На острие танкового клина. Воспоминания офицера вермахта 1939–1945 - Ханс Люк

У Клемана Дюура я познакомился со многими представителями французской культуры. Во избежание каких-либо провокаций я носил гражданскую одежду. Там же я познакомился с Ж.-Б. Морелем, с которым не утратил теплейших дружеских связей и поныне. Он занимался украшением интерьеров и знал, казалось, в Париже всех и вся. Он был моим ровесником и сражался против нас в звании лейтенанта. Он жил в очаровательной квартире на Рю-де-Доброполь, неподалеку от старых садов Тиволи около Булонского леса. Через него у меня появился доступ в круги, в которые не было доступа никому из немцев. Однажды вечером он отвел меня в подвал джазистов, где играли запрещенный «черный» американский джаз – звучала незнакомая нам свинговая музыка. Попасть туда можно было, только зная особый стук. «In the Mood» Гленна Миллера и «Down Mexico Way» [36] сделались моими любимыми мелодиями. Позднее в плену мы сами играли их.

Имея специальный пропуск и надежный «Мерседес»– кабриолет, я мог без труда передвигаться по всему Парижу со своими новыми французскими друзьями. Они нередко гостили у меня в Ле-Везине, где мы брали одну из яхт со стоянки и прогуливались по Сене или брали курс к Ле-Пеку, чтобы поесть в знаменитом ресторане «Храбрый петух».

Мои солдаты тратили свои «боевые» на покупки для семей, приобретая вещи, о которых их близкие давно уже забыли там, у себя дома: например, шелковые чулки, духи, тонкие ткани и напитки. Гитлер установил очень выгодный для нас обменный курс.

В конце августа я получил 14-дневный отпуск, что стало для меня лишь дополнительным подтверждением того, что никто в руководстве более высадки в Англии не планирует. Я решил провести две недели в Бад-Киссингене, в последнем месте службы до войны, чтобы повидаться с друзьями и уладить некоторые вопросы. Я взял с собой денщика и верного друга Эриха Бека, которому тоже хотелось съездить домой.

– Бек, подготовьте «Мерседес». Я намерен прихватить с собой и Сынка, чтобы отдать его дома в надежные руки.

– Капитан, – обратился ко мне взволнованный Бек, – я обнаружил в гараже совершенно новый «Бьюик». Может быть, нам поехать на нем? У нас там никто никогда не видел американской машины.

Я дал ему себя уговорить, раздобыл документы и армейские номера в военной штаб-квартире.

В Киссингене курортный сезон находился еще в разгаре, хотя и проходил с несколько ограниченным размахом, и я катал на вызывавшем всеобщее восхищение «Бьюике» красивых девушек. Сеттера Сынка я оставил на попечение лесника в Ронских горах, где собака, к несчастью, скончалась от какой-то инфекции, пока я был в России. Когда мы вернулись в Ле-Везине после отпуска, я снова вернул «Бьюик» к гражданской жизни – чистым и в полном порядке он был возвращен в гараж.

В октябре операцию «Морской Лев» отменили. Наши военно-воздушные силы, понеся огромные потери, так и не смогли взять верх в состязании за небо над Британией. У ВМФ же не хватало крупных боевых кораблей, чтобы должным образом обеспечить прикрытие войскам вторжения на всем пути через Ла-Манш.

Что же ждет нас дальше, какие шаги будут предприняты теперь, когда высадка в Англии стала невозможной? Верно, мы заняли почти всю Европу, но в Средиземноморье обстановка по-прежнему оставалась неопределенной. Пактом о ненападении со Сталиным мы прикрыли тыл, но что же делать с британцами?

Им пришлось бросить на континенте всю материальную часть, к тому же они потеряли немало солдат пленными. Между тем основное ядро британской армии сохранилось. Технику, взамен потерянной, им щедро поставляли американцы, запасы пополнялись, несмотря на урон, который наносила британцам подводная война. Британские военно-воздушные силы медленно, но верно добивались превосходства в воздухе. Черчилль твердо держался намерения уничтожить Гитлера и национал-социализм.

