой деревне, и конца нет этой дороге. Мне вдруг приходит в голову, что Тируччираппалли — с коровами на мостовых, с лавочками, с выбоинами и пылью — миллионный город. Такой же, как, скажем, Питсбург, но без небоскребов. И, следовательно, невообразимых размеров. Я уже начинаю жалеть, что придумал экскурсию в храм, когда сосед, у которого сын-программист, легонько толкает меня в бок и показывает в окно. Высоко над нами нависает Храм-на-скале.

— Многие поднимаются туда на коленях. — Лицо индийца серьезно. — Говорят, так вернее, если нужно защитить близких, которым суждено скоро умереть.

Узкая улица, ведущая к скале, незаметно переходит во что-то, напоминающее туннель, который утыкается в рамку металлоискателя. Рядом — полки для обуви паломников и туристов. Я сдаю темнокожему гардеробщику сандалеты со стоптанными пятками и пожеванными ремешками — а всего-то и куплены месяц назад! — и босиком направляюсь к металлоискателю. Дальше виднеется лестница, уходящая в сумрак, — путь к храму пробит в скале. Подойдя к лестнице вплотную, я замечаю, что ступени, отшлифованные миллионами ног, слева сточены куда сильнее, чем справа, — левостороннее движение, как-никак. Не ясно другое: откуда взялось это углубление! Кажется, все пятьсот лет существования храма, день за днем, одним и тем же путем таскали по ступеням тяжеленные мешки, и в конце концов в камне возникло углубление, напоминающее русло реки.

Впереди меня ждало четыреста тридцать пять ступеней, и я сделал первый шаг. Рядом со мной поднималась индийская семья: мужчина чуть старше меня, две женщины, пожилая и молодая, обе в сари, и с ними четверо детей. «А где же муж дочери?» — подумал я. И сама собой пришла мысль, что он, скорее всего, серьезно болен и семья поднимается к храму, чтобы выпросить для него еще немного жизни. Они шли, держась за руки и шевеля губами, словно про себя считали, шаг за шагом преодолевая ступени. Лица у взрослых были серьезные и печальные, и даже дети шли вверх тихо и сосредоточенно. То, что для индийцев было обрядом, для меня, как ни крути, оставалось игрой. Вот я поднимусь на скалу, обойду крошечный каменный домик со святилищем чужого бога внутри, окину взглядом город, сверху похожий на все остальные индийские города, и начну спускаться. И уже спускаясь, забуду, как выглядели и храм, и божество. Мои мысли будут направлены на что-то совсем другое — на следующий город, следующий храм… Не скрывается ли в этой бессмысленной монотонности та монотонная бессмысленность, от которой я бежал из Москвы XXI века и из XXI века вообще?