Десант стоит насмерть. Операция «Багратион» - Юрий Валин

Начался артобстрел. Снаряды ложились в середину болота, где людей было немного, но кричали там между равномерными разрывами страшно…

Во второй половине дня все, кто с оружием, ушли через болото к редкому сосняку. Прошел слух, что готовится прорыв. Выходить будут побригадно, в порядке и по команде. Михась размышлял: к какому батальону пристроиться, чтоб половчей вышло?

— Слушай, там дальше еще болото и людей полно, — с отчаяньем прошептал Цвелев.

— Так где ж нам быть, как не в болоте, такое уж партизанское дело. Прорвемся. Не удержат такую силу немцы.

Ночью бомбили. На этот раз немцев. С Большой земли шли и шли тяжелые самолеты, казалось, все небо в урчании двигателей. Люди в болоте задирали головы, пытаясь разглядеть тени на звездном небе. Громыхало за лесом: бомбили деревни и траншеи, где засели каратели. Поднялось зарево. Михась думал, что толку от той бомбежки чуть — далековато кидают. Но не забыли же. Помогает Красная Армия. И еще поможет.

Готовились к прорыву. Михась отобрал у непонятно мявшегося Цвелева вещмешок и достал оставшиеся продукты. Доели сухари, а сгущенку Михась вскрыл и отдал бабам, что с малыми сидели. Сопляки поочередно пальцы в банку совали, облизывали, Цвелев смотрел и, кажется, плакал. Странный человек: думает, раз перед смертью, так и сладкого детям не хочется?

Возник из темноты Лебедев. Михась даже удивился — полагал, что лейтенант при штабе пристроится, там понадежнее. Но Лебедев особо поудивляться не дал: положил рядом рюкзак с чем-то небольшим, но увесистым:

— Вот все, что нам оставили. Сейчас вернусь, и уходим. Цвелев, за груз головой отвечаешь.

Суетлив был лейтенант, Михась подумал, что теперь-то Лебедев не вернется, так оно и вышло. Через час зашебуршились люди, шепоток прошел: выступать из болота к прорыву. Народ двинулся через гать, прошла по цепи команда: с пулеметами-автоматами — на фланги. Цвелев, отягощенный секретным рюкзаком и лейтенантским ППШ, растерянно закрутил головой.

— Иди вон с хлопцами, — сказал Михась. — Огневое прикрытие сделаете. А как немцы в ответ влупят, что на фланге быть, что в центре — все едино.

— Я понимаю. Но груз…

— На фланг, автоматчик, — коренастый человек в ремнях, подгоняющий поток бредущих наугад и на ощупь людей, ухватил Цвелева за рукав ватника. — Живей, живей…

— Торбу мне давай, — сказал Михась. — Небось, не потеряю.

Бледный Цвелев ушел вместе с пулеметчиком, несшим ДТ на плече. Михась подумал, что опытность — полезная вещь. Вот человек к бою непривычный, и трясет его, и трусит, как заяц. С другой стороны, что толку в той опытности? Помирать-то все равно неохота.

— На Новое Село[43] пробиваемся, — прошел шепоток по людям.

Новое Село Михась смутно помнил только по карте. Ну, тут главное, за немецкую оборону проскочить. Там словчимся…

Партизаны и беженцы шли через ржаное поле. В тишине, лишь шорох тысяч ног по уже взошедшей ржи. Стрельба шла где-то сзади, на болотах и севернее. А здесь только шорох… Заплакал было ребенок, тут же умолк…

И, наконец, началось. Видно, приказано было патронов не жалеть: такого плотного автоматно-пулеметного треска Михасю слышать не доводилось. Фланги прорывающихся ощетинились огнем. Бойцы, шедшие в середине толпы-колонны, поднимали винтовки и стреляли в сторону врага. Боец Поборец тоже пальнул пару раз, затем патронов стало жалко — чего их в небо жечь? Да и не вышел Михась ростом для такой стрельбы с подпрыгом.

Потом немцы ответили вдвойне: резкий залп, треск пулеметов, заглушивший многоголосый крик прорывающихся…

Дальше, как обычно бывает в большом бою, всё смешалось. Михась бежал, куда все бежали, падал, когда свистело рядом, перепрыгивал через носилки и тела. Помог встать девушке с санитарной сумкой, да она через два шага опять на четвереньки села. Немцы сыпали из минометов, но мины уже за спиной ложились. Кто-то сшиб Михася с ног, подниматься было трудно, увесистый, низко висящий рюкзак так и бил по заднице. Передыхивая, Михась встал на колено, опустошил магазин трехлинейки по пулеметным вспышкам впереди. Огрызок пальца на рывки затвора отзывался привычной саднящей болью. Впихивая в магазин патроны, Михась подумал, что определенно выходит полный марципан — не пробиться здесь. Но за спиной бежали, кричали, перебегали справа партизаны-автоматчики — ершились огнем рубчатые стволы ППШ. Михась разглядел впереди траншеи, мелькнула каска драпающего немца, и догадался, что кто-то из бригадных уж точно проломится…

…Мерцало оранжевое пламя у бугорка, стелились над землей огненные струи немецкого огнемета, корчились люди. Михась не присматривался, бежал, толкал вперед рыдающих баб, что направление потеряли, понаддал прикладом пониже спины оглядывающемуся мальчишке…

…Люди бежали вперед — Михась удивился тому, как много народу еще осталось на ногах. Даже носилки волокут, не побросали…

…У темного пятна старой, осевшей риги устроился пулеметный расчет: трофейный МГ развернули, и машинка резала короткими очередями уже за спину, прикрывая все бегущих и бегущих из темноты людей.

— Хлопец, ротного второй не видел?

— Не, тут разве разберешь, — просипел Михась, выпутываясь из лямок измучившего рюкзака.

— Уходь, хлопец. Сейчас очухаются, насядут. Полщука увидишь, скажи, пусть патронов пришлет.

— Скажу, — Михась никакого Полщука, понятно, не знал, да пулеметчики и не особо рассчитывали.

С лямками на ощупь разобраться не получилось, Михась навесил рюкзак на пузо — чуть удобней, да и от пули в брюхо прикроет. Внутри нащупывались плотные пачки связанных бумаг — точно, секретные. Может, шифровальные тетради? Надо бы спрятать или сжечь, если немцам попадут, теперь уж Поборец и виноват будет…

Михась успел пройти не так много, как увидел среди спешащих во тьму медленно идущую знакомую фигуру, с карабином за спиной, несущую за ремень автомат. Цвелев! Вот оно чудо. Секретный рюкзак сбагрить, да и уходить дальше со знакомым куда веселей…

Цвелев шел и не откликался, пока Михась его не догнал и за ремень не схватил. Боец уронил автомат, прошел еще несколько шагов и сел на землю.

— Ты что?! — испугался Михась.

— Ранило, — одними губами сказал Цвелев и лег.

Михась принес автомат и попытался рассмотреть, куда человека ранило. Не получалось — весь ватник у того был мокрый.

— Не трожь, — прошептал Цвелев. — Больно.

— Кровь остановим. — Михась пытался засунуть свое кепи под ремень раненому, где особо мокро было.

— Не лезь! — шепотом отчаянно выкрикнул Цвелев. — Кончено. Бог покарал… Гад я. Сука. Тогда еще надо было… За трусость. Не наш я…

— Да погодь, сейчас…

— Не трожь, Мишка. Уходи. Суки мы. Глисты. Продались. Жить я хотел. Но я в них… весь диск. Только поздно. Мишка, ты скажи там — я весь диск. И его застрелите… В затылок нас надо бить. Камнями. Как гадюк. Он же… Хуже. Я не хотел… — бредящий вздрогнул и затих.

Михась вытер о траву кепи, закинул на спину автомат и, поднатужившись, потащил тело к дереву. Негоже на ровном месте человека бросать.

Уже светало. Цвелев остался лежать на окраине Нового Села под расцветающей старой яблоней. Умер человек быстро, пусть и в умственном помутнении. А Михасю выпал путь длинный и путаный. От Нового ушел с остатками взвода бригады «Имени Пономаренко»,[44] отдал винтовку девице, что плакала и клялась, что на снайпера готовилась. Идти дальше с непроверенными людьми было опасно — секретный рюкзак сковывал хуже древних крепостных кандалов.

У Бочейково Михась отстал и повернул на юг. Надо было доставить груз в свою бригаду, да сдать под ответственность…

Да, вот бы дурнем был, если б поволок в такую даль тяжесть…

Вскрыл Поборец рюкзак. Переложить неудобный груз надлежало. Михась твердо решил, что такая необходимость не выдумка, потому как нести, когда все мотыляется, никак нельзя. Читать документы Поборец не будет, не дурак и дисциплину знает. Ладно, пусть и не всегда соблюдает. Михась поправил дурно замытое кепи, глянул на автомат и потянул неподатливый язычок ремешка рюкзачного клапана. Особо секретные документы в руки бойца Поборца еще не попадали, привычки нет…

В рюкзаке были открытки. Разные. Михась оторопело разглядывал разноцветные прямоугольные картонки: некоторые были увязаны в пачки по полсотни одинаковых. Других видов было всего по три-четыре штуки. Вот: «Красноармеец, будь достоин богатырской славы твоего народа» с тенями богатырей-кавалеристов, застывших за спинами красноармейцев с винтовками, «Бить до полного уничтожения!» с несущимися краснозвездными танками, «Что русскому здорово, то немцу смерть!» со скукоженным, явно завшивевшим фрицем. Имелся щетинистый кабан-гитлер с красным штыком во лбу и еще много чего имелось. Михась сложил открытки, потом разложил вновь. Смысл какой-то должен быть. Не за картинками же столько шли?! Несколько коробочек с новыми перышками-вставками ничего не объяснили. Имелся еще блокнот и довольно мятая четвертушка бумаги со списком, лиловой печатью и заголовком: «Материалы за наглядной агитацией, выданные представителю Клиневского соединения т. Лебедеву.» «Для отвода глаз» — понял Михась. Главное в блокноте. Знакомый блокнот, в нем лейтенант по пути шифровался. Тогда спрятать записи лучше надо было. Поколебавшись и приняв на себя ответственность, Михась заглянул. Рисунки. Карандашные. Вот дуб, под которым у Замостья отдыхали. Ручей, болото с туманом — утро тогда теплым выдалось. Нарисовано было разборчиво, и, может, даже красиво, но Михась то утро и сам помнил. Туман тогда живой был, а здесь… картинка. Вот, к примеру, на открытке Геббельс — шавка четырехногая — как живой, а в блокноте все мертвое.