Услышь мою тишину (СИ) - Ру Тори

На самом деле мне просто нужно было забыться, избавиться от беспокойства, разросшегося до паники, но замороженный друг Сороки так и не покинул моих мыслей.

Глотаю горький кофе и ковыряю ногтем столешницу.

Я все еще не представляю, как к нему подступиться.

Тату, подаренное им, чешется и вызывает дискомфорт, но прикасаться к незавершенному рисунку нельзя. Неловко встаю, открываю форточку, подставляю лицо прохладному воздуху и вдыхаю запах дождя — сырой и обволакивающий горло.

Взрослый парень с дырой вместо сердца, отгороженный стенами, привыкший к пустоте — он уверен, что не нуждается в помощи, но его вид и манеры кричат об обратном.

Три недели назад я была точно такой же — вязла в болоте безысходности, изводила себя и научилась находить в этом особый кайф.

Прижимаюсь лбом к прохладному стеклу и мучительно пытаюсь вспомнить рассказы Сороки. Он наверняка оставил подсказку, вот только как ее отыскать!..

Вязкую ночную тишину нарушает жужжание входящего сообщения.

Отвлекаюсь от безрадостных дум, нахожу его источник и заношу палец над белым конвертиком в углу экрана — возможно, Ирина Петровна простила меня и ответила, или же…

Это Паша. Он до сих пор достает меня, не желая принять правду.

Прячу телефон в карман пижамных штанов и, закусив губу, в потемках пробираюсь в комнату.

Тело помнит радость, томление, тепло, эйфорию от его присутствия, но здравый смысл тонким сверлышком зудит в мозгу. Совершенные ошибки не вытравить, не искупить…

То, что начиналось как сказка, закончилось катастрофой — мне пришлось поплатиться за содеянное всем, что было дорого, а он… Он вышел сухим из воды.

Приставив трость к изножью, опускаюсь на непривычно жесткую кровать, укрываюсь тонким одеялом, зажмуриваюсь. Назойливо тикают настенные часы хозяйки, дождь барабанит по оцинкованному козырьку соседского балкона, ночь рассеивается, подступает мутный рассвет.

Мечусь и вздыхаю, оберегаю подживающую татуировку, стиснув зубы, пережидаю ломоту в костях, изнываю от пота, кружусь в водовороте событий и эмоций…

Ледяной пустой взгляд тревожит и не дает покоя.

…Ник — молчаливый, странный, мрачный, чужой… Поехавший.

— Чувак, ты вообще нормальный? — едва ворочаю парализованным языком, вытягиваю ватные ноги в покоцанных кедах и блаженно улыбаюсь.

Задницу греет раскаленная солнцем крыша, но остывающий красный шар уже ощутимо завалился к горизонту. Я сижу на сверкающем стекляшками рубероиде и рассматриваю длинные тени антенн, сиреневые шапки деревьев, окровавленное лезвие пруда вдали. Я люблю эту крышу — все проблемы тут кажутся несущественными перед взором грозного космоса, наблюдающего за нами сквозь непрочную оболочку атмосферы.

Худой бледный парень в полосатом свитере и драных джинсах, явно косящий под Кобейна, заправляет за уши светлые патлы, запрокидывает голову и глушит «Три топора» прямо из горла.

— Когда это я был нормальным? Ни фига. И я это… уже в слюни, — признает он, яростно кивает и протягивает мне бутылку.

Перенимаю ее, от души прикладываюсь к вонючему пойлу, громко рыгаю, и мы ржем.

— Короче, это все хрень. Мы уделаем их, чувак, вот посмотришь! — клянусь я, переведя дух.

— Аминь! — Чувак не вяжет лыка, но показывает «козу» и лыбится.

— Скалься… А ты знаешь, что смех без причины — признак дурачины?.. — поучаю беззлобно, и он отмахивается:

— Да брось! Хочешь, я тебе прямо сейчас даты правления наших царей перечислю? Я вчера экзамен на «отлично» сдал.

— Пошел ты, ботан! — Я снова присасываюсь к бутылке, упираюсь ладонью в шероховатое покрытие и любуюсь видами.

Кроны дальнего лесопарка щекочут брюхо угасающего светила, теплый ветер трогает лицо, ласточки со звоном носятся в облаках… На крыше классно.

У меня в последнее время вообще все ништяк — закончил год без трояков, сгонял на концерт Летова, нашел потрясающую девчонку, и она ответила мне взаимностью. Даже с мамой не конфликтую — я молодец… Кажется, я многое переосмыслил и осознал.