После отказа от операции «Морской Лев» наша дивизия получила приказ о переброске в район Бордо. Ну, наконец-то хоть какое-то движение! Я попрощался с друзьями в Везине и с Морелем и Клеманом Дюуром.

– Ханс, – сказали они мне оба, – вы не можете выиграть эту войну. Мы-то знаем, – Клеман даже предложил, что в крайней ситуации я мог бы найти убежище у его матери в земле басков. – Вы будете там в полной безопасности. Баски никогда не предадут друга.

Он хотел как лучше, но для меня, естественно, не могло быть и мысли о бегстве. Затем он подарил мне серебряное кольцо с девизом басков, на внутренней стороне имелся выгравированный французский перевод: «Mieux vaut penser que dire» («Лучше думать, чем говорить»). Я не мог отделаться от ощущения, что оба моих друга состоят во французском Сопротивлении, которое все набирало силу. Мнение это впоследствии подтвердилось, однако дружба наша оказалась прочнее и куда важнее – не было ни предательства, ни жажды мести.

Во время нашего долгого марша в Бордо мы как-то днем остановились на отдых в старом шато Ротшильда. Здесь ко мне заглянул один из старых моих друзей, Зибель. Во время Первой мировой войны он служил пилотом-истребителем, а позднее изобрел так называемый «паром Зибеля» – устройство, которое спасло от плена многих в Северной Африке. Зибель устанавливал старые авиационные двигатели на обычные паромы, винты обеспечивали тягу и позволяли за ночь добраться на таком судне из Туниса на Сицилию.

По прибытии в Бордо я не удержался от соблазна посетить «maison serieuse», где меня ожидала радостная встреча.

– Мон женераль, военная штаб-квартира официально признала нас. Я очень благодарна вам. Вы всегда найдете тут друзей и шампанское за счет заведения.

Надеюсь, эту обаятельную даму не записали позднее в «collaborateuse» – в коллаборационистки.

Из Германии пришли пополнения, прибыли новые люди, в том числе и новый командир батальона, майор Ридерер фон Паар, который принимал участие в Первой мировой войне и сумел быстро завоевать наше доверие. Я вновь принял свой 3-й эскадрон, которым так замечательно командовал фельдфебель Альмус. В качестве нового офицера взвода в эскадрон был назначен лейтенант фон Пошингер.

У меня появилось время пополнить свою коллекцию французских вин и коньяков. На винокурнях к северу от Бордо, порой очень крошечных, я покупал редкие вина, которые практически никогда не доходят до рынка. Моя коллекция бургундского, коньяка и арманьяка, нередко в бутылках, сделанных стеклодувами вручную и с написанными от руки этикетками, достигла 1000 единиц. Мне хотелось при первой же возможности отправить ее в Германию.

В январе 1941 г. дивизию передислоцировали в Германию, в район к западу от Бонна. Французская глава истории была закрыта. На наше место пришли части резервистов, разбухшая военная администрация и Гестапо, принесшее с собой мрак террора.

Мой эскадрон расположили на постой в деревне Хаймерцхайм. Лично мне довелось жить в окруженном рвом поместье пятнадцатого века, принадлежавшем барону фон Бёзелагеру, сыновья которого тоже служили в армии офицерами. Вечерами, когда я возвращался после интенсивных учений в поле, мы часто сидели за столом и обсуждали положение. «Старый Бёзелагер» не принадлежал к числу сторонников Гитлера. Он опасался, что следующее столкновение с Британией окончится катастрофой. Пока мы разговаривали, «старая баронесса» сидела рядом и раскладывала пасьянс (одиночный). Она уговаривала и меня попробовать, поскольку считала, что пасьянс успокаивает. Желая сделать ей приятное, я попросил показать мне несколько вариантов и вовсе не нашел это занятие скучным и старушечьим. Когда я уезжал, она подарила мне колоду карт. Пасьянсы сослужили мне отличную службу позднее, помогая восстановить внутреннее спокойствие в кризисных ситуациях. В таких случаях мои молодые офицеры, бывало, говорили: «Шеф раскладывает пасьянс, значит, его не надо трогать. Стало быть, дела не так уж плохи». Даже и сегодня я иногда люблю разложить «успокаивающий пасьянс».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});