Но разборок дома все равно не избежать — сегодня я надрался. Потому что вот у этого чувака днюха, а я — единственный приглашенный.

Икаю и разглядываю своего брата по разуму, в его окосевших прозрачных глазах читается экстаз и полное слияние с природой.

Пусть у него в башке куча познаний, не нужных в повседневности, а с упоротого фейса не сходит улыбка, пусть его преследуют косяки, неприятности и проблемы, но рядом с ним жизнь становится лучше. Я порву за него любого, и мне по фигу последствия. Я хочу, чтобы мир никогда не стер эту улыбку с его загадочной рожи.

Последние капли портвейна царапают глотку, и я с сожалением отставляю бутылку.

Сейчас мы втиснемся в люк, дружно слезем с чердачной лесенки, аккуратно спустимся вниз, не заблевав лифт. Виновато потупившись, пройдем мимо бабушек у подъезда, при необходимости отвесим им поклоны и покаемся в грехах, и отвалим в родные Озерки.

И мне плевать на живущих там уродов. Ведь там меня ждет моя Ксю — ее родители уехали по делам, и у нас впереди вся ночь…

Любовь не вмещается в груди, становится такой огромной, что ее, кажется, хватит на целую вселенную, хотя я — всего лишь ничтожная пылинка, обитающая на ее задворках.

Мой брат ложится на горячую поверхность крыши, поднимает руки и орет сорванным голосом в небеса:

— Come as you are, as you werе, аs I want you to be… — И я задыхаюсь от озарившего меня молнией прозрения.

Кем мы станем, когда повзрослеем?

Пьяные мысли путаются.

Сейчас мы на пике — любви, дружбы, красоты, юности и здоровой злости. Сейчас мы, как гребаные боги, можем все!

Этот идиот, мой брат Ник, точно станет кем-то запредельно крутым.

Ксю, моя Ксю, непременно будет счастлива и спасет человечество — ее заботы и нежности хватит на всех.

Ну а я…

Я прислушиваюсь к эфиру, но там тихо.

Насчет себя предположений у меня пока нет.

Но мне хочется поймать настроение этих мгновений и сохранить его на многие годы вперед. Чтобы те, кто придут сюда после нас, знали, что был такой — Сорока. Что были Ник и Ксю.

Шарю в кармане джинсов, достаю связку ключей, встаю и, шатаясь, подхожу к выходу лифтовой шахты. Падаю на колени и пропахиваю острием первую борозду на серой кирпичной кладке.

31

Посторонние звуки — хор птичьих голосов и шелест метлы дворника — вклиниваются извне и выключают картинку.

Виды Центра и спальных районов заслоняют желтые стены с выцветшими обоями, а закатное небо превращается в беленый потолок со стыками плит.

Справа темнеет пустая кровать Стаси, на полках блестят ее мелочи. Я дома.

Впервые за долгое время чувствую себя отдохнувшей — комнату озаряет яркое солнце, в золотых лучах сверкают пылинки, я греюсь в тепле одеяла и отличного настроения.

Его причина — утро без дождя. И широкая улыбка бледного мальчишки из сна.

На краю сознания мерцают сполохи чужих, но пронзительно ярких эмоций — доверие, отчаяние, надежда, радость вопреки всему. Что-то нехорошее произошло, что-то неизвестное надвигается. Но не пугает.

Да пошло оно!

Опираюсь на локти, сажусь, смотрю в одну точку, а ликующее сердце стучит в горле.

Я снова была в мире Сороки — в городе серого бетона, трещин в асфальте, устаревших лозунгов, траншей и заборов… А тот худой патлатый мальчишка в красно-черном свитере… это ведь…

Ник!

Догадка пробирает до мурашек.

Мрачный парень из салона, набивавший мне тату, не имеет с ним ничего общего. Кроме удивительных глаз.

Опираясь о мебель и косяки, бреду на кухню, гремлю посудой, зажигаю газ под старинной сковородой, засыпаю в кофеварку остатки молотого кофе. За подгоревшей яичницей, ингредиентами к которой разжилась накануне в магазине на углу, пытаюсь осмыслить сновидение.

Моя любимая крыша, вечер, лето много лет назад…

Необъятный пылающий закат, бледная луна, мысли, мечты и планы будоражат и разгоняют дурную кровь